В романе «Плоский мир» с помощью гротеска и абсурда высмеивается современное общество, превозносящее накопление материальных ценностей и зачастую неспособное выйти за привычные координаты мышления. «Плоский мир» не только мастерски написанная художественная проза, но и настоящий постмодернистский эксперимент внутри классического стиля повествования. Книга будет интересна всем любителям прозы Кафки, Беккета, Салтыкова-Щедрина.
Пролог
Клуб
Может быть из-за того, что сегодня с самого утра в жизни Михаила Берестова происходили серьезные неприятности, он и к полудню, возвратившись домой раньше обычного и заглянув в комнату жены, не увидел там ничего хорошего: Софья сидела на полу и собирала осколки блюда — подарок его матери на свадьбу.
— Посуда бьется к счастью, а? — осведомился он, безуспешно стараясь изобразить саркастический тон.
Они встретились глазами.
Софья ничего не ответила, собрала осколки в целлофановый пакет и водрузила его на стол; как странно, в ее движениях присутствовал неожиданный оттенок: она произвела эти действия как-то картинно, будто бы водружала памятник на постамент, — и поскольку это совершенно не сочеталось с его настроением, Михаил не испытал ничего, кроме тоски, которая так и лезла в его мозг, стараясь проглотить любые мысли.
Часть 1. Плоский мир. Гротескные двойники
Глава 1
После ужина, когда Петя, оставшись один в плоскости комнаты и оккупировав стол, принялся играть с коллекционными монетами своего дедушки, — (тот вроде бы даже специально оставил копилку прямо на столе), — и раскладывать их возле тарелок — как будто хотел с кем-то расплатиться — Великовский позвал племянника в свою комнату.
— Теперь можно и поговорить, — объяснил министр, — существует одно неотложное дело, которое не дает мне покоя. Прости за откровенность, но, собственно, для его решения я тебя и пригласил.
Когда Гордеев услышал эти слова, его странное продолговатое лицо с носом-треугольником и черным квадратным глазом без белка блеснуло едва заметной улыбкой — уголок розовых полугуб чуть-чуть прогнулся вверх, обозначив на щеке впадинки, напоминавшие точку и несколько открывающихся скобок за ней; он последовал за дядей.
Оказавшись в плоскости комнаты, двое людей расположились друг против друга в необычных кожаных креслах с несколькими спинками, которые по форме напоминали растопыренные ладони. В глазу Павла заблестело отражение серебристо-седых волос Великовского, которые защекотали подушечку среднего пальца кресла, как только их хозяин положил на него свой профиль.
— Павел, ты наверняка запомнил эпизод, когда мы еще стояли на перроне: я только встретил тебя, ты вышел из вагона и перекладывал чемодан из руки в руку, будто не мог принять решение, какой из них со мною поздороваться — в этот самый момент мимо проходил человек в черном костюме, и как только его фигура заслонила собой мою, он тут же вежливо поприветствовал меня и поздравил, правда не сказал с чем, и ты в результате наверняка ничего не понял.
Глава 2
Гордеев вернулся в квартиру Великовского. Было уже обеденное время; художник сильно опоздал, и, когда он появился в плоскости столовой, вся семья, сидя за горизонтальной линией стола, доедала десерт — клубничное мороженое, присыпанное шоколадной крошкой и со стороны походившее на дикобраза.
— Извините меня, я был очень занят, — пробормотал он со смущением, но вдруг полугубы его растянулись в улыбке, и Николай Петрович оказался первым, кто почувствовал это; он даже встал из-за линии стола, подошел к племяннику и закрыл собою его фигуру, дабы убедиться, что ощущения ему не изменили, но тут же министр наклонился и обратил внимание на светло-серого цвета квадрат, зажатый в руке Гордеева.
— Ты купил холст? — осведомился Великовский.
— Да.
Маленькая искорка в глазу Великовского заметно потеплела, как будто под веко впрыснули «дымящуюся» воду.
Глава 3
То, что Гордеев сказал Застольному в конце разговора, (о своем желании немедленно приступить к непосредственной работе над портретом), не осталось незамеченным: когда Гордеев вернулся из министерства, дядя уже обо всем знал и стал прикладывать всяческие усилия к тому, чтобы его племянник выполнил свое обещание. Поскольку же Гордеев солгал Застольному, только чтобы побыстрее прекратить разговор, ему в тот день пришлось сказать Великовскому о своем плохом самочувствии, и только после этого тот оставил его в покое, а так прицепился, повторяя одно и тоже: «Ты же обещал, так, пожалуйста, немедленно выполняй», — ей-богу как какая-нибудь навязчивая идея, и кормил ужином с большой неохотой, когда Гордеев все же насилу отделался.
На следующий же день утром увильнуть уже не было никакой возможности, но, между тем, Гордееву отказываться и маневрировать не особенно теперь и хотелось, благо настроение выдалось творческое; с другой стороны, конечно, отказывался он раньше только ради того, чтобы лучше подготовить себя и написать портрет качественнее, и с этой позиции ему бы следовало еще повременить, однако он, что называется, загнал сам себя в ловушку и пришлось, конечно, начать работу сейчас же, не мог ведь он сознаться своему дяде в том, что сказал Застольному неправду — раз речь шла о портрете, и Великовский торопил его, любой обман, даже сделанный в безвыходной ситуации, он воспринял бы негативно.
«Если у меня что-то не будет получаться я, пожалуй, сделаю как-нибудь так, чтобы дядя не видел портрета, не разрешу ему смотреть, скажу, мол, нехорошо это и нельзя смотреть на незавершенную картину, а сам не буду рисовать, повременю и лучше опрошу еще несколько человек», — такое решение принял Гордеев. Образ, который должен был быть воплощен на полотне, еще не сложился в его сознании. Однако главный спор с дядей был еще впереди, и произошел он именно на следующее утро; уже упоминалось, что Великовский в искусстве ничего не понимал, так вот у него сложился стойкий и само собой разумеющийся предрассудок, что художник пишет портрет непременно с натуры, и, в результате, даже без согласования с Гордеевым, (ибо Великовский думал, что никакого согласия на «очевидные вещи» попросту не требуется), он уведомил министерство, что по таким-то и таким-то причинам, ему придется некоторое время присутствовать на работе сокращенный день, часа на два или на три; с одной стороны, в силу своей разраставшейся власти, он мог бы вообще этого не делать, с другой же, не следует забывать, что Великовский работал с большим интересом и, как любой такой человек, — (политический деятель или нет — какая разница?) — крайне болезненно относился к изменению собственного графика, и тут вдруг Гордеев сообщает, что никогда не рисует с натуры и присутствие дяди, если и потребуется, то, как минимум, непостоянное. Конечно же, Великовский после этого взвился.
— Я тебя не понимаю! — воскликнул он и сделал несколько взмахов руками, как будто дирижировал. Происходило все это в комнате Великовского — сразу после завтрака дядя пришел к нему, уже настроившись позировать, — сначала одно, теперь другое!
— Что ты имеешь в виду: «сначала одно, теперь другое»?
Глава 4
Гордеев опять работал всю ночь; плоский профиль его фигуры иногда закрывал собой добрую половину холста — длинная непроницаемая тень под правильным кругом лампочки, только четыре края портрета виднелись из-под тени — художник созерцал уже написанное, затем сходил с картины, брал кисть и, вытянув руку, принимался подправлять какую-нибудь деталь. Но все же, сколько бы он ни старался, каждый раз ему казалось, что он не выразил всего до конца, и когда это ощущение набирало особенную остроту, он приходил в невероятное возбуждение и начинал ходить влево и вправо или же вверх и вниз по квадрату комнаты; между тем, воздух за окном бледнел — приближался рассвет; художник, закрыв своею тенью окно, увидел небольшой, терявший черноту участок неба, и почувствовал сильную усталость, вдруг разом накатившую… «Пойду спать!». Он спустился в левый нижний угол комнаты — постель, находившаяся там, была хорошо различима.
Тонкая изломанная простыня белой кардиограммой защекотала ему локоть; приятное ласкающее ощущение волнами прибывало к плечу, а затем вниз, к спине, оно атаковало и как будто старалось усыпить.
Стук в оконную раму. Такой осторожный и глухой.
«Кто бы это мог быть?», — промелькнуло в затуманенном мозгу художника; он сошел с постели, чтобы найти на окно, — кардиограмма простыни зашелестела, задвигалась, — однако все же немного промедлил — из-за окна показался конверт, свалившийся затем в плоскость пола, и тут же Гордеев услышал быстрые удаляющиеся шаги.
Гордеев подошел к конверту и присел так, чтобы можно было нащупать его рукой. В конверте оказалась записка от некоего профессора Староверцева, университетского преподавателя, который приглашал его на обед в кафе.
Глава 5
— У меня есть ключ от квартиры. Я присматриваю за Анной Петровной — больше некому. Она больна, ее муж и дочь умерли, а внук… внук больше не живет здесь…
— Все ясно.
— Проходите… Имейте в виду, у нее часто начинается бред, — предупредил Староверцев, когда они оказались в плоскости комнаты старухи, — так что постарайтесь воспринимать только полезную информацию. Врачи несколько раз уже хотели отправить ее на тот свет, но, слава Богу, она выкарабкивалась.
— Это тоже происки моего дяди? — спросил художник.
— Уверен, что да.