“Едем, трясемся в длинном железном фургоне. Я общаюсь с соседкой — разговорчивой, глуповатой женщиной с перстнями на крупных мягких пальцах. На лавке напротив дремлющие, склонившие головы люди.

Впереди, там, где зарешеченное оконце вспыхивает и гаснет под светом мелькающих фонарей, беспокойно ходит от стенки к стенке парень в черном облегающем пальто. Когда сильно подбрасывает, он горбится и стукается плечами о стенки.

— Все-таки странно, — после некоторого молчания говорю я соседке. — Ведь мы умерли, а у меня бок затек.

Она засмеялась. Я посмотрел на ее рот, на ее крупные мягкие пальцы, и привычная в той жизни, автоматическая мысль моя переспать с нею показалась кощунственной, и в то же время вызывали невольную улыбку неумирающие желания, память о желаниях. Я встал размяться, шатаясь, прошел меж рядами ног к дверям, неожиданно запнулся и упал на пустые бидоны. Тело свое я все-таки чувствовал, и тревожно стало, что настоящая боль будет там, куда нас всех везут, после суда, после действительной и окончательной смерти. Так и остался лежать, облокотившись на бидон, все телесное оцепенело в томительном предощущении страданий и мук, которые ждут меня.

— А ты там Ленку Благую не видела случайно? — вдруг спросил парень, подойдя к моей соседке.