Учитель

Немцова Божена

I

Мне исполнилось шесть лет, когда родители начали советоваться между собой, как быть с моим учением. У нас школы не было, и дети ходили учиться в город, расположенный довольно далеко, — уходили они утром и только к вечеру возвращались. Мне бы такие прогулки наверняка пришлись по душе; ребята рассказывали, как они по дороге проказничают, как в пору земляники и черники забегают в лес и лазают по деревьям, как забавляются они разными играми по пути в школу и во время перемены. Но у родителей на этот счет были другие суждения: они говорили, что если предоставить меня на целый день самой себе, то я совсем отобьюсь от рук, и потому решили отправить меня в Хвалин, там я буду ходить в школу, а жить и столоваться у моей крестной. Соседи уговаривали мать и отца не отдавать меня в деревенскую школу, ссылаясь на то, что ничему я там не научусь, ведь в деревне нет таких образованных учителей, как в городе. Родители, однако, остались при своем, и после трогательного прощания отец отвез меня в деревню. Они не ошиблись, полагая, что для приобретения жизненного опыта деревенская школа со знающим, добросовестным учителем будет для меня полезнее, чем городская. Они хорошо знали, что не только в больших городах, но кое-где и в маленьких городишках школьный учитель любит разыгрывать из себя профессора, требует, чтобы его так называли и родители и ученики, и в гордыне своей не хочет снизойти, как бы это следовало, до своих учеников ни в общении, ни в разговоре. Обычно такой учитель прежде всего занимается с учениками самых богатых родителей, а когда уроки подходят к концу, то оказывается, что для детей бедняков у него уже не остается времени. И только когда он дает частные уроки, за которые получает особую плату, то до конца раскрывает перед учениками тайны любого предмета, разъясняет самые сложные задания, внимательно исправляет их ошибки. Кроме того, начальные городские школы всегда переполнены и из них трудно перейти в старшие классы.

Я знала о школе лишь по рассказам соседских ребят и испытывала перед нею какой-то страх, чему в немалой степени способствовали и мои домашние. Если я совершала что-нибудь недозволенное, они сразу же грозили мне: «Ну, подожди, подожди! Вот пойдешь в школу, там тебе покажут, где раки зимуют!». И старая няня, стараясь утешить меня, тоже говорила: «Голубка моя, ничего не поделаешь, так уже ведется на белом свете. Учение — это мучение, и каждому суждено это перетерпеть. Когда я ходила в школу, то мне там тоже не раз доставалось». Слышала я также, как жена приказчика всячески поносила школу, упрямо твердя при этом, что свое дитя ни за что туда не пошлет. Дескать, сама она в школе не училась, не умеет ни читать, ни писать, но живет не хуже других, а для того, чтобы ее ребенок мог прочесть молитву и расписаться, в школу ходить совсем не обязательно. Отец сам его этому за несколько зимних вечеров научит. Но та же самая женщина, когда ее принудили отдать дитятю учиться, ругала его и била немилосердно, выпроваживая в школу. Так что ничего удивительного: я боялась школы больше всего на свете.

Когда первый раз я проснулась утром в Хвалине, мне показалось, что несчастнее меня нет человека во всем мире. Со слезами вставала, с плачем одевалась. Во время завтрака наказывала крестная тете Анежке:

— Пойдешь за мясом, проводи девочку в школу, ее там уже ждут.

Внутри у меня хрипело, как в ходиках, но плакать при крестной было боязно.

II

В нашей школе стояло четырнадцать парт. Восемь для мальчиков, остальные для девочек. На двух первых сидели самые маленькие, у которых были грифельные доски и буквари. Когда старшие ребята проходили имя существительное или правила грамматики, орфографии и арифметики, учитель показывал малышам, как складывать буквы в слоги, а затем и в слова. Он учил нас на шариках и других предметах считать, объяснял, как называются различные звери и цветы; при этом он хвалил тех, кто сам называл животных и растения, добавляя к их ответам новые сведения. Обо всем услышанном мы должны были написать в тетради, а затем все это прочитать. Самые маленькие ученики требовали от учителя особенного терпения. Во время урока они постоянно разговаривали и играли между собой, мешая заниматься старшим. Но учитель сразу же вмешивался, прекращал возню и старался занять малышей написанием букв или цифр, которые они уже знали, или сам рисовал им стол, стулья, домики, собачку и другие занятные вещи. Малыши искали друг у друга ошибки, и их щебетание не мешало уже старшим. Если у старших впереди был трудный урок, младшие, справившись со своим заданием, шли домой.

На следующий год у пана учителя появился молодой помощник, который занимался с самыми маленькими в отдельной комнате. Я сидела на третьей парте, потому что, придя в школу, уже достаточно хорошо умела читать, начинала писать и считала до двадцати. Да и в школе во время уроков чтения я внимательно слушала учителя и не спускала с него глаз, когда он учил нас читать. Мне нравилось, как он учит. Напишет он, например, букву «м» и начинает подражать повадкам медведя, а потом рассказывает о нем. Или вдруг припишет к этой согласной букве «а», «е», «и», «о». Ученики повторяют за ним «ма», «ме», записывая это на своих досках. Мы соединяли также в слоги буквы из передвижной азбуки, висевшей на стене. Какую радость испытывали мы, когда из этих букв образовывались слова «ма-ма», «па-па», «котик», «я-го-да» или что-нибудь другое, не менее интересное. С какой радостью, с каким весельем записывали мы каждый слог на своих досках мелом или грифелем. Все это было для меня в диковинку, и я от души радовалась вместе со всеми и жалела, почему не знала этого раньше.

Мне было четыре года, когда мать принесла мне с ярмарки грифельную доску, к которой была прикреплена бумажка с черными буквами, а над ними нарисован красный петух. «Вот тебе доска. Раз ты запоминаешь песни, то можешь запомнить и буквы», — сказала мне мать. По соседству с нами жил дядюшка. Так его все называли, хотя он никому дядей не приходился. Про него говорили, что он знает все на свете. К нему-то я и пошла на следующий день похвастаться своей доской, и он сам предложил научить меня различать буквы. Он действительно показал мне буквы, потом научил складывать их в слоги, а из слогов составлять слова; так я потихоньку, играючи и научилась читать. Одновременно он показывал мне, как надо писать, а на больших свинцовых пуговицах, нашитых на его голубой куртке и длинном жилете с глубокими карманами, научил считать. Но летом мы мало занимались. Большую часть времени мы проводили в саду, где дядюшка объяснял мне названия цветов. Вместе с ним я наблюдала, как трудятся пчелы, или помогала ему ухаживать за цветами, окапывая их маленькой мотыгой и поливая из детской лейки. Большой пользы от моей работы не было, но она доставляла мне удовольствие, да и дядюшка радовался, глядя на меня. Зимой мы занимались больше, и, если я вела себя хорошо, он показывал мне книгу, в которой было нарисовано много красивых птиц и цветов; иногда он рассказывал мне сказки и учил петь.

Родители не придавали большого значения этим занятиям, считая их простой забавой, и говорили, что настоящая учеба начнется только в школе. Поэтому-то меня, как я позднее узнала, и отвезли в Хвалин, по совету дядюшки, который слышал, что в тамошней школе преподает хороший учитель. Когда меня в первый раз пан учитель вызвал читать, я быстро встала, но от одной мысли, что все будут меня слушать, я остолбенела, покраснела и не могла выдавить из себя ни слова. Учитель ободрил меня ласковыми словами: «Не бойся, Бетушка, тебе нечего стыдиться, если даже ты и не умеешь хорошо читать. Грамотным еще никто не рождался. Любой человек должен сначала учиться. Когда я был такой же маленький, как и ты, то вообще не умел читать». Осмелев от этих слов, я начала читать, а когда дочитала до конца, учитель похвалил меня за хорошее чтение. Своим ласковым отношением он еще больше пробуждал в нас стремление к учению. Мы изучали те же самые предметы, что и в городских школах: у нас были уроки чтения, письма, арифметики, грамматики, закона божьего. Кроме этого, раз в неделю учитель рассказывал нам о каком-нибудь знаменательном событии из чешской истории. Он делал это обычно в качестве поощрения за хорошее поведение, добросовестное выполнение уроков и другие похвальные поступки. Старшие школьники, которых он называл, должны были написать дома обо всем, что запомнили из его рассказа, и в школе вслух прочитать написанное. При этом учитель поправлял и дополнял читавшего, помогая нам лучше запоминать примеры из истории родной страны. Два раза в неделю у нас был урок географии. Как же он проходил? Учитель прикреплял к доске чистый лист бумаги и начинал на нем медленно рисовать географическую карту Чехии. Сначала появлялись нарисованные зеленым мелом границы, затем коричневые, покрытые лесом горы, голубые реки и озера, и наконец у этих рек, лесов, у подножия гор рисовали мы вслед за учителем красные деревушки, замки, поселки, города, крепости и напоследок — нашу столицу Прагу. Обо всем услышанном мы также должны были делать краткие заметки. Мы особенно любили эти уроки, потому что пан учитель очень подробно и интересно рассказывал о том, как живет население в различных местностях страны. Эти рассказы подкреплялись примерами из личных наблюдений учителя, который чуть не всю Чехию исходил в свое время вдоль и поперек. Он прививал любовь к путешествиям не только тем, кто хотел стать ремесленником, но и тем, кому предстояло плугом вспахивать отцовское поле.

Пение в нашей школе также не было второстепенным делом. Каждый день перед началом занятий и после них, а иногда и во время перерыва мы пели песни. Учитель аккомпанировал нам на скрипке. Не менее двух раз в день все мы без исключения упражнялись в пении. Девочки учились читать и писать дискантовые ноты, мальчики альтовые (за исключением солистов), брать терции, кварты, квинты, сексты. Новые песни мы обычно пели на два голоса. Песни наши состояли из двух, трех, самое большее — из пяти куплетов. Изучали мы и многоголосное пение. При разучивании песни учитель ставил впереди двух певцов: дисканта и альта с хорошими голосами и хорошо разбиравшихся в нотах, которые несколько раз пели новый мотив, а потом и все мы, сперва девочки, а потом мальчики, глядя в ноты, подхватывали эту песню. Учитель стоял перед нами или ходил между поющими и звуками скрипки поправлял наши ошибки. Я хорошо помню, что мы начинали учиться петь с простейших песен, а заканчивали хоралом. Три раза в неделю после школы у мальчиков, поющих в хоре, был урок музыки. Я тоже, когда стала постарше, училась петь и играть на рояле, но спустя три года учитель сказал мне: «Не трать напрасно времени, Бетушка. Оставь эти занятия. Не получится из тебя ни певицы, ни пианистки. Если бы ты родилась мальчиком, из тебя скорее всего вышел бы хороший студент. Употреби это время на что-нибудь более полезное!». И я послушалась учителя.