После ужина геологи и рабочие экспедиции разошлись кто куда: одни в палатки — спать, другие — полюбоваться вечерним Байкалом, а третьи пристроились к огромному костру, который пылал метрах в десяти от крайней палатки.

Чем темней становилось в воздухе, тем ярче и выше взлетало пламя, вырывая из сумрака густые ветви громадных лиственниц, росших неподалеку. Легкие искры, как красные комары, носились у костра и весело жалили собравшихся. Огонь сухо потрескивал, словно щелкал кедровые орешки. Когда дующий с моря ветер внезапно менялся, пламя костра, как из паяльной лампы, начинало с гуденьем бить в сторону, и сидевшие там со смехом отскакивали и заходили с другого конца.

В погожие вечера молодежь экспедиции всегда жгла здесь костер — на краю обширной зеленой террасы между сопками и морем. Тут и таежная мошка не так донимала и почему-то всегда подбивало подурачиться, а временами, глядя на раскаленные угли и поленья, приятно было и просто помолчать, мечтая о чем-то своем…

Это были хорошие минуты. Вот и сегодня у костра раздавались смех и визг. По земле метались две огромные тени. Геолог Сизов, парень лет двадцати семи, в армейской гимнастерке и галифе, одной рукой держал практикантку Нину за локоть, а другой вталкивал ей за воротничок большого холодного кузнечика. Кузнечик работал жесткими ногами и приводил девушку в ужас. Нина вырывалась и, зажмурив глаза, то хохотала — ей было щекотно, — то, взывая о помощи, взвизгивала.

Внезапно возня стихла. К костру подошел начальник экспедиции Иван Савельевич, высокий сутуловатый человек в вытертом костюме и кирзовых сапогах (в хорошей одежде в тайгу не ездят). На его худом лице были четко выбиты скулы и резко выделялся крупный нос, под глазами темнели синеватые подковки — следы усталости и недосыпания.