Его звали Рэмбо, и он был с виду вполне обыкновенным парнем с длинной густой бородой и спадающими на шею волосами. Он стоял у бензоколонки на окраине города Мэдисон, штат Кентукки, вытянув вперед руку в надежде, что его подберет машина, и потягивал кока–колу из большой бутылки; возле его ног лежал спальный мешок, и кто бы мог подумать, что через день, во вторник, на него будет охотиться вся полиция округа Бэзэлт. И уж никак нельзя было предположить, что к четвергу он будет скрываться от Национальной гвардии штата Кентукки, полиции шести округов и множества частных лиц, любящих пострелять по живой мишени.

Впрочем, Рэмбо знал, что его ожидают неприятности.

Крупные неприятности, если он не будет начеку. Машина, в которую он просился, чуть было не сбила его, отъезжая от бензоколонки. Потом из потока автомобилей выскочила полицейская машина и подкатила прямо к нему — он уже знал, что будет дальше, и весь напрягся. «Нет, черт возьми. Только не в этот раз. Больше я не уступлю».

На машине крупными буквами было написано: «НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ, МЭДИСОН».

Она остановилась рядом с Рэмбо, покачивая радиоантенной, и полицейский, перегнувшись через переднее сиденье, открыл дверцу для пассажира. Он смотрел на залепленные грязью сапоги, мятые джинсы с заплатой на одной штанине, голубой свитер с пятнами чего–то, похожего на засохшую кровь, и куртку из оленьей шкуры. Его взгляд задержался на бороде и длинных волосах. Нет, не это его беспокоило, а что–то другое, но начальник полиции не мог понять, что именно.

Воздух был густ от чада — что–то жарилось на жире. Старуха за стойкой уставилась на Рэмбо через свои бифокальные очки, рассматривая его одежду, шевелюру, бороду.

— Два гамбургера и кока–колу, — сказал Рэмбо.

— Сделай это на вынос, — услышал он сзади.

Глянув в зеркало за стойкой, Рэмбо увидел в проеме входной двери Тисла.

— И сделай это побыстрее, Мерль, ладно? — добавил Тисл. — Парень очень спешит.

Машина стояла у выхода.

— Полезай, — велел Тисл, оправляя свою потную рубашку. — Черт возьми, жарковато для первого октября. Не понимаю, как ты можешь ходить в этой куртке.

— Я не потею.

— Конечно, не потеешь.

После полумрака закусочной у Рэмбо болели на солнце глаза, он закрыл их, откинулся на сиденье машины. А когда снова открыл, увидел щит с надписью «ВЫ ПОКИДАЕТЕ МЭДИСОН». Тисл резко остановил машину на щебеночном крае дороги и повернулся к Рэмбо.

Тисл его ждал. Развернувшись и проехав мимо него, он увидел парня в зеркало. Тот стоял на месте, глядел вслед удаляющейся машине и, вроде бы, никуда не собирался уходить.

Боже мой, а ведь ты собираешься вернуться, вдруг понял Тисл и от неожиданности расхохотался. Ты искренне хочешь вернуться. И выражение у тебя на лице такое…

Вот Тисл и ждал. Улица, на которой стояла его полицейская машина, пересекала главную наподобие буквы «Т».

Где же парень?

Возможно, он не появится. Возможно, он ушел.

Рэмбо нарочно шел по открытому месту, тем самым показывая, что он вовсе не прячется. На этом этапе Тисл мог бы окончить игру и оставить его в покое — а если не оставит, что же, значит, это Тисл хочет неприятностей, а не он.

В центре города он свернул влево, очутился на большом оранжевом мосту и дошел до его середины, ведя рукой по гладкой теплой краске на перилах. Там он остановился, стал смотреть на воду. День был жаркий, вода — быстрая и прохладная на вид.

Рядом с ним оказался автомат с шариками жевательной резинки, приваренный к перилам. Он вытащил из кармана джинсов пенни, собираясь сунуть его в прорезь, но вовремя остановился. В автомате были не шарики жевательной резинки, а рыбьего корма. Маленькая металлическая пластинка на автомате гласила:

«ПОКОРМИТЕ РЫБ. 10 ЦЕНТОВ. ДОХОДЫ ИДУТ МОЛОДЕЖНОМУ КОРПУСУ ОКРУГА БЭЗЭЛТ. ЗАНЯТАЯ МОЛОДЕЖЬ — СЧАСТЛИВАЯ МОЛОДЕЖЬ».

Ну, конечно, подумал Рэмбо. А кто рано встает, тому боженька пинка дает.

У Тисла было мало времени, ибо он хотел собрать и отправить в лес своих людей до появления полиции штата. Он свернул машину с дороги на траву и проехал по следам двух машин и мотоцикла к открытым воротам в деревянной изгороди в конце поля. Сидевший рядом с ним Шинглтон упирался руками в приборный щиток, чтобы не разбить голову о стекло, — рытвины были такие глубокие, что машина с трудом их преодолевала.

— Ворота слишком узкие, — предупредил Тисла Шинглтон. — Вы не проедете в них.

— Другие проехали.

Он резко затормозил перед самыми воротами, оставив не больше дюйма со своей стороны, медленно проехал в них, потом прибавил газу и стал подниматься по склону, где на четверть пути к вершине стояли две полицейские машины. Судя по всему, у них заглохли двигатели. Когда он к ним подъехал, его мотор тоже начал чихать. Он переключил на первую скорость и утопил педаль акселератора — задние колеса вгрызлись в землю, и машину рывком вынесло на вершину.

Там ждал Уорд, весь красный в лучах заката. Он оказался возле машины еще до того, как Тисл ее остановил.

Местность была гористая, дикая, густо поросшая лесом, рассеченная ущельями и лощинами, испещренная впадинами. Совсем как холмы Северной Каролины, где он проходил военную подготовку. И очень напоминает холмы, в которых он воевал. Рэмбо бежал изо всех сил, пользуясь последним светом угасающего дня, все вверх и вверх, выше в горы. Его голое тело покрылось разводами крови от поцарапавших его веток, босые ноги разбиты о камни.

Увидев пологий болотистый участок, он свернул в ту сторону, зная, что выйдет на ручей. И действительно, скоро показался питавший это болотце ручей. Рэмбо направился вдоль него по мягкой почве, но уже не бежал, а шел. По собственным подсчетам он проделал пять миль, и это расстояние его утомило: он был еще не в такой форме, как перед пленом, еще не пришел в себя после проведенных в госпитале недель. Тем не менее помнил все, чему его учили, а его учили выживать в любых условиях, и хотя дальше бежать ему было бы трудновато, эти пять миль он пробежал прекрасно.

Ручей извивался и изгибался, и Рэмбо следовал за его руслом. Он знал, что скоро за ним будут идти собаки, но он даже не стал заходить в ручей, чтобы попытаться сбить их со следа. Это бы замедлило его продвижение, а поскольку рано или поздно ему все же придется выйти из воды, человек, ведущий собак, просто разделит свою свору и пустит по обоим берегам ручья.

Стемнело быстрей, чем он ожидал. Стояла тишина, нарушаемая лишь журчанием воды и пением ночных птиц, и он решил криками привлечь к себе внимание. Крикнул несколько фраз по–вьетнамски, потом по–французски, который учил в школе, потом громко заговорил на английском с южным акцентом, западным, негритянским… Наконец выпустил залп самых жутких ругательств… Люди, которых он ищет, наверняка поинтересуются, кто кричит что–то непонятное и ругается…

Ручей нырнул в небольшую ложбинку сбоку склона. Там никого не было. Он продолжал время от времени выкрикивать какие–то фразы. Если в самое ближайшее время он никого не встретит, то окажется возле вершины холма, у самого истока ручья, и таким образом потеряет ориентир. Так и случилось. Он подошел к роднику, из которого брал начало ручей.

Тисла разбудило пение утренних птиц. Он лежал в темноте у костра, завернувшись в одеяло и глядя на поздние звезды над верхушками деревьев. Будить остальных не было смысла — еще не пришел Шинглтон с припасами и людьми. Тисл плотнее обернул вокруг себя одеяло.

Его внимание привлек новый запах. Он огляделся по сторонам и увидел Орвала, который сидел в стороне и курил самодельную сигарету.

— Я не знал, что вы проснулись, — прошептал Тисл, не желая беспокоить остальных. — Давно?

— Раньше тебя.

— Но я не сплю уже целый час.

Все утро, пока Рэмбо бежал и шел, бежал и шел, он слышал отдаленный гул мотора и редкие приглушенные выстрелы из винтовок, а порою низкий мужской голос, что–то бормотавший в громкоговоритель. Потом звуки стали ближе, он различил рев вертолета — а с вертолетами он хорошо познакомился на войне — и прибавил шагу.

Теперь уже почти двенадцать часов Рэмбо носил одежду, но после подъема в холмы голышом холодной ночью он с особенным чувством воспринимал сберегаемую одеждой теплоту. На нем были тяжелые старые башмаки, которые мальчишка принес где–то около полуночи в ложбину у ручья. Башмаки оказались чересчур большими, тогда он напихал в них листьев. Но все равно жесткая кожа натирала ему ноги, и он пожалел, что мальчишка не принес носки. А может быть, он их нарочно не захватил. Брюки же, наоборот, оказались слишком узкими — поняв, что это было сделано специально, он рассмеялся. Ботинки велики, брюки малы — над ним хорошо подшутили.

Рубашка оказалась белая, хлопчатобумажная, потрепанная на обшлагах и воротнике; старик отдал ему свою толстую шерстяную рубашку в красную клетку, которую можно было натянуть поверх белой. Он удивился, что старик вдруг стал таким дружелюбным. Наверно, здесь сыграло роль виски. Когда они съели холодную жареную курицу, которую принес сын, старик открыл кувшинчик самодельного виски. Все трое выпили, и старик в конце концов отдал свою винтовку и завязанные в платок патроны.

— Когда выпутаешься из этого дела, пришли мне деньги за винтовку, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты дал мне слово. Не то чтобы меня волновали деньги. Благодаря виски я зарабатываю столько, что могу позволить купить себе другую. Но если ты уцелеешь, мне будет интересно узнать, как тебе это удалось, а винтовка, думаю, напомнит тебе, что я жду твоего рассказа. Это хорошая винтовка.

Рэмбо с ним согласился. Из такой винтовки можно было прострелить человека, как кусок сыра, на расстоянии в полмили. Старик сделал кожаную нашлепку на прикладе, чтобы смягчить отдачу, а на мушке имелось пятнышко светящейся краски, чтобы легче было целиться в темноте.

Парень не так уж и далеко успел от них оторваться, размышлял Тисл, пробираясь вместе со своими людьми сквозь деревья и кустарник. Сбежал он в шесть тридцать, стемнело в восемь тридцать. Не мог он покрыть ночью в этих холмах большое расстояние. У него, наверное, был час, максимум два. Как и они, он вышел с рассветом, так что получается, что у него всего четыре часа форы. А если учесть кое–какие другие факторы, то еще меньше, всего около двух часов: он голый, и это замедляет продвижение, не знает этих мест, поэтому ему приходилось иногда заходить в расщелины, не имеющие выхода и тратить время на то, чтоб выйти и найти другой путь. К тому же у него нет пищи, а голодный человек устает быстрее и идет медленнее.

— Он опередил нас меньше, чем на два часа, — сказал на бегу Орвал. — Похоже, не больше, чем на час. Посмотри на собак. След такой свежий, что они даже не опускают нос к земле.

Орвал был впереди Тисла и остальных и бежал вместе с собаками, держа их на общем поводке, Тисл старался изо всех сил не отстать от него. Собственно говоря, это было смешно: темп устанавливал семидесятидвухлетний старик, а они еле за ним поспевали. Однако Орвал каждое утро пробегал пять миль, выкуривал всего четыре сигареты в день и никогда не пил, а он, Тисл, выкуривал полторы пачки, без конца пил пиво, а физических упражнений не делал уже много лет. Правда, в морской пехоте он занимался боксом и кое–чему полезному для тела научился, но сейчас все приходилось вспоминать заново. Собаки лаяли где–то впереди, Орвал быстро перебирал своими длинными ногами, пытаясь не отставать от них. Полицейские надрывались, дабы не отстать от Тисла, а тот лишь каким–то чудом поспевал за Орвалом. Когда он бежал по траве и все его тело работало в одном слаженном ритме, ему показалось на какое–то мгновение, что он может бежать вот так вечно. Но вдруг Орвал рванул вперед, и Тисл отстал. Его ноги отяжелели, ощущение ритма и легкости исчезло.

— Не так быстро, Орвал!

Но Орвал будто не слышал его.

Была ночь. Тисл сидел в кузове грузовика под брезентовым навесом и смотрел на большую карту, прикрепленную к одному из бортов. Горела только маленькая электролампа, висевшая у карты. Рядом с картой, на столике, был громоздкий приемопередатчик.

Радист сидел в наушниках.

— Грузовик национальной гвардии номер двадцать восемь занял позицию, — сказал он полицейскому. — Тот кивнул и воткнул в карту еще одну красную булавку — на южной стороне. К востоку желтые булавки показывали расположение сил полиции штата. Черные булавки на западе обозначали полицию из близлежащих городков и округов; белые булавки к северу представляли полицейские подразделения Луисвилла, Фрэнкфорда, Лексингтона, Боулинг Грина и Ковингтона.

— Неужели вы собираетесь просидеть здесь всю ночь? — спросил кто–то у Тисла. Тисл повернул голову — это был Керн, капитан полиции штата. — Поезжайте домой и поспите, хорошо? — продолжал Керн. — Врач посоветовал вам отдохнуть, а здесь все равно в ближайшее время ничего серьезного не произойдет.

— Не могу.

Карта почти не содержала подробных деталей. Эти дикие холмы никто никогда толком не исследовал. Коммуникационный грузовик Тисла стоял в нижней части дуги южной дороги. Здесь Тисла нашел полицейский штата, и поскольку парень был где–то неподалеку, с этого места и управляли розыском.

Радист сказал Тислу:

— Вертолет приближается. Они что–то говорят, но я пока не разберу.

— Наши два только что вылетели. Возвращаться им еще рано.

— Может, что с двигателем.

Рэмбо проснулся в темноте на большом плоском камне. Он проснулся из–за боли в груди. Это место распухло так сильно, что пришлось ослабить ремень, при каждом вдохе сломанные ребра пронизывала боль, и он морщился.

Он не знал, где находится. Судя по всему, была ночь, но он не понимал, почему тьма такая кромешная, почему не мерцают звезды или не отсвечивают слегка тучи. Руками нащупал стены влажной скальной породы. Пещера, удивился он. Я в пещере. Но как я сюда попал? Он начал выбираться из пещеры.

Снаружи была кристально ясная ночь, яркие звезды, луна, внизу отчетливо различались очертания деревьев и камней. Он не знал, как долго пролежал в пещере, как туда забрался. Последнее, что он помнил, это как на рассвете карабкался вверх от того места, где лежал в куманике, потом шел по лесу, пил из ручья. Он тогда специально лег в ручей, чтобы смыть усталость, а сейчас он у входа в пещеру и уже наступила ночь.

Очень далеко внизу были огни, сотни ярких точек, они гасли и зажигались вновь, передвигались, большей частью желтые и красные. Машины на дороге, подумал он, возможно, там шоссе. Но огоньков было уж очень много для обычного шоссе. Постепенно их движение прекратилось, они остановились, образовав цепь слева направо от него на расстоянии примерно две мили. Он мог ошибиться, что касалось расстояния, но теперь знал точно, что огни имеют отношение к нему. Тисл, подумал он, это Тисл за мной охотится.

Он услышал вертолет — слева, далеко, за ним еще один, а потом вертолет справа и еще несколько… Ветер донес лай собак, а вместе с ним отдаленное гудение мощных грузовиков. Если огни горят, моторы должны работать вхолостую, подумал он. Попытался сосчитать огни, но сбился и лишь прикинул, сколько же это людей, если в каждом кузове может поместиться двадцать пять — тридцать человек. Получалось много. Тисл хочет бить наверняка, он собрал все, что смог.

Машина «Скорой помощи», завывая сиреной, промчалась мимо коммуникационного грузовика, за ней прошли три грузовика, полные гражданских — те громко сетовали, что–то кричали национальным гвардейцам вдоль дороги. За грузовиками следовали две машины полиции штата, которые за всем присматривали. Тисл постоял у обочины, освещаемый фарами, покачал головой и вернулся к коммуникационному грузовику.

— Не известно еще, сколько раненых? — спросил он у радиста.

— Только что сообщили. Один из них. Один из наших. Гражданский получил пулю в коленную чашечку, а наш в голову.

— О! — Тисл на мгновение закрыл глаза.

— Санитар сказал, он может не дотянуть до больницы.

Рэмбо поджаривал сову на костре. Вот до чего дошло, думал он. От ночевок в спальном мешке в лесу, гамбургеров с кока–колой в пыльной придорожной траве — к постели из хвойных веток в заброшенном руднике и старой сове без соли и перца. Не очень–то все это отличается от прежних ночевок в лесу, но тогда жизнь по минимуму казалась чем–то вроде роскоши, потому что он сам хотел так жить. Но теперь, возможно, ему долго придется жить вот так, и это действительно казалось минимумом. А скоро у него и это могут отнять, и останется лишь воспоминание о сносной ночи и жареной сове. О Мексике он уже не думал. Только о том, чем накормить себя в следующий раз, на каком дереве поспать. День, ночь. День, ночь.

В груди болело, он поднял обе свои рубашки и посмотрел на ребра, поразившись, как там все распухло и воспалилось. Несколько часов сна тут не помогут, мрачно подумал он. Но, по крайней мере, голова уже не кружилась. Пора в путь.

Его испугал голос. Он прокатился неясным эхом по туннелю — казалось, кто–то стоит снаружи и обращается к нему в громкоговоритель. Как они могли узнать, где он? Он торопливо проверил, пристегнуты ли пистолет, нож и фляжка, схватил винтовку и побежал к выходу. Там приостановился — посмотреть, не ждут ли его снаружи. Но никого не было видно. Он опять услышал голос. Это явно был громкоговоритель. С вертолета. Мотор ревел где–то за гребнем, его перекрывал голос: «Группы с двенадцатой по тридцать первую. Собраться на восточном склоне. Группы с тридцать второй по сороковую. Рассеяться к северу». Далеко внизу по–прежнему была застывшая в ожидании линия огней.

Да, Тисл очень хочет его взять. Там, внизу, должно быть, небольшая армия. Но зачем громкоговоритель? Разве не хватает полевых раций, чтобы координировать группы? Или они шумят для того, чтоб действовать мне на нервы? Или запугать меня, дав знать, сколько людей за мной охотится? Может быть, на севере и востоке вообще никого нет. Специальные войска, в которых служил Рэмбо, часто брали на вооружение такую тактику. Это обычно сбивало противника с толку, вызывало стремление угадать, что же специальные войска собираются делать. Было и контрправило: если кто–то хочет, чтобы ты о чем–то гадал, не делай этого. Лучшая реакция — вести себя так, будто ничего не слышал.

Голос повторял сказанное, ослабевая по мере удаления вертолета. Но Рэмбо не интересовало, что он говорит. Пусть Тисл вводит людей в эти холмы со всех сторон — неважно, он будет в таком месте, где его минуют, не заметив.