О ранней поре его жизни я не могу рассказать подробно. Мне известно только, что родился он в Лондоне, в щенячьем возрасте провел несколько месяцев в Шотландии, а затем прибыл в Индию с неким майором и отлично провел лето в одном из гарнизонных поселков в горах. Вполне могло случиться, что он остался бы у майора, повидал бы Пешавар, Кветту и Дели и вернулся бы с этим добрым человеком в Англию, но всему помешала глупая маленькая болонка. Болонка была собственностью и баловнем майоровой жены и не пользовалась симпатией Чиппи. Однажды, когда никого не было дома, Чиппи довел до сведения этой малявки, что не одобряет ее привычки жить на коленях у дамы и лакомиться особыми сухариками; но малявке это объяснение стоило жизни. У Чиппи и в мыслях не было ее убивать, он только хотел задать ей небольшую взбучку, от такого и мышь бы не сдохла. Он был безмерно удивлен, когда болонка упала и перестала двигаться. Жена майора билась в истерике, и майор, очень преданный муж, тотчас решил, что Чиппи взбесился. Он дал слово, что на следующее же утро его пристрелит. Но тут один его друг, индиец, не веривший в бешенство, предложил взять Чиппи к себе. Некоторое время Чиппи жил у этого человека, а потом перебрался в Майсур с его братом Свами. И лучшего хозяина ни одна собака не могла бы пожелать.

Свами и Чиппи спали в одной комнате. Свами и Чиппи всегда выходили из дому вместе. Чиппи, можно сказать, стал членом теннисного клуба. Каждый вечер он ходил туда с хозяином, дожидался, когда тот выйдет на корт и начнет играть, а тогда, улизнув за ворота, обследовал соседние переулки. На площадях и перекрестках стаями бродили собаки — коричневые, черные, не поймешь какие, — они накидывались на всякого новичка. Чиппи не раз пускал в ход зубы и когти и не раз сам подвергался трепке, пока утвердил свое право разгуливать, где ему вздумается. Ничего особенно привлекательного для него эта часть города не таила; ему лишь бы было где погулять, пока хозяин играет. Наблюдать за игрой было скучновато, не разрешалось даже бегать за мячами и приносить их хозяину. И вообще, с какой бы стати этим бродягам вмешиваться в дела порядочной собаки? Чиппи потерял немало крови и шерсти, прежде чем обрел право гражданства на этих улицах.

После тенниса Свами обычно бывал на какой-нибудь лекции или диспуте в колледже. Чиппи неизменно ему сопутствовал. В аудитории он забирался на галерею, усаживался рядом со Свами и не шевелился, пока председатель не предлагал вынести лектору благодарность. Затем они шли домой, Чиппи получал свою миску костей и риса и выходил еще на часок — повидаться с друзьями и подругами. Вернувшись, он укладывался спать под кроватью хозяина, а рано утром будил его, тыкаясь холодным носом ему в щеку.

В общем, Чиппи жилось как нельзя лучше до того самого дня, когда Свами привел в дом другую собаку. Против другой собаки, как таковой, Чиппи не стал бы возражать, но собака была низкорослая.

Нельзя сказать, чтобы Чиппи был недобрым созданием, но низкорослых собак он не выносил. Это предубеждение можно было бы усмотреть в нем еще давно, в истории с болонкой. Во время своих прогулок он сбивал с ног, кусал и царапал всех низкорослых собак, каких встречал по пути. И вот теперь ему предлагался в сожители какой-то мозгляк ростом с двухмесячного щенка, черный как смоль и с длинным, лохматым хвостом! Войдя однажды в прихожую, Чиппи увидел, что этот чужак стоит между ног у хозяина, и с глухим рычанием бросился к нему. Чужак не избежал бы участи злополучной болонки, если бы Свами не успел ударом ноги отбросить Чиппи обратно к двери. Чиппи поднялся и ушел. Он полакал воды под краном в саду, выкопал свою кость, зарытую возле куста жасмина, пошел в тенистый уголок позади гаража и лег. Обсасывая кость, он размышлял о последних событиях. Выставить этого коротышку за порог ему не разрешат, это ясно… Тут до него донесся голос хозяина, звавший: «Чиппи! Чиппи!» Чиппи вскочил и со всех ног помчался на голос. Он замедлил бег, увидев, что хозяин держит на цепи коротышку.