По тундре движутся оленьи упряжки. Движутся медленно, одна за другой, выбирая дорогу получше. Не слышно людского говора, гортанных криков, подгоняющих оленей, и привычного собачьего лая: собак привязали у чумов, сейчас они не нужны. Даже хореи и те редко взлетают над оленьими спинами. Что-то скорбное и тоскливое есть в этом молчаливом шествии…

На передних нартах едет немолодой ненец в малице, с реденькой бородкой и усиками. На вторых нартах стоит длинный, рубленный из грубых досок гроб.

Он крепко привязан ремнями к копылам — не шевельнется. Только ненцы могут так привязывать и туго затягивать свой нехитрый скарб во время длинных кочевок по рытвинам, оврагам и буграм тундры, чтоб ничего не упало с нарт.

Гроб то лезет по холму в небо, то ныряет в овраг, то кренится на скате сопки, то переправляется через ручей. Полярные березки цепляются за него своими жесткими ветвями, но ничто не может задержать его. Он упрямо продирается сквозь их заросли вперед, в свой последний путь, они осыпают его огненными осенними листками, и листки прилипают к мокрой неструганной крышке.

Сзади на упряжках едут члены семьи умершего, ненцы из других чумов стойбища…