Бывает, я чувствую себя особенно бедным (к приме­ру, в дождливый день, когда состоятельные биржевики про­носятся мимо в электромобилях, а то еще когда тусклым мартовским днем кто-то из приятелей небрежно сообща­ет, что вечером отправляется в Монте-Карло), и тогда я сажусь писать завещание. Оставить свое земное достояние, пусть весьма скромное, тем, кто и не подумает за ним при­ходить, — это доставляет мне упоительное наслаждение. Мне также приятно думать, как секретарь с подобострастным ви­дом ставит по пневмопочте об этом в известность семейного адвоката. Это развлечение не стоит мне ничего, потому что мистер Эддишо, старший партнер в весьма респектабель­ной компании «Эддишо, Джонс и Брэм», знает об этом моем чудачестве. Ему прекрасно известно и то, что адво­кату я заплачу в последнюю очередь, и я предупредил его: если он надумает прислать счет, я напишу сатирический рассказ, который ославит его на весь Брикстон-Хилл. А уж какие счета он подготовит после моей кончины — не моя забота. Пусть разбирается с моими душеприказчиками.

Итак, однажды я шел по Стрэнду, пребывая в ужас­ном настроении после дешевого обеда в переполненном итальянском ресторане (иногда голод и жажда романтики позволяют отдать должное даже корке хлеба и стакану воды, но как можно без уныния взирать на остывший и плохо зажаренный кусок мяса с вареным картофелем?), и размышлял о бренности бытия, подталкиваемый прохожими, что спешили по неотложным делам. Мистер Эдди­шо в этот час, размышлял я, наверняка свободен, и, ка­жется, сейчас тот самый случай, когда его услуги мне нуж­ны позарез. Подготовиться к последнему уходу — это меня утешит. Я свернул за угол и вскоре оказался в шикарном здании, украшенном набором надраенных медных доще­чек, где фирма многие годы арендовала помещение.

— Можно поговорить с мистером Эддишо? — поин­тересовался я.

Через минуту меня провели наверх в роскошную ком­нату, где и располагался этот достопочтенный джентль­мен. Судя по всему, он недавно перекусил, и еда явно доставила ему удовольствие, ибо он сидел в кресле для клиентов, грел ноги у веселого огня и с наслаждением дымил сигарой. Его кирпичное лицо излучало такое блаженство, что я и сам приободрился. От его белоснежных бакенбард веяло человеколюбием, и я лишний раз убе­дился в необычайной значимости этого человека.

— Вид у вас, мистер Эддишо, такой, будто вы каждое воскресенье проповедуете в церкви, — заметил я, когда мы пожали друг другу руки. — Я пришел составить завещание.