В предисловии к «Повести о сорока семи ронинах» я сказал почти все, что требуется для вступительного слова к этой книге.

Читатели, надеюсь, будут снисходительны ко мне, поскольку любой, кто был в Японии и изучал японский язык, знает, с какими огромными трудностями приходится сталкиваться.

Что же касается иллюстраций (черно-белых гравюр), тут я, по крайней мере, чувствую, что мне не за что извиняться. Исполненные изначально неким Одакэ, художником, нанятым мною, они были вырезаны одним известным в Эдо резчиком по дереву и, следовательно, являются подлинными образчиками японского изобразительного искусства. Господа Дэлзил после осмотра деревянных печатных форм указали мне, в качестве интересного факта, что линии вырезаны по прожилкам дерева в манере Альбрехта Дюрера и некоторых других мастеров средневековой Германии. Такая техника давно забыта современными европейскими резчиками по дереву.

Следует отметить, что в этих сказаниях сделаны очень слабые намеки на императора и его двор. Несмотря на прилежные поиски, мне не удалось найти ни одного повествования, где они играли бы заметную роль.

Еще одним сословием, которое не упоминается здесь, являются

госи. Госи

– это мелкие землевладельцы, или помещики, как принято говорить за границей, живущие на собственной земле и не находящиеся в вассальной зависимости от феодального господина. Их положение в обществе ниже, чем у самураев или служилых людей, и они занимают промежуточное место между этими сословиями и крестьянством. Как и самураям, им разрешено носить два меча, и они, как правило, зажиточные и состоятельные люди, претендующие на происхождение более древнее, чем у многих феодальных князей. Большое их число служит в личной охране императора, и именно они сыграли заметную роль в недавних политических переменах в Японии, как наиболее консервативный и античужеземный элемент нации.

Книги, написанные в последние годы о Японии, были либо составлены из официальных фактов, либо содержат отрывочные впечатления заезжих путешественников. О внутренней жизни Японии внешнему миру известно немного: религия японцев, их суеверия, образ мыслей, тайные пружины, которые ими движут, – все это до сих пор остается тайной. Это и не удивительно. Первым европейцам, которые устанавливали связи с Японией, – я говорю не о старинных голландских и португальских купцах и священнослужителях, а о дипломатах и торговцах одиннадцатилетней давности – был оказан холодный прием. Прежде всего, местное правительство всячески препятствовало любым расспросам о языке, литературе и истории. Тот факт, что

сёгунат

, с которым исключительно поддерживались хоть какие-то отношения, поскольку

микадо

пребывал в уединении в своей священной столице Киото, понимал, что императорский пурпур, в который они стремились облачить своего правителя, должен быстро поблекнуть на слепящем солнечном свете, прольющемся на него, как только европейские лингвисты смогут изучить их книги и летописи. Не было упущено ни малейшей возможности бросить пыль в глаза пришельцам, сбивать с пути которых, даже по мелочам, считалось официальной политикой. Сейчас, однако, нет причин что-то скрывать, Roi Faineant

[1]

стряхнул с себя лень, а вместе с ним и его Maire du Palais,

[2]

и в результате – понимающее правительство, которому нечего бояться испытующего взгляда из-за границы: летописи страны являются таким веским доказательством божественной власти

микадо

, что больше нет причин сохранять завесу таинственности. Путь обретения новых знаний открыт для всех; и хотя многое еще предстоит узнать, некоторые сведения уже получены, и среди них те, что могут заинтересовать тех, кто никогда не был в Японии.

Недавняя революция в Японии

[3]

повлекла перемены, как социальные, так и политические; и не исключена возможность, что, когда в дополнение к прогрессу, который уже свершился, железные дороги и телеграф соединят главные населенные пункты Страны восходящего солнца, старая Япония, такая, какой она была веками и какую мы обнаружили всего каких-то одиннадцать лет назад, исчезнет. Мне подумалось, что нет и не может быть лучшего способа сохранить сведения о вызывающей любопытство и быстро исчезающей цивилизации, чем перевести некоторые наиболее интересные народные легенды и предания вместе с другими образчиками литературы, написанными на ту же тему. Таким образом, Япония сможет поведать повесть о себе самой, ее переводчик лишь добавит несколько слов то тут, то там в виде заголовка или цитаты к главе, где объяснение или дополнение ему покажутся необходимыми. Боюсь, что длинные и трудные имена зачастую будут превращать мои сказания в утомительное чтение, но я верю, что те, кто справится с этими трудностями, больше узнают о характере японцев, чем перелистывая описания путешествий и приключений, пусть даже самые блестящие. Господин и его вассал, воин и монах, бедный ремесленник и презренный

Многое сказав в качестве предисловия, я прошу моих читателей мысленно перенестись на побережье Эдоского залива – красивый, радующий глаз пейзаж: отлогие косогоры, окаймленные темной линией сосен и елей, ведущие вниз, к морю; причудливые свесы крыш многочисленных храмов и святилищ проглядывают то тут, то там из окружающих их рощиц; сам залив усеян живописными рыбачьими суденышками, факелы которых сверкают по ночам, подобно светлячкам, среди далеких фортов; далеко на западе высятся склоны Оямы – обиталище духов, а за сдвоенными холмами перевала Хаконэ – Фудзияма, не имеющая равных гора, одинокая и величественная в центре равнины, изрыгавшая пламя двадцать одно столетие тому назад. На протяжении ста шестидесяти лет огромная гора была спокойна, но частые землетрясения до сих пор свидетельствуют о спрятанном в недрах огне, и никто не может сказать, когда раскаленные до красноты камни и пепел могут снова выпасть, подобно дождю, на пять провинций.

В уютном уголке среди священных деревьев в Таканаве, предместье Эдо, прячется

С левой стороны от основного двора храма находится часовня, увенчанная золоченой фигурой Каннон, богини милосердия, в которой хранятся сорок семь статуй самураев и статуя их господина, которого они так сильно любили. Статуи вырезаны из дерева, лица раскрашены, а облачение выполнено из дорогого лакового дерева. Как произведения искусства они, несомненно, обладают большими достоинствами, олицетворяя героический поступок, статуи удивительно похожи на живых людей, каждый одухотворен и вооружен своим излюбленным оружием. Некоторые – почтенные люди с жидкими седыми волосами (одному семьдесят семь лет), другие – шестнадцатилетние юноши. Рядом с пагодой со стороны дорожки, ведущей на верх холма, есть небольшой колодец с чистой водой, огороженный и обсаженный мелким папоротником, с табличкой, на которой имеется надпись, поясняющая, что «в этом колодце была омыта голова; мыть руки и ноги здесь запрещается». Чуть дальше – прилавок, за которым бедный старик зарабатывает жалкие гроши продажей книг, картинок и медалей, увековечивающих верность сорока семи, а еще выше, в тени рощицы из величавых деревьев, находится аккуратное огороженное место, поддерживаемое в порядке, как гласит табличка, добровольными пожертвованиями, вокруг которого располагаются сорок восемь небольших могильных камней, каждый украшен вечнозелеными растениями, каждый с жертвенной водой и благовониями для успокоения духов умерших.