Между тем чувства эти для современного человечества не уникальны: постепенно они становятся уделом многих стран и народов. Страданиями и горечью наполнены Африка и Ближний Восток, разного рода криминальные "треугольники", "звезды" и "полумесяцы" — "островные" территории, не контролируемые законной властью, возрождающие память о реальности былых пиратских республик. И гнезда современных асассинов — носителей энергий системного терроризма. Сегодня на Земле можно насчитать немало мест, где градус страданий за последние годы не понижался, а повышался, порождая такие феномены как несостоявшаяся, трухлявая государственность, неспособная, да и не особо стремящаяся обеспечить безопасность своих граждан. Или выход в мир из темных глубин подсознания, прорыв в окружающую человечество реальность откровенного, свирепого геноцида, — вспомним о жертвах распавшейся Югославии или Руанды.

В основе подобной череды драм — длинные сюжеты истории, постигаемой как общая судьба человечества; сюжеты, адекватное истине прочтение которых есть одна из непременных добродетелей правителей и долг профессионального экспертного сообщества. Проникая мысленным взором за привычный горизонт оптимистичной прогностики недавнего прошлого, нам нередко приходится лицезреть уже не столь привычное для прежних схем "светлое будущее", но обретающих плоть и кровь его темных, неукротимых близнецов. История не закончилась в конце ХХ века, однако, судя по многим, даже слишком многим признакам, она заметно меняет русло.

Есть, однако, у происходящих на планете событий некое, не вполне очевидное второе дно, своеобразный андеграунд, заявляющий о себе порой самым неожиданным образом.

На пороге третьего тысячелетия, в пространстве исторического действия сформировался субъект, активно влияющий на социальную реальность, — эффективно проявляющая себя личность (группа лиц), отсеченная от прежних культурных корней, но получившая прямой доступ к мощным инструментам высокотехнологичной цивилизации — финансовым, организационным, информационным, техническим.

Иначе говоря, движущей силой (пост)исторического процесса выступает активный деятель, динамичный

социоантропологический организм

, занимающий заметно иную общественную позицию, однако не ставший из-за этого сборищем маргиналов-одиночек, но нашедший в негативистском отрицании прежней формулы бытия критическое число соратников/союзников, которые отвергают Старый мир в его различных ипостасях. Подобный персонаж истории пристально вглядывается в смутно различимые для конвенционального взгляда политические и общественные конструкции (своего рода эффект гаррипотеровской

платформы 9 3/4

), прикидывая, как их можно использовать в качестве трамплина для действенной колонизации будущего.

Здесь можно было бы вспомнить многих провидцев, конечно, с определенными поправками и оговорками, внесенными временем, — от Огюста Кошена до Фернана Броделя, который писал: "Можно ли выйти из ада? Иногда да, но никогда в одиночку, никогда без того, чтобы принять жесткую зависимость от другого человека. Необходимо присоединиться к той или иной общественной организации… или создать таковую — с ее собственными законами,

контробщество

 (курсив мой. — А.Н.)". Следующий логический шаг на этом пути чем-то напоминает знаменитую, но совершенно по-новому прочитанную формулу "Государство — это я".

Другими словами, антагонист существующей формулы власти —

пассионарная, суверенная и слабо связанная в организационном отношении констелляция людей и организованностей

, нередко асоциальная по отношению к существующим формам общественных связей, или, по крайней мере, резко критически к ним настроенная, либо иным образом отделившая себя от прежней среды и объединенная дерзновенным прочтением топографии будущего. Это и есть тот субъект/агент перемен, "малая динамичная общность", "закваска", с пользой для себя впитавшая достижения проектной культуры ХХ века и совершающая ныне на планете масштабную социальную революцию, переиначивая, переворачивая форматы повседневности, равно как и смысловые пространства уходящего мира.

На рубеже III тысячелетия кардинально изменился сам формат отношений между Востоком и Западом, Севером и Югом. Сегодня мировой Север и мировой Юг — это уже не "Север" и "Юг" в понимании двадцати-тридцатилетней давности.

Становление 

Нового Севера

— транснационального пространства конкуренции и конвергенции элит-ресурсодержателей — генетически восходит к просторности североатлантической цивилизации, однако обладает собственными географией, целеполаганием, запутанной и изменчивой иерархией. Привычная же формула глобализации — взвесь американизации, вестернизации и мультикультурной транснационализации в одном флаконе — постепенно выдыхается. Ее образ держится, по существу, лишь на трех китах — Соединенных Штатах, Объединенной Европе и Китае. Вне этой, компромиссной по отношению к прежнему мироустройству оболочки,

глобализация постпатриотизма

воспроизводит явно иную морфологию и несет совершенно другие смыслы.

Это пространство конкуренции типологически новых субъектов глобального влияния — мировых взаимосвязей, транзитных псевдоморфоз или, скажем, тех же амбициозных корпоративностей. А также закрытых проектов, для адекватного описания которых требуется смена языка анализа, категориального аппарата (к примеру, серьезная модификация категории "международные отношения") да, пожалуй, и самого несколько выцветшего от времени ярлыка "глобализация".

Как следствие, в пространстве интеллектуальной рефлексии на тему (пост)современности все чаще возникает ложное ощущение смыслового вакуума, парадоксальное на фоне высокого динамизма и драматизма происходящих событий, которое и кристаллизуется в ощущении "большой исторической паузы". Большой отнюдь не по своей продолжительности, а, скорее, по масштабам и характеру грядущих перемен.

В прописях наступающей эпохи — под покровом категориального,

лексического

, но никак не предметного,

феноменологического

вакуума — множатся летучие острова новой Лапутании, само существование которых принижает понятие национального суверенитета или цивилизационной экспансии. Здесь культивируется стремление тех или иных кланов (до поры прикрываемое национальным интересом) обеспечить себе право и возможность контролировать ресурсные потоки планеты, манипулировать мировым доходом и смыслопроводящей паутиной.

Наш мир не многополярен — он многомерен. В глубинных пространствах Юга, исключенного из современной ойкумены, формируется собственный сумеречный и транснациональный 

Underworld

— мозаичная зона глобальных пропорций, населенная теми самыми миноритарными акционерами, чей единственный козырь — эффективно и эффектно разыгранная смерть. Ресурс, как мир убедился, вполне востребованный на глобальном рынке, и ныне интенсивно используемый социально-политической/финансово-экономической мегамашиной (пост)современности.

Припомним, обитатели Юга составляют подавляющее большинство жителей планеты — сотрудников и безработных корпорации землян, которые настойчиво добиваются изменения правил игры и дополнительной эмиссии голосующих акций, в том числе за счет тайных кладовых обнаруженного ресурса. Потенциальная мощь данного богатства между тем становится объектом перманентной игры на повышение. В результате на горизонте истории забрезжил смутный образ альтернативной "цивилизации смерти", отдельные элементы и кое-какой инструментарий которой уже включены в пространство политических игр.

Однако эффективно поданная (проданная) смерть — это не просто рычаг перемен в пользу Глубокого Юга. Возможно, речь идет, хотя и не вполне еще внятно, все-таки об ином. В лабиринтах Нового мира, в процессе радикальных изменений геокультурного и культртрегерского формата отношений Востока и Запада, не один униженный Юг приступил к разработке кладовых "ресурса жертвы". Осознали и приспособили его для собственных нужд также другие постисторические персонажи.

Еще в прошлом веке началось активное обсуждение (сейчас оно продолжается) проблемы сдерживания роста, контроля и даже сокращения в той или иной форме избыточного ресурса жизни на планете. В данном контексте заметно иначе прочитываются некогда шокировавшие европейский мир сентенции безумного философа: "создать новую ответственность, ответственность врача, для всех случаев, где высший интерес к жизни, восходящей жизни, требует беспощадного подавления и устранения вырождающейся жизни…".

Дебаты о последствиях демографического взрыва сливаются с темой нищеты и радикализации Глубокого Юга, подводя человечество к фактическому пересмотру прежнего реестра ценностей цивилизации и культуры. Так, на "земляничных полянах" (пост)современности с некоторых пор ощутимо дыхание экофашизма — планов радикальной/плавной депопуляции Земли, переступающих через, казалось бы, незыблемо утвержденные социальные и моральные запреты. Экофашизма, постепенно переходящего от призывов к самооскоплению и автоаннигиляции, к сумеречной проектности биотерроризма невиданных прежде масштабов, которая и преследует, в общем-то, совершенно другие цели.

Радикальное переосмысление в данном контексте уже не военной, то есть чрезвычайной, ситуации, а структур повседневности с их ползучей модификацией выворачивает наизнанку привычные исторические замыслы, трансформируя прежнее целеполагание человечества

Подобная противоречивая и во многом гипотетичная перспектива, быть может, обозначила реальную траекторию событий, в то время как деспотия обыденности скрывает от нас агонию цивилизации, казалось бы, удерживающей завоеванные в предшествующие века гуманистические позиции, но на деле шаг за шагом нисходящей в историческое небытие. Образно говоря, современная (modern) цивилизация напоминает гигантскую льдину, постепенно растворяющуюся в клокочущем и бурлящем океане времени. Является ли подобное состояние составной частью истории, или же оно знаменует начало некой контристории человечества?…

Прошло вполне достаточно времени с тех пор, как был осознан, сформулирован и апробирован тезис: если "над жизнью нет судии" и все позволено — любой эксперимент в марксистском, ницшеанском или фрейдистском духе, — то логическим концом истории станет антропологическая катастрофа, планета превратится в постчеловеческий мир. Социальное время начнет обратный отсчет, а, в конечном счете, в обществе прорастет и возобладает ахрония — макабрическая "цивилизация смерти", лишенная реального исторического вектора, каковым является структура времени в его общепринятом сейчас понимании. Если так, то наступит неведомая доселе эпоха, когда смерть становится главным ценностно-насыщенным, культурно разработанным и социально диверсифицированным содержанием жизни.

В итоге, по мере снятия моральных и более глубинных препон, на повестке дня глобального сообщества рано или поздно оказывается идея "онтологического первенства

ничто

". Вместе с вытекающей из нее мыслью о вероятности и допустимости частичной либо универсальной деструкции деградировавшего сообщества, ее легитимации и даже своеобразной социализации. Идеи и сценарии, проклюнувшиеся в подобном антиидеале "пира во время чумы", поющего вселенский Гимн Зиме, со временем обретают шанс перерасти рамки локальных плясок смерти, претворившись в действия, ведущие к организации тотального (планетарного) кризиса того или иного толка, чтобы "мыслящая субстанция" могла либо раствориться в небытии, либо обрести сразу и вдруг бытие иное.

Помимо общей диспозиции, по-своему толкующей события ХХ столетия, — существенно раздвигая при этом смысловые ретроспективы века, поставившего ряд "экспериментов", включая опыт ГУЛАГа и Холокоста, Дрездена и Хиросимы, Пол Пота и Руанды (Но можем ли мы с уверенностью ответить на вопрос, символами или эскизами