Беспредел начался давно, в эпоху самого первого накопления капитала, когда испуганных кооператоров принуждали делиться доходами не только инспекторы народного контроля и работники ОБХСС, но и начинающие рэкетиры-кустари. Механизм отъема денег у трудового частника был еще не отлажен, потому несговорчивых рэкетиры пытали паяльниками, утюгами и прочими бытовыми электроприборами.

В кровопролитных уличных разборках лихие варнаки поделили город на сферы влияния. Так было по всей стране, и кооператоры, а потом предприниматели и бизнесмены, особо не ропща, во всем подчинились безжалостным порядкам воровского капитализма.

Прошли «лихие девяностые», потом «пустые двухтысячные» годы, а в городе и области ничего не изменилось. Из двух десятков местных устойчивых организованных банд ни одна не могла похвастаться чем-либо выдающимся или самобытным, как это было в Москве и Санкт-Петербурге, потому милиция на поборы и вымогательства смотрела сквозь пальцы, спокойно занимаясь бытовыми происшествиями: пьяными драками, мордобоем супругов и подростковыми кражами. Отчетности по организованной преступности в городе не существовало.

И только два года назад столь унизительный застой в развитии регионального бандитизма был преодолен. Из мест не столь отдаленных, где зимой среди местного, а особенно среди насильно привезенного и насильно удерживаемого населения практиковались лесоповал и уборка бескрайних запасов снега, вернулся злой на весь мир Оргунков Федор Васильевич, сорока лет от роду, ста двадцати килограммов веса и двухметрового роста. Монстр и амбал.

Оргунков сразу же объявил о том, что ему начхать на давно существующие «сферы влияния» местных бандитов и бандитиков.

Было четыре часа дня. Миша ехал на арендованной УВД, ради операции, иномарке на виллу Голубой Молнии, где намечался «большой ковер».

«Большой ковер» изобрел Голубая Молния уже в эпоху своего процветания — он перестал доверять архарам ездить по фирмам и магазинам (его шумная бригада привлекала к себе ненужное внимание), а принимал данников на своей вилле, восседая в плетеном кресле у выложенного перламутровым мрамором бассейна. По одну сторону от Голубой Молнии располагался пластиковый белый столик с яствами и коньяками, по другую — стояли вымазанные оливковым маслом, лоснящиеся мощью качки-«палачи». Данник передавал Голубой Молнии пакет с деньгами, за что удостаивался добрых слов и рюмки коньяку с ломтем ананаса, а после шел отдыхать — купался в бассейне, любезничал с юными прелестницами, которых варнаки держали на вилле как массажисток, объедался выставленными закусками — все как на голливудском рауте. Если же по какой-либо причине данник не приносил положенного, то грозный Оргунков указывал на него кривым пальцем, и верные варнаки, оттащив несчастного в сторону, принимались нещадно «наказывать» и даже бить данника, а после, выпив на дорожку коньяка, измазанный кровью и соплями бизнесмен уходил домой, размышляя над дилеммой: что лучше — собрать требуемые деньги к новому сроку или повеситься? Существовал и третий вариант: если деньги не были предоставлены по уважительной причине, Голубая Молния милостиво «прощал» данника, позволяя принести дань в другой раз, но взамен какая-либо родственница провинившегося (обычно супруга) подвергалась поучительному «наказанию» — банда брала ее на «отдых» в сауну.

Миша был наслышан об оргиях и беспределе, творящихся за высоким забором виллы. Теперь ему предстояло присутствовать лично во время страшного спектакля — Голубая Молния велел быть обязательно.

Синяя «тойота-камри» замерла перед ажурными воротами виллы Голубой Молнии. На звук сигнала вышел охранник в пятнистой униформе — виллу сторожило специальное подразделение охранной фирмы «Богатырь» — ее владелец отрабатывал дань бесплатной охраной огромной собственности бандитов.

— Что надо? — грубо спросил охранник.

Голубая Молния плюхнулся в свое плетеное кресло, стоящее в тени разлапистой пальмы, растущей в кадке и на зиму убираемой в помещение. Здесь было относительно прохладно.

— Садись, Миша. Будем мясо есть, — велел Молния.

Проворный амбал подал Мише белый пластиковый стул. Миша присел. На душе тяжелым грузом лежали переживания за Галину — из бани не доносилось ни звука, но он знал, что Пятачина остервенело насиловал ее.

Повар, в плавках и белом льняном колпаке, принес длинные шампуры с шашлыками.

— Выбирай, Миша, самый красивый шашлык, — благодушничал Молния. — Изумительное мясо!

Телефонный звонок заставил вздрогнуть. Ася поежилась, оторвала взгляд от страницы криминального романа и посмотрела на китайский будильник. Зачиталась она. Скоро должна подойти машина оперативников, а она еще не ложилась. Трель телефона настойчиво повторилась.

Ася отложила книгу в сторону. Настырные — это они будят ее, чтобы успела собраться. Надо же, какие предупредительные! Ей следовало остаться на ночь в управлении, но она сумела упросить майора Митрошина отпустить ее домой, поспать. Вот и поспала! Вместо того чтобы предаться освежающему, дающему силы здоровому сну, зачиталась коммерческой дребеденью про насильников-маньяков, будто на работе этого не видела ежесуточно!

Телефон опять звякнул, коротко и противно. Выругавшись, Ася подняла трубку, ожидая услышать услужливый голос Кольки Коростылева — лейтенанта из оперативного отдела, который руководил предстоящим набегом на подпольный цех по розливу контрафактной минералки. Коростылев не был посвящен в детали операции по ликвидации банды Молнии и не знал, что информацию о налете через Мишу Соболева уже передали бандитам.

Но звонил не Коростылев, а Соболев, чего Ася никак не ожидала.

— Антонова, привет!

Миша, хлопая ресницами, сидел в футболке и спортивном трико перед низеньким, обтянутым кожей журнальным столиком. Ася, улыбаясь, вытащила из своей распухшей дамской сумочки внушительную пачку фотографий и бросила ее перед Мишей. Он вяло посмотрел на них с неудовольствием, перебрал несколько.

— Почему не через компьютер? Что за прошлый век? К чему столько бумаги?

— Время, Миша, время. Некогда все это сканировать и вводить в ноутбук только потому, что тебе так удобнее!

— И что? Физиономии этих мужиков должны меня заинтересовать? О, Стеклов. Хм, ну и харя.

— Где Стеклов? — ошалела Ася от мгновенного везения — Мише сразу же попало в руки нужное фото.

Совершенно подавленный, Миша вернулся в родную квартиру. Она показалась ему нежилой и грязной, какой и была. Он сел в кресло, пододвинул ближе домашний телефон, набрал номер Аси — никто не отозвался. Миша опустил трубку на рычаг. Да, Асе сейчас не до него — убит Астраханов. Как он говорил — умру, а люди будут радоваться, обнимать друг друга: «Умер, умер Проклятый Метельщик!» Умер Проклятый Метельщик. И больше ничего — ни жалости, ни сострадания, ни сожаления. Сплошная усталость. Как там, в драмтеатре, — стрельба, крики, кровь. Астраханов наделал дел. Подслушал, тварь, их разговор с Аськой в подъезде, растрепал браткам по межгороду, и те приехали, чтобы одним махом убрать «петушиную» банду и вернуть город под свой контроль «правильного» преступного мира.

Так и надо злодею, что его Бомбей завалил.

А по большому счету виноваты они, хреновые конспираторы — болтали не таясь, вот Астраханов и натворил с их подачи.

Миша включил телевизор. Кто же все-таки напакостил ему, подбросив брелок к трупу Занозы? Рэд Пятачина? Не похоже, Рэд — как бегемот, он бы в упор бил, не таясь. А тут все подстроено с хитринкой. Он мог подумать на Занозу. Скорее всего, Заноза, ведь он один был у Миши дома, пьянствовал, в его отсутствие мог все здесь обшарить, найти брелок и положить себе в карман. На всякий случай. А потом Заноза и Толик подрались по пьянке, брелок у Занозы выпал, они убили друг друга. Отсюда следы Миши на месте их гибели. В таком случае враг мертв. Но тот мужик из «приоры» говорил, что Занозу и Толика замочили, не сами они порешили друг друга. Значит, кто замочил, тот и подбросил брелок. А как он его добыл?

Миша почесал щеку. Неужели в его квартиру лазили? Он нехотя поднялся из кресла, пошел в прихожую, открыл дверь, внимательно осмотрел замок. Все ясно — вон они, царапины. Вскрывали, мать-раз-мать! Версия с Занозой летит к черту — к нему влезали. Кто побывал в квартире, тот и взял брелок. И подкинул. Но кто?

Оказавшись в центре, недалеко от ГУМа, Миша притормозил у висящего на стойке телефона-автомата. В связи со сложившейся обстановкой звонить со своего сотового он опасался — мало ли какие прослушивающие устройства есть у варнаков! А позвонить было необходимо!

Выскочив из машины, он быстро набрал рабочий номер Аси, потом домашний — ответа не было. Вот стерва! Бомбей некстати завалил Астраханова. Хотя всех заваливают некстати. Его тоже через пять минут могут завалить загадочные дяди, один из которых назначил ему стрелку грубым голосом. Нужно, чтобы Ася была в курсе. Толку, конечно, от этого мало, но хоть моральная поддержка… В мозгу яркой вспышкой мелькнула спасительная мысль — Саша Севастьянов, фээсбэшный кореш. Он позвонил Севастьянову.

— Старик, ну ты пропал! Что, Голубая Молния куда интереснее Сашки Севастьянова?

— Санька, спасай, брат. Ствол нужен. Срочно!

— Ты где? Давай я приеду — мой ствол всегда со мной.

«Тойота» свернула с дороги и встала перед деревом. Миша посмотрел в зеркало заднего вида — «семерки» Бомбея не наблюдалось. Неужели было тривиальное совпадение и никто за Мишей не следил? Навряд ли. Ничего не случается просто так. Раз он видел «семерку» Бомбея рядом с ГУМом, значит, они хотели, чтобы он ее видел. Кто? Пятачина? Молния? А может, Бомбей давно на том свете и его машину подгоняли к ГУМу загадочные «стрелочники»?

Миша выбрался из «тойоты», огляделся. Все спокойно. Ладно, пистолет заткнут за пояс и прикрыт выпущенной наружу рубахой. Он надел солнцезащитные очки. Куда идти? К центру сквера. Там еще бронзовая звезда в граните и бьется фиолетовое пламя Вечного огня.

Он двинулся вперед по дорожке, выложенной бетонной брусчаткой.

Через минуту из кустов вышел сутулый субъект, длинноволосый и плохо выбритый. Он пристроился сзади Миши и стал сопеть, не пытаясь обогнать. Миша раздраженно оглянулся. Субъект остановился.

— Проходи, — велел ему Миша. — Не люблю, когда в спину дышат.

Миша остановил «тойоту» у ближайшего газетного киоска, рядом с которым располагался телефон-автомат. На этот раз Асю удалось застать на месте.

— Аська, ты говорить можешь?

— Не юродствуй, Миша. Бедный дядя Ваня. В морг костюм передала, ботинки. Помоют, переоденут…

— Ась, я соболезную…

— Принято. Что звонишь?

Миша лежал на белом больничном постельном белье и с интересом обозревал свою руку, из которой торчали трубки, уходящие к бутылкам капельницы. Ничего не болело. Он попробовал пошевелиться, и тут же боль отдалась во всем теле нестерпимым жжением, колью, резью.

— Здравствуйте. — Ася, в накинутом на плечи белом халате, лучилась счастьем. В руках двухлитровый пакет апельсинового сока и гроздь бананов.

— У-у… — только и смог простонать Миша.

— Соболев, зайка… — Ася, сложив на тумбочку подношения, присела на табуретку, прохладной ладонью провела по его выбритой щеке. — Как тебя опера отделали! Бедненький. Коростылев, козлина. Митрошин всю его бригаду распекал страшно, проводится служебное расследование.

— Зря. — Миша улыбнулся сквозь боль. — Мужики мне за предательство навешали… Они парни правильные. Профессионалы. Зря Митрошин…