Почему Скиппи, 14-летний ученик престижной католической школы Сибрук, падает замертво в местном кафе? Связано ли это с попытками его одноклассника Рупрехта открыть портал в параллельную вселенную? Не виноват ли в этом юный наркоторговец Карл, настойчиво соблазняющий девушку, которая стала для Скиппи первой любовью? А может, есть что скрывать безжалостному директору школы или монахам, преподающим в Сибруке? Роман ирландского писателя Пола Мюррея “Скиппи умирает” начинается со смерти заглавного героя, но описывает и то, что ей предшествовало, и то, как развивались события потом.
Однажды вечером Скиппи и Рупрехт состязаются в поедании пончиков, и вдруг Скиппи багровеет и падает со стула. Дело происходит в ноябре, в пятницу, пончиковая “У Эда” заполнена лишь наполовину, и когда Скиппи шумно грохается на пол, никто не обращает на это внимания. Даже Рупрехт поначалу особенно не тревожится — скорее, он даже доволен: ведь это значит, что победил он, Рупрехт, уже шестнадцатый раз подряд, а эта победа еще на шаг приближает его к абсолютному рекорду, установленному Гвидо “Сальником” Ламаншем, выпускником Сибрукского колледжа 93-го года.
Рупрехт, если не считать того, что он гений (а он безусловно гений), не отличается особой сообразительностью. Этот мальчишка с хомячьими щеками и неисправимой полнотой не в ладу ни со спортом, ни со всеми прочими аспектами жизни, которые не имеют отношения к сложным математическим уравнениям; поэтому он так упивается своими победами в соревнованиях по поеданию пончиков, и поэтому, хотя Скиппи уже почти целую минуту валяется на полу, Рупрехт по-прежнему сидит на стуле, хихикает себе под нос и с торжеством тихонько приговаривает “да-да”, — вот только когда столик подскакивает и кока-кола летит на пол, до него доходит, что что-то случилось.
Под столом, на шахматном кафельном полу, молча корчится Скиппи.
— Что с тобой? — спрашивает Рупрехт, но ответа нет. Глаза у Скиппи выпучены, изо рта вылетает какой-то странный, замогильный свист; Рупрехт ослабляет ему галстук, расстегивает воротник рубашки, но это не помогает — нет, тот дышит еще тяжелее, корчится и выпучивает глаза еще сильнее. Рупрехт чувствует какое-то покалывание в затылке.
— Что с тобой? — повторяет он громче, как будто они со Скиппи находятся по разные стороны шумной автострады. Теперь уже все смотрят в их сторону — сидящие за длинным столом сибрукские четвероклассники
[1]
и их подружки, две девчонки из Сент-Бриджид, одна толстушка, другая худая, обе в школьной форме, да еще троица работников из соседнего торгового пассажа, — все они оборачиваются и смотрят, как Скиппи задыхается и ловит ртом воздух. Со стороны кажется, что он тонет, хотя, думает Рупрехт, как бы он мог тонуть здесь, в помещении, далеко от моря — море-то там, по другую сторону парка? Все это совершенно непонятно, все происходит слишком быстро, он не успевает сообразить, что делать…
I
Страна надежд
Когда-то, в зимние месяцы, сидя на средней парте в среднем ряду в кабинете истории, Говард любил наблюдать, как всю школу охватывает пламя. Площадки для игры в регби, баскетбольное поле, автомобильная парковка и деревья позади нее — в одно прекрасное мгновенье все это должен поглотить огонь; и хотя эти чары быстро разрушались — свет сгущался, краснел и мерк, оставляя школу и окрестности целыми и невредимыми, — было ясно одно: день почти завершился.
Сегодня он стоит перед классом, полным учеников: ни угол зрения, ни время года не подходят для любования закатом. Но он знает, что до конца урока остается пятнадцать минут, и, потеребив себя за нос, незаметно вздохнув, делает новую попытку:
— Ну же, давайте. Назовите главных участников. Только главных. Есть желающие?
В классе по-прежнему стоит мертвая тишина. От радиаторов так и пышет жаром, хотя сегодня на улице не слишком-то холодно: просто устаревшая отопительная система работает как попало, как и почти все остальное в этой части школьного здания, и потому за день тут становится не просто жарко, а душно, как на малярийных болотах. Говард, разумеется, жалуется на духоту, как и остальные учителя, но в глубине души он даже доволен: такая жара, в сочетании с усыпляющим действием самого предмета истории, означала, что на его последних уроках беспорядок в классе вряд ли выйдет за пределы тихого гула и болтовни — ну разве что пролетит бумажный самолетик.
— Есть желающие? — повторяет он, старательно игнорируя поднятую руку Рупрехта Ван Дорена, под которой напряженно замер сам Рупрехт.
Дверь со скрипом раскрывается, и ты входишь внутрь, в большой зал. Там все в паутине — она висит от пола до потолка, будто множество вуалей, оставшиеся от тысячи стародавних невест. Ты сверяешься с картой и проходишь в дверь в дальнем конце зала. Когда-то эта комната была библиотекой — на полу пыльными грудами валяются книги. На столе лежит какой-то свиток, но ты не успеваешь прочитать, что там написано: бьют напольные часы, и вдруг откуда ни возьмись — раз, два, три зомби наскакивают на тебя! Ты отбиваешься от них фонарем и укрываешься за столом, но вот в дверях появляются новые зомби, привлеченные запахом живого человека…
— Скиппи, это же скучища.
— Да, Скип, а не пора дать еще кому-нибудь поиграть?
— Ладно, еще секунду, — бормочет Скиппи, а зомби тем временем гонятся за ним по шаткой лестнице.
— Как ты думаешь, чем эти зомби заняты целый день? — спрашивает Джефф. — Когда там некого жрать?
Говард-Трус: да, именно так его называют. Говард-Трус. Перья, яйца, подложенные ему на стул, желтая полоса, проведенная мелом на его учительском плаще; а однажды он обнаружил на своем столе целую мороженую курицу — связанную, покрытую пупырышками, униженную.
— Да они так дразнят тебя просто ради рифмы
[4]
, вот и все, — уверяет его Хэлли. — Если бы тебя звали Рей, они дразнили бы тебя Рей-Гей. А если Жак — то дразнили бы Жак-Толстяк. Так уж у них мозги устроены. Все это пустяки.
— Это значит, что они знают.
— Ах, боже мой, Говард! Одна маленькая стычка — и сколько лет с тех пор прошло? Да откуда им знать об этом?
— Знают, и все.
Хооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооо-шшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшш!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Ты как будто взлетаешь вверх, рвешься из мозгов — прямо в космос! Глаза у тебя лезут из орбит — вот-вот лопнут! В голове целая куча мультяшных слонов, выстроились в ряд, поднимают ноги и трубят — вот так музыка! Ты смеешься и смеешься, прямо чуть не падаешь от смеха!
Но, приземлившись, Морган кричит. Он кричит, потому что на руки ему навалился Барри, пригвоздив его к земле. Над мусорными баками вывеска пончиковой светит в другую сторону, как будто не желает ничего видеть.
За пончиковой обычно все и происходит, и если не хочешь неприятностей на свою задницу — лучше держись подальше.
Почти сразу же, как только те приходят, приятные вспышки угасают. Карл перестает смеяться и делает шаг вперед. Морган съеживается, и его белые ноги покачиваются в темноте, будто зверьки. Барри шепчет ему на ухо:
Это уже завтра. Голоногий Скиппи стоит у края бассейна, от хлорки, и от недосыпа у него щиплет в носу. На улице все застлано серым утренним туманом, из него только начинают проступать какие-то очертания. С двух сторон от Скиппи выстроились ряды мальчишек в белых купальных шапочках с символикой Сибрукского колледжа, будто клоны со школьными гербами, припечатанными на лысые головы. Свистит свисток, и, прежде чем мозг успевает что-либо сообразить, тело уже бросается вперед, в воду. И тут же тысяча синих рук тянется к ним, хватает его, тащит вниз, — он переводит дух, отбивается от них, силится всплыть на поверхность…
Прорвавшись, он оказывается в подвижной гуще разных цветов и шумов: желтая пластиковая крыша, плеск и пена вокруг других пловцов, чья-то рука, чья-то откинутая набок голова в защитных очках, тренер, нависающий над водой, как суковатый ствол дерева, хлопающий в ладоши и кричащий
Давай-давай,
а в дорожках вокруг Скиппи — мальчишки, как непослушные отражения, то украдкой вырывающиеся вперед, то исчезающие за собственными следами в воде. Все несутся на стенку! Но вода борется с ним, дно бассейна будто магнит тянет его снова вниз, вниз, туда, где…
Снова свисток. Первым приходит Гаррет Деннехи, сразу за ним — Сидхарта Найленд. Через несколько секунд подтягиваются остальные, хватаются за стенку, шумно дышат, снимают очки. А Скиппи все еще барахтается где-то в середине бассейна.
— Давай, Дэниел, черт возьми, ты плетешься, будто старушка в парке!
И так три раза в неделю, в 7 утра, тренировка длится час. Это еще, считай, повезло: команда старшеклассников тренируется каждое утро, да еще и по субботам. Брассом, на спине, баттерфляем, кролем, туда-сюда по синей от химикатов воде; репетиции на кафеле — отжимания и приседания до тех нор, пока все мышцы не начнут гореть.
