Северус знал, что Вадим внимательно относится к своей внешности. Когда ученик въехал в переходный возраст, с его стола исчезло всё жирное, острое и тяжелое. Он готов был давиться ненавистной овсянкой месяц, чтобы на белой щеке не вскочил прыщик, и перепробовал все средства для депилляции, рецепты которых только нашлись в доме. Но когда в ванной выросла батарея пузырьков, в гостиной появился соседский трельяж, а на нем — флаконы, бутылочки и баночки, Северус заподозрил, что это что-то психическое.

Сегодня зельевар спустился к завтраку, на ходу читая монографию Баженова, наощупь сел в кресло и также наощупь нашарил на столе чашку.

— Не то! — чашку выдернули из руки, вложили другую. — Вот эту.

Голос звучал странно, как будто у Вадима заболел зуб. Северус оторвал взгляд от страниц и, увидев перед собой негра с золотистыми волосами, чуть не расплескал кофе.

Вадим сдавленно, стараясь не шевелить ртом, захихикал. Его лицо, исключая глаз, было намазано густой блестящей черной массой. И это определенно было не то зрелище, которое Северус хотел увидеть рано утром.

Северус выполз из лаборатории с невыносимым желанием съесть что-нибудь сладкого. После трех часов беспрестанной умственной работы мозг отчаянно требовал глюкозы.

Но конфетница оказалась пуста. Сахара тоже не нашлось. Даже мёд кончился, хотя еще утром на дне оставалось порядочно.

— Волхов! — крикнул Северус, роясь в шкафчике в поисках турки и кофе. — Волхов, где конфеты?

Волхов не ответил. Зельевар открыл дверцу под раковиной. В мусорном ведре вдвоем куковали пустая упаковка из-под карамелек и пакет с хлебными крошками. Ученик явно поехал в магазин.

В надежде, что остался хотя бы фруктовый пирог, Северус открыл шкафчик стазиса. Казанок с тушеными овощами, остатки грибного супа, баночка томатной пасты, овощи, которые вот уже полгода возглавляла половинка луковицы (амулет, что ли?) и пиала, еще утром хранящая в себе остатки творога. Даже половинка яблока исчезла вместе с последним бананом.