Шуриного отца все, включая Шуру, прозывают коротко – Семеныч. Семеныч невысокого роста, в присутствии сына становится как будто еще ниже, сутулится, поглядывает из-под припухлых век настороженно, словно в постоянном ожидании подвоха. Трезвый он хмур и необщителен. Выпивший напоминает актера любительского театра: с преувеличением изображает простейшие эмоции – обиду, гнев, раскаяние. При этом сильно фальшивит.

У Семеныча – никакого личного имущества, он на полном иждивении у сына. Квартира, где он единолично проживает, одежда, какую носит, пища, какой питается – все сыновнее. Семеныч уже несколько лет безработный. Во хмелю он любит прихвастнуть, что когда-то, мальчишкой, обучался в Нахимовском училище в Ленинграде, занимался горнолыжным спортом и даже имел разряды. Поверить в это трудно, но это так. Со слов Шуры, Семеныча «вышибли» из училища за дурацкую выходку: на спор или в порыве мести он полил струей из огнетушителя комиссию из важных чинов во главе с начальником училища.

Своей первой жене, Шуриной маме, Семеныч оставил квартиру. Второй и третей женам оставлять было нечего. Теперь Семеныч одинок. Ему едва за пятьдесят, до пенсии еще десяток лет, однако в городском транспорте он частенько «косит» (по выражению Шуры) под пенсионера.

– Пенсионное, – насуплено бросает он кондуктору, пряча глаза под сумрачно нависшими бровями.

Обычно номер проходит, то есть кондуктор, кивнув, проходит мимо. Если же номер не проходит, Семеныч топает пешком.