Вот персонаж, который мне нужен. Привет, персонаж! — Не слышит.

Возможно, если бы для каждого человека существовало определенное будущее, которое мозг, устроенный получше, был бы в состоянии различить, то и прошлое не было бы столь соблазнительно, зовы будущего умеряли бы его власть. Наши персонажи могли бы усесться на самую середину качельной доски и только мотать головой направо и налево. Вот была бы потеха. Но нет у будущего той реальности, с какой рисуется прошлое и воспринимается настоящее. Оно — речевая фигура, мыслительный призрак.

Привет, персонаж! Что такое, не дергайте меня! Я же его не трогаю. Ну ладно. Привет, персонаж… (на этот раз уже не так громко).

Как только

мы

сосредоточиваемся на любом предмете материального мира, что бы с ним ни творилось, само наше внимание непроизвольно погружает нас в его историю. Чтобы материя соответствовала моменту, новички должны учиться скользить по ее поверхности. Просвечивающие предметы, наполненные сиянием прошлого!

Особенно трудно удержать в фокусе поверхность предметов, произведенных руками человеческими, да и природных объектов тоже — самих по себе неизменных, но сильно потрепанных беспечной жизнью (вы совершенно справедливо представили себе камень на склоне холма, по которому бессчетное число лет снуют бесчисленные мелкие существа). Новички со счастливым мычанием сквозь эту поверхность проваливаются и с детским самозабвением начинают упиваться историей вот этого камня, этой пустоши. Поясню. На материю, и естественную, и искусственную, наброшен тонкий покров непосредственной реальности, и всяк, желающий пребывать внутри «сейчас», вместе с «сейчас» или над «сейчас», пусть, пожалуйста, не рвет эту натянутую пленку. Иначе окажется, что неопытный чудотворец, вместо того чтобы шествовать по водам, идет прямехонько на дно под взгляды изумленных рыб. Это еще не все.

Выпрастывая угловатое тело из такси, доставившее его из Трю на этот захудалый горный курорт, персонаж наш, Хью Персон (искаженное «Петерсон», некоторые произносят «Парсон»), — голова все еще в проеме для вылезающих карликов — поднял глаза вовсе не в ответ на жест, каким шофер, изображая услужливость, распахнул для него дверцу, а проверяя вид отеля «Аскот»

{2}

(«Аскот»!) воспоминанием восьмилетней давности (пятая часть его жизни, пронизанная печалью). Эта жуткая постройка из бурого дерева и серого камня выставляла напоказ ставни вишнево-красного цвета, — прикрыты были не все, — которые, по странной мнемонической аберрации, запомнились ему яблочно-зелеными. По обеим сторонам ведущей ко входу лестницы возвышались два железных столба с каретными фонарями, снабженными электрическими лампочками. По ступенькам сбежал, спотыкаясь, слуга в фартуке, подхватил два чемодана и под мышку — обувную коробку, — все это шофер проворно выгрузил из зевнувшего багажника. Персон расплачивается с проворным шофером.

Неузнаваемый холл, конечно, все такой же убогий.

У конторки, где надо было расписаться в книге и оставить паспорт, он осведомился по-французски, по-английски, по-немецки и снова по-английски, на месте ли старина Крониг, управляющий, чье обрюзгшее лицо и фальшивую веселость он помнил весьма отчетливо. Служащая (пучок русых волос, красивая шея) сказала, что нет, мосье Крониг от них перешел в управляющие, представьте, в «Пастельные чары» (так ему послышалось). В подтверждение или как иллюстрация этого была предъявлена травянисто-зеленая, небесно-голубая открытка, изображающая раскинувшихся в креслах клиентов, с надписью на трех языках, без ошибок лишь на одном немецком. Английская гласила: «Волшебная лжайка», — и словно нарочно дерзкая фотографическая перспектива растянула эту лужайку до невероятных размеров.

— Он в прошлом году умер, — добавила девушка (анфас она ничуть не напоминала Арманду, тем самым лишив цветной снимок Палас-отеля в Чуре всякого интереса).

— Значит, никого не осталось, кто бы меня помнил?