У главного подъезда Центра космических исследований я был точно в условленное время, но формальности, необходимые для получения пропуска, превзошли все мои ожидания, и когда я добрался до кабинета Энцо Дженетти, время близилось к обеду. Постучав и восприняв хриплый возглас из-за двери как приглашение, вошел. Внутри среди невообразимого хаоса, за ошарпанным, давно вышедшим из моды письменным столом сидел сухощавый старик, лет семидесяти, одетый в просторный рабочий комбинезон и рубашку с жестким воротничком и закатанными рукавами.

— Вы — Тервел Симов, — указал он на меня, и его близорукие глаза неприязненно блеснули.

Я учтиво кивнул, а профессор сжал губы, придвинул к себе одну из разбросанных по столу папок и начал беспорядочно запихивать в нее какие-то густо исписанные листы. Но вдруг передумал и, захлопнув папку, нервно забарабанил по ней пальцами. Было очевидно, что мой приход его совсем не обрадовал. Тем не менее я сел напротив. Из раскрашенного керамического горшка, стоявшего у его локтя, торчал небольшой хилый кактус нездорового цвета, но с длиннющими колючками, в которые явно были вложены все его жизненные амбиции. Какое-то время мы молча сосредоточенно смотрели на него, потом профессор нагнулся, вытащил из-под стула бутылку минеральной воды и демонстративно вылил часть ее содержимого в горшок. Кактус пошевелился, а профессор пробормотал:

— Слишком вы молоды, — и с упреком покачал головой.

— Послушайте, профессор, если вам действительно нужно содействие МБР, давайте не будем терять время на комментарии, — холодно предложил я.

Стену, прямо напротив профессорского кабинета, подпирали два рослых типа с плоскими лбами и слишком развитыми челюстями. Как только я вышел, они сейчас жеза-жали меня с обеих сторон.

— Простите, следуйте за нами! — любезно гаркнул один из них. Лицо его было в отличном состоянии и в сочетании с разбитыми костяшками пальцев давало повод для размышления.

Я также любезно поинтересовался:

— Куда?

— Туда, — неопределенно ответил другой, плотный, плечистый, с острым взглядом и маловыразительной мимикой.

Меня ввели в просторную комнату со спущенными шторами, тускло освещенную люминесцентными лампами. В центре нее стоял низенький полный китаец и благостно мне улыбался. Я его узнал бы даже во сне! Этот широкий мясистый нос, эти глубоко посаженные лукавые глазки, эти тонкие, вечно растянутые в улыбке губы. Короче, передо мной был сам Вей А Зунг и подчеркнуто сердечно протягивал мне пухлую выхоленную руку. Я ее принял без всякого энтузиазма, и после продолжительного рукопожатия, сопровождавшегося серией дружеских кивков, он церемонным широким жестом пригласил меня к столу в глубине комнаты.

Мы медленно двинулись к нему. Двое в штатском застыли на своих местах в напряженных позах, а сотрудники ПСД твердой походкой пошли рядом и с ледяной вежливостью указали мне на одно из огромных кожаных кресел. Зунг подождал, пока я устроюсь в нем, и, суетливо поддернув брю-чины, присел напротив на какой-то особый, снабженный разноцветными кнопками стул. Тогда его заботливые телохранители, зорко осмотревшись и уверившись, что причин для беспокойства нет, стройными рядами удалились. Наблюдая за ними, я чувствовал на себе тяжелый, изучающий взгляд, исполненный почти осязаемой ненависти. Я обернулся: мой именитый хозяин излучал симпатию и приветливость.

— Может быть, чашку кофе? — весело спросил он, а когда я ответил утвердительно, он, видимо, удивился. Затем нажал одну из кнопок и снова заулыбался. Заулыбался и я, как дурак.

Вскоре в комнату заглянул молодой человек с широким и плоским, как луна, лицом. Он вошел, держа изящно инкрустированный серебряный поднос, мелким танцующим шагом приблизился к нам и начал разливать кофе. Зунг нежно похлопал его по согнутой спине.

— Это мой племянник! — с нескрываемой гордостью сообщил он. — Он делает отличный кофе, но его способности выходят далеко за пределы этой сферы.

Как я и предполагал, недалеко от «клиники» находился секретный аэродром. Там меня ожидал готовый к полету двухместный «мираж». Машина подъехала прямо к трапу, я вышел, а люди Зунга, проследив за тем, как я поднялся в заднюю кабину, отошли в сторону. Я положил чемоданчик на колени, надел шлемофон, который, естественно, был глух и нем, и закрыл люк. Пилот включил двигатели. Мы тронулись.

Я сидел, испытывая обычный взлетный дискомфорт, и смотрел, как удаляется земля. Затем самолет вонзился в рыхлую мантию облаков, без всяких усилий прорвал ее, выскочил вверх, стряхивая с себя ее последние нитки. И здесь, в этой бесконечной искрящейся синеве, житейское понимание вещей начало таять, испаряться и исчезать, пока все не приобрело какой-то новый двойственный смысл. Время было уже не просто мерой, а вечностью и выдумкой, пространство — не дорогой, а бесконечностью и обманом зрения, движение же — не направлением, а жизнью и иллюзией. Постепенно прошедший день сжался в едва видимую точку, и примиряющий покой стал кротко баюкать меня в своих объятиях.

Но очень скоро, однако, деловая часть моего дознания положила конец этому приятному состоянию, снова бросив меня в лоно практицизма. Впервые в жизни я летел так — без связи с Землей и пилотом, без всяких ориентиров и даже не будучи уверен в конечной цели. Потому что могло оказаться, что мы летим совсем не на Эрдландский космодром. Ведь если у меня и есть дублер, и он более сговорчив, Зунг непременно откажется от моих сомнительных услуг. И тогда моя участь будет не слишком отличаться от участи Дженетти…

Дженетти… Сейчас я не должен думать о нем. Но если я вообще доберусь до Эйрены, то будьте уверены, часто буду вспоминать его, господин Зунг! И вам его припомню. При первой же возможности.

Я совершенно утратил чувство времени. Наш полет показался мне слишком долгим, а когда мы стали снижаться, то неожиданно мне почудилось, что мы только что вылетели. На какой-то миг я даже не поверил, что полет идет к концу, но скорость, с которой мы ринулись вниз, сразу убедила меня в этом. А заодно и в пользе регулярных тренировок на нашем служебном аэродроме.

Я стоял посреди холла, который выглядел как обыкновенный земной, но не был таковым, и чтобы успокоить дрожащую собаку, ласково повторял ее имя: «Джеки, Джеки…» Картина склонившегося над ним негуманоида все еще стояла у меня перед глазами, такая нелепая и страшная. Мучительно стараясь проглотить ненависть и бессильный гнев, я всматривался в беспомощно поникшую головку и не знал, что делать. Только продолжал повторять бессознательно:

«Джеки, Джеки…» Сколько же времени его держали здесь? Животному где-то около трех месяцев, наверное, как только его отняли от матери, сразу отдали юсам. Зачем он им понадобился?.. Джеки, Джеки… Ты ведь Джеки, а не Чеки, ведь правда, мой мальчик? Правда?» Нежно прижав к груди, я понес его к дивану… Сел, наклонил голову и стал вслушиваться в его дыхание. Джеки начал приходить в себя — дрожь уменьшилась, его испуганное сердечко начало работать более медленно и ритмично. Я не смел шевельнуться, чтобы опять не испугать его. И вообще в этот момент я не думал ни о чем, кроме этого маленького нежного мягкого комочка жизни, попавшего ко мне в руки по странному капризу чьего-то нечеловеческого ума.

Прошло немного времени, и Джеки приподнялся, еще неуклюже сел у меня на коленях и поднял на меня темные бархатные глаза. Я ему улыбнулся, а когда он, устроившись поудобнее, начал с любопытством нюхать мой пиджак, я просто с облегчением засмеялся. Звук собственного голоса заставил меня вздрогнуть. Я сконфуженно огляделся вокруг. Было невероятно тихо, все было невыносимо обычное и невыносимо чужое. Чужое? Начало нового пути. Пути к двум трупам на какой-то планете. И начало надежды, что я все-таки туда доберусь…

Джеки, уже совсем оправившись, настойчиво тыкался мне в руку, но поняв, что этого недостаточно, чтобы привлечь к себе внимание, легонько, с упреком прикусил мой палец. Я виновато погладил его и рассеянно снова улыбнулся, но сам смутился. Кому я улыбнулся сейчас? Собачке или тому невидимому присутствию, которое я вдруг начал ощущать как тяжесть, нависшую над моей головой. Видимо, пока будет продолжаться этот путь, я не часто буду знать наверняка, почему поступаю так или иначе. Хотя и вынужденно, но все время буду позировать. Конечно, позировать, а надо ли держаться естественно здесь?! Я взглянул на часы — 16.17. До старта было еще сорок три минуты. Не стоит так все время сидеть. Особенно, если за мной наблюдают. Я решил прогуляться по своему временному жилью. Все-таки нормально было проявить к нему интерес. Я положил Джеки на ковер, он радостно завилял обрубком хвоста и предпринял две-три устрашающие атаки на одну из моих брючин. Он уже забыл о неприятностях, и теперь ему хотелось играть. Я не смог ему ответить. И небрежной походкой направился к одной из дверей, а он разочарованно устроился надиване.

За дверью оказалась кухня — полностью автоматизированная, хорошо оборудованная, ослепительно белая и чистая. Единственным цветовым пятном в ней был натюрморт, висевший над столом. Нарисован неумело, но с большой претензией. Я же, однако, живо подошел к нему и стал рассматривать, чуть ли не с открытым ртом, словно говоря: «Смотри-ка, точно этого я и хотел!». Ценитель искусства.

— Мы уже в событии! — услышал я восторженный голос Чикса и догадался, что мы прибыли на Эйрену.

Он уведомил меня о времени прибытия еще вчера, и я уже заранее напрягал свое восприятие, чтобы уловить момент приземления, но оно произошло совершенно незаметно, и именно поэтому не шокировало, как и старт. Теперь я был в значительно лучшем расположении духа. Мне предстояло покинуть звездолет, выйти на воздух под открытое небо, каким бы оно ни было, вступить на какую-то землю, будь она усеяна безднами и огнедышащими вулканами… Все, все это мне представлялось более предпочтительным, чем убивающая близость негуманоидов!

Примерно десять минут спустя Чикс вошел ко мне, облаченный в свой земной скафандр. Я поспешил взять песика на руки, надеясь, что таким образом хотя бы отчасти уберегу его от уже знакомого первоначального стресса, но, к сожалению, он не миновал ни его, ни меня.

— Далее вы захотите фиксировать обобщение, Тер, — сердечно заявил мне юс, когда пришел в себя.

— Мы идем? — спросил я.

Через двадцать минут после указанного роботом времени с севера послышался крайне неуместный для этого пейзажа грохот автомобильного двигателя. Я встал — к нам двигался небольшой и вроде не совсем исправный открытый джип, за рулем которого сидела какая-то особа с длинными волосами. Джеки насторожился и вскочил, выражая недовольство и подозрительность, а я принял выжидательную позу, сунув руки в карманы своих вельветовых спортивных брюк. Если это женщина, — подумал я, — то опоздание сразу же становится объяснимым. Эти существа не явятся вовремя даже на Страшный суд.

Да, это была женщина. Она резко нажала на тормоза и оперлась на рульлоктем. Я следил, не станет ли она высматривать робота, но ничего такого не заметил. Она только посидела несколько мгновений, наблюдая за нами, прищурившись, а потом вдруг разразилась отрывистым звонким смехом. Я вслушивался в него с некоторым беспокойством, но не улавливал ноток истерии. Это был абсолютно нормальный смех молодой женщины, которая нетактично давала нам понять, что выглядим мы довольно комично.

— Я рад, что застаю вас в хорошем настроении, — сказал я сухо. — Это для меня приятная неожиданность.

Она перестала смеяться. На удивление ловко — если учесть ее узкую юбку — перепрыгнула дверцу джипа, оперлась на нее и начала, опять нетактично, изучать мое лицо. Я знал, что оно выглядит красновато-розовым на этом проклятом солнечном свете, и это до некоторой степени меня смущало. Впрочем и ее лицо выглядело так же, только его этот оттенок совсем не портил, даже делал еще привлекательнее. Вообще — очень красивая женщина. Очень! Высокая, стройная, с густыми каштановыми волосами, слегка удлиненными светлыми глазами, прямым греческим носом и полными чувственными губами. Идеальный овал лица, идеальные пропорции тела, безупречная выправка…

— Вы Линда Риджуэй, — установил я.

Я был счастлив! Счастлив, счастлив… Я задыхался от счастья, смеялся от счастья. Кричал от счастья! И мой голос, сильный и прекрасный, как у Бога, поднимался над глубинами сна, а пробуждение было медленным и полным наслаждения плаванием в нежных зыбких водах… К берегу из мягких янтарных сияний… Незаметно, без усилия я открыл глаза. И увидел силуэт дня, ожидающего меня за оконными занавесками. Пусть входит! Сейчас же! Сюда, ко мне, в мою чудесную комнату Я подбежал к нему навстречу Открыл ему, он влетел — настоящая птица золотистой светлой радости.

И тогда!

Небо прозрачное и кроткое, как глаза любимой женщины. А внизу, на террасе, и на крыше гаража, и по дороге, и на узкой тропинке, ведущей в лес, блестят миллионы, миллиарды крошечных солнц. Или нет. Это кристаллики, отразившие теплый лик солнца. Ридона. Хрусталики. С веток сказочных пятиствольных деревьев сыпался тихий хрустальный дождь. И ветерок принимал его в свои невидимые ладони, покачивал его в прозрачной ткани воздуха, расстилал его, как чудесный эфемерный ковер. Я высунулся в окно, протянул руки и долго держал их так и не мог наглядеться, как волосинки на них Покрываются серебром, как кожа начинает искриться, как пальцы становятся блестящими и гладкими без уродующих их складок, без ногтей…

Я смотрел, как мои руки становятся хрустальными. А лицо? Я бросился нетерпеливо к зеркалу в ванной. Смеялся до слез, глядя на это блестящее, почти неузнаваемое лицо с серебряными волосами, бровями и ресницами, губами, которые словно целовали свет, а щеки и лоб были из твердого белого шелка. Я даже не стал принимать душ — я был кристально чист. Я взялся рукой за левую стопу и на одной ножке запрыгал к холлу — прекрасная гимнастика. И веселая. Локтем открыл дверь. На одном из кресел, свернувшись в клубок, лежал черный шелковый шарик.

— О-о-о-о, Джеки, вставай! Лентяй! — я заикался, потому что едва сдерживал смех, — Вставай, вставай, хватит лежать!

Проснулся я с неприятным чувством, что прежде чем я заснул, что-то было не так. А когда проснулся окончательно и припомнил прошедшее утро, то установил, что было не в порядке, это — моя собственная голова. Потом я вспомнил о Джеки и вскочил с шезлонга. Робот все еще был здесь — он сразу же преградил мне путь.

— Выпейте это, — сказал он, пытаясь всучить мне стакан, наполненный зеленоватой жидкостью.

Я резко обошел его и бросился к выходу. Если бы я не прошел мимо раздевалки, может быть, и не вспомнил бы о своей одежде. Так или иначе, я оделся, сунул ноги в ботинки и, на ходу застегивая рубашку, выскочил на улицу. Расстояние до жилого дома было примерно около четырехсот метров, и я одолел его за рекордное время, не волнуясь о том, видит ли меня кто-нибудь и если да, то что этот кто-нибудь подумает о моем сумасшедшем спринте. Остановился я только перед дверью своей квартиры. Прислушался. Тишина.

— Джеки, Джеки! — тихонько позвал я. И снова — ни звука. Я вошел. Стал бегать из угла в угол по комнатам..

— Джеки, Джеки!

Я пробыл в зале Сервера около часа и вышел оттуда, снабженный личным кодом, равно как и огромным количеством, может быть, излишней информации. На улице я развернул карту, которую мне дал Ларсен. Она была очень подробная, так что, ориентируясь по ней, я пошел к лазарету, выбрав дорогу, которая проходила через упомянутую в нашем разговоре парковку. Там я бегло осмотрел оба приземленные, один рядом с другим, юсианских рейдера — они действительно оказались знакомого мне типа, потом сосредоточил свое внимание на расположении места парковки. Оно имело узкую продолговатую форму и целиком просматривалось только от гаражей и с высоты восточного склона, за которым и был скрыт трейлер. Западный склон был значительно ниже и находился значительно дальше, а со стороны лабораторий и медицинского корпуса ничего не было видно из-за складов перед ними.

Я прошел мимо этих складов — совершенно нестандартного вида кривобоких строений — и за поворотом у биолабораторий увидел Элию. Она сидела на какой-то скамейке у входа и, видимо, поджидала меня, потому что, стоило мне только появиться, как она встала и специально приняла демонстративно нетерпеливую позу. Я же не ускорил шаги, но и не замедлил, просто продолжал размеренное движение.

— Видно, ты не из тех, которые поторопятся ради женщины, — ехидно бросила она, когда я к ней приблизился.

— Почему? — возразил я небрежно. — Есть женщины, ради которых я побежал бы.

— Но я не из тех, не так ли?

— Прошлой ночью состоялось спешно созванное заседание Совета безопасности, на котором обсуждался мой рапорт об убийстве Одесты Гомес.

Голос Ларсена звучал ровно и спокойно, лицо его не выражало никаких чувств.

— На заседании был рассмотрен проект резолюции, внесенный Чрезвычайным председателем Вей А Зунгом, который предусматривает немедленную эвакуацию коллектива базы «Эйрена», а также приостановление всех действий по подготовке реализации договора о сближении культур Земля — Юс.

Ларсен замолчал и внимательным взглядом обвел собравшихся. Все выдержали его взгляд, никто не реагировал на его заявления. Пауза продолжилась. Мы сидели вокруг стола в помещении амбулатории при лазарете. Но пришли сюда не из-за проблем со здоровьем. Планетарная метаморфоза, которая закончилась едва час назад, только истощила нас и более ничего. Может быть.

Перелистав документы в папке, которую он держал перед собой, Ларсен продолжил:

…Вниз. Я спускаюсь по лестнице, покрытой мягкой ковровой дорожкой. Своих шагов не слышу, но чувствую их — потому что одно колено у меня сильно ободрано, свежая кожица растрескалась, и рана вновь кровоточит. Продолжаю спускаться. В гостинице совсем тихо. Все — и дети, и взрослые спят. Дойдя до первого этажа, поворачиваю в холл, да, да, я почти уверен, что забыл их где-то здесь. Делаю еще несколько шагов… потом останавливаюсь. Замерзаю.

Она меня не замечает, какая-то незнакомая старушка. Нагнувшись, раскладывает и перекладывает мои осенние листья. Желтые, красные, коричневые, пестрые — всякие, она разложила их по всему столику. Ее руки в белых перчатках постоянно летают над ними, быстро меняя их местами, и вся картина шелестит, магически превращается в другую и еще в другую… Я улыбаюсь и уже готов приблизиться к ней. Но в этот момент старушка поднимает голову.

Ее лицо под густой сеткой морщин лишено всякого выражения. Как растрескавшаяся маска. В которой глубоко спрятанные под бледно-серыми веками, едва-едва проглядывают глаза.

Слепые!.. Задохнувшись, я бегу, бегу наверх по той же лестнице. И одновременно испытываю смутное, будто отдаленное сочувствие к мальчишке, который когда-то испугался там, внизу в фойе…

Изображение Штейна обжигало мне пальцы. Я осторожно поставил его перед собой и посмотрел на него — мужчина среднего возраста, без особых внешних достоинств, без особых недостатков. Обычный. В застывшем взгляде его глаз затаилась горечь, его образ запечатлелся в тот момент, когда он слегка закусил нижнюю губу и сморщил лоб, охваченный воспоминаниями об этой слепой старушке. Воспоминаниями, которые теперь стали и моими. Частица умершего, притаившаяся навсегда в моей памяти… Но почему же там, в юсианском звездолете, перед самым стартом Штейн вернулся к этому, давно прошедшему случаю? Неужели он чувствовал себя как тогда? Или ассоциация была совсем другой.

Местность около Аннигиляционного Дефрактора была неузнаваемой из-за длинных рядов еще нежных и влажно поблескивающих от дождя желто-коричневых конусов папоротников. Я приземлил рейдер прямо среди них, вблизи здания координационного узла. Сошел на землю, и она, к моему удивлению оказалась совсем сухой, даже усеянной множеством радиальных трещин, словно сделана была из стекла, по которому наносили сильные удары.

«Пить охота», — с неприязнью пнул я ногой ближайшее растение, а оно стряхнуло с себя капли воды, и трещины внизу моментально с хлюпаньем их всосали. Когда я это услышал, у меня мороз по коже пошел. Огляделся. Хотя произошедшая вокруг перемена не была для меня новостью, но действовала на меня. угнетающе, такая противоестественная, нарочитая. Да, не было уже земной «слабо модифицированной травы Sedum». Прошлой поистине темной эйрен-ской ночью она неудержимо пробивалась, толкаемая притаившейся в ее клетках чужой волей. Ее ростки покорно сплетались друг с другом, связывались в жилистые стебли, покрывались тонкой корой, оформляли свои расщепленные концы в странные треугольные листья. И наконец, от нее остались неизмененными только волосинки, окружающие легкими лохматыми кольцами основы «папоротника», в который она перевоплотилась. А теперь начиналась подготовка к следующему перевоплощению… Потому что в ростки нашей обыкновенной травы был вложен чудовищный нечеловеческий замысел… реализация которого, наверно, была неизбежной.

Я приблизился к зданию с задней стороны, обошел его и, прижавшись к стене, заглянул через окно в помещение, в котором три дня назад мы разговаривали с Вернье. Он был там. Сидел на своем крутящемся стуле, удобно положив ноги на край пульта управления, дышал глубоко и равномерно. Я его видел в профиль, и мне показалось, что он дремлет, слегка прикрыв глаза. Я выждал минуты две, он не пошевелился. Тогда я вернулся, сел в рейдер, поднял его и снова приземлился, но в этот раз точно под тем же окном. С шумом выпрыгнул на землю, потом медленно направился к входу в здание. Вошел и постучал в дверь Вернье.

— Да! — услышал я его поразительно энергичный голос.

Я вошел — он стоял перед щитом индикатора, целиком поглощенный работой. Его пальцы ловко шарили по клавиатуре, цифры под дрожащими символами сменялись почти молниеносно.

«Если тебя охватывает гнев проигравшего, непременно воспользуйся им, — говорит мой шеф. — Он поможет тебе сделать то, на что ты до тех пор не решался».

Через полчаса после выхода из бункера я снова был под землей. На действующей юсианской базе. Явился на нее без всяческих церемоний, предварительных обсуждений, запросов, уговоров, — и с твердым намерением абстрагироваться от любых шокирующих видов. Я должен был сосредоточить внимание на самих юсах.

В обширном, почти как ангар, вестибюле их было двое.

К ним я и направился.

— Я ищу Чикса, — сказал я им по-английски, а затем по-немецки. и по-русски.

После посещения юсианской базы положение мое на Эйрене стало еще более ненадежным. Поэтому я сейчас же пошел к себе в квартиру и вручную зашифровал свою версию насчет уязвимого места юсов, которую по ряду соображений не хотел доверить даже своему секретному банку на Сервере. Эта работа заняла у меня почти час: от усталости ик недосыпания ни мозг, ни руки мои не действовали как нужно. В конечном счете закамуфлированный текст получился несколько более бессмысленным, чем я задумал, но это меня особо не беспокоило. Не редактируя больше, я записал его и послал Ренделу, указав, однако, в качестве конечного адресата Вей А Зунга. Я абсолютно не сомневался, что уж эти двое не имеют проблем со связью между собой, а также, что Рендел, независимо от своих чувств ко мне, перешлет «телеграмму». Только вряд ли получатель ей очень обрадуется. Не прочесть ее Зунг не мог, а сделать это мог только с помощью С. X. Медведева. Ибо только у того был ключ для дешифровки.

В дальнейшие мои намерения входило принять для бодрости прохладный душ, что-нибудь проглотить и снова встретиться с Вернье по поводу роботов, но, во-первых, я задремал в ванной, а потом еще два-три раза за столом, пока ел. И понял, что не в состоянии встречаться с кем бы то ни было, не поспав хоть несколько часов.

Проснулся я почти к обеду. Не помню, как спал во время восхода Ридона, да мне это было безразлично. Попытался связаться с Вернье, однако, на мои многократные звонки он не отозвался, наверное, опять пошел в бункер, о предназначении которого я еще даже приблизительно не догадывался.

Тщательно осмотрев свой флексор, я вышел из «Хижины» и начал спускаться по нашей слишком живописной каменной лестнице. Сверху увидел, как Элия в сопровождении Джеки входит в лабораторное отделение медицинского корпуса, и едва удержался, чтобы не окликнуть ее. Но продолжил свой путь до паркинга, и вскоре мой рейдер понес меня в биосектор.

Приземлился я перед постройкой, в которой поздно вечером двадцать пятого по приказу Рендела и Штейна роботы монтировали полученный в посылке экстрейнер. Наступил, а может быть, уже и прошел тот момент, когда мне нужно было проверить одно весьма запоздалое предположение. Как бы то ни было, я вошел в постройку. Она представляла собой обширное помещение, связанное с камерами для предварительной обработки органического материала, и была явно сделана специально для биозонового экстрейне-ра. Он и сейчас функционировал. Его обслуживали два робота, и, выпроводив их, я занялся его изучением. Почти наверняка именно через него Штейн получил то, что заставило его направиться на юсианскую базу. И было это какое-то сообщение. А кто, кроме Зунга, мог бы послать на Эйрену сообщение так законспирированно? Конечно, шеф МБР

День, назначенный для испытания Аннигиляционного Дефрактора, не задался для меня с раннего утра. Во-первых, сначала Вернье, а спустя несколько минут и Редел предупредили меня по терминалу, чтобы я не приближался к зоне испытаний. И вновь в той же последовательности они категорически отвергли предложение, чтобы я помог им чем-нибудь или, по крайней мере, наблюдал за их работой. Затем на экране появилась еще и Элия, и, хотя мы с ней расстались всего час назад, опять предупредила, чтобы я «ни в коем случае» не выходил с базы и дождался вечера, когда она, наконец, будет иметь возможность объяснить мне «все», а до тех пор не предпринимал «абсолютно ничего», заботился о Джеки и так далее. Целый поток слов, произнесенных приглушенным голосом, скороговоркой, как будто она боялась, что в любой момент связь может быть прервана или же будто кто-то из-за ее спины заткнет ей рот. Внезапно она замолкла. Улыбнулась мне с наигранной бодростью и выключила свой терминал.

Я сразу стал искать Ларсена, но он сегодня, видно, отвечал по другому, неизвестному мне радиокоду. Впрочем, и без этого я был уверен, что и от него не получу никаких сведений. Секретность на этой базе из исключительного случая была превращена в строжайше соблюдаемое правило. Особенно в том, что касалось Дефрактора и его конкретного предназначения.

Да, пожалуй, мне ничего не оставалось, как дождаться вечера, как и посоветовала мне Элия. Тогда она и Вернье, может быть, действительно объяснят мне «все» и о сегодняшних испытаниях, и о том предстоящем событии, которое вызывало у них столь явный страх. И которое, по всей вероятности, было уже не предстоящим, а происходящим — включенным именно в сегодняшние испытания… Колебания вновь охватили меня. Я чувствовал, что все же должен вмешаться, предотвратить — но что? В конце концов, эти люди делали свою работу. Предотвратить именно ее? Только по той причине, что они не захотели сообщить мне, как конкретно собираются ее выполнять…

Решение, к которому я пришел в конечном счете, в сущности, было предопределено с самого начала: я занялся своей работой. То есть достал из сейфа блокнот с планом моего доклада Медведеву, отключил связь компьютера с Сервером, принял и другие меры для его изоляции, и в конечном итоге соединил его с принтером так, чтобы его функции были сведены почти до уровня обычной пишущей машинки. Наконец, сосредоточился на самом докладе и сразу оказался в очередном заколдованном круге. С одной стороны, то, что написано, что угадывается и что замалчивается, должно быть сбалансировано и, кроме того, зависеть от того, пошлю ли я доклад через Чикса или вообще не буду посылать, но с другой стороны, ответ на этот вопрос целиком зависел от достижения упомянутого баланса.

Закончил свои черновики как раз к обеду, но большую ясность, чем утром мои намерения не приобрели. Собрал распечатанные листы и положил их в карман куртки. Потом постоял на балконе, пытаясь уловить какой-нибудь шум со стороны Дефрактора. Он находился на расстоянии трех-четырех километров от «Хижины», так что можно было услышать, по крайней мере, рокот плазменных генераторов. Они, однако, или все еще не были включены, во что мне не верилось, или были снабжены звукоуловителями, во что не верилось уж вовсе.

— Открой сейф! — резко сказал я. — Немедленно! Ларсен даже не двинулся. Казалось, что он думает совсем о другом. Наверное, о выборе, который нужно было сделать давным-давно — еще до того как заложить основание этого сатанинского «Дефрактора», о том самом выборе, сделать который и сейчас он был не в силах.

— Я не могу принять твою сторону, — сказал он, избегая моего взгляда. — И их также. Не знаю… кто прав…

— Но когда ты стрелял в Фаулера и Штейна, ты знал, не так ли?

— А ты? Когда стрелял в Одесту…

— Хватит! Открой сейф, Ларсен! С этого момента я беру на себя руководство базой!

Негуманоид медленно поднимался к вершине холма. Он шел не по свободным дорожкам между «папоротниками», а прямо по ним, и нижняя половина его туловища то появлялась, то исчезала. Как будто эти, не менее странные, чем он, земно-юсианские растения отсекали ее — или съедали, но она регенерировала, возникала вновь и вновь. Начался восход алого солнца, направляя ему в спину низкие лучи. И они, подобно человеческой крови, обильно заливали его.

Элия смотрела на него, как загипнотизированная. Я взялее за плечо и слегка потряс.

— Контакт… — едва слышно проговорила она. Потом стиснула зубы и овладела собой: — Эрлих! Контакт через тридцать секунд. Будь готов.

— Я готов! — произнес Рендел. Помолчал мгновение и добавил словно про себя: — Уже десять лет, как я готов именно к этому!

Диафрагмы плазмопровода были раздвинуты до конца.

Одетые в одинаковые хирургические комбинезоны, мы с Ренделом стояли друг против друга по обе стороны операционного стола. На нем лежал связанный Странный юс. Он занимал весь стол, а под его нижние конечности был подставлен дополнительный столик на колесиках. Хотя и гораздо слабее обычных своих собратьев, он все же значительно превосходил своими размерами любого человека. Но, разумеется, не это в нем было странным. К тому же и не его внешний вид интересовал меня.

До сего момента он не оказал абсолютно никакого сопротивления. Его глаза, насколько он пользовался ими, не оказывали известного нам воздействия — не вызвали ни у кого из нас так называемого «психосенсорного» шока. Коммуникативные зоны его «груди» оставались все также плотно закрытыми, а я уже знал, что материал юсианских скафандров не является препятствием для проявления их функций. Всего несколько дней назад, например, во время нашей сумасшедшей гонки к биостанции, он очень энергично использовал эти свои зоны. И даже «электрично». Хотя тогдашняя ситуация совсем не предполагала столь сильных эмоций, в отличие от нынешней…

Выше, на полуэтаже, была видна фигура Элии за стеклянной перегородкой. Она выпрямилась. Ее голос нервно зазвучал по интеркоммуникации:

— Я связалась с Вернье. Он закончил подготовку базы данных. Монтаж катастрофы произведен по опорным точкам в реальном времени и введен в Сервер и в черные ящики системы. Юсам послано официальное сообщение. Ответа от них нет.

— А Ларсен? — спросил я.

При взгляде сверху Южный городок для переселенцев был обычным. Все в нем — дома, магазины, парки, общественные здания — было выстроено в обычном для юсов негармоничном и псевдокрасивом стиле. Я сделал два-три низких облета, чтобы сориентироваться в обстановке, несмотря на то, что ей предстояло очень скоро измениться. Затем приземлил рейдер на улице около одного из домов и пошел пешком к главной площади.

Встал точно в ее центре. Скрестил на груди руки так, чтобы видеть свои часы, и молча стоял в течение пяти минут — времени, за которое недоумение противника обычно перерастает в напряжение и хаотические догадки. Закончив эту часть выступления, занял стойку со слегка расставленными ногами и сложенными за спиной руками. Проревел:

— ЖАЛКИЕ НЕГУМАНОИДНЫЕ ТВАРИ! КОСМИЧЕСКИЕ ОДРЯХЛЕВШИЕ СТАРЦЫ! Я ПРИШЕЛ, ЧТОБЫ ПОКАЗАТЬ ВАМ НАСТОЯЩЕЕ ЛИЦО ЧЕЛОВЕКА.

Ответа, конечно, не последовало. Я сделал новую длинную паузу и затем использовал одну из фраз Чикса:

— «Если вы потрясены нашим новым состоянием», ДА, это потрясение вам совершенно «необходимо». Потому что я объясню вам некоторые веши. И коль не сумеете их понять,

Я ПРЕВРАЩУ ВАС В ХАОС. Я ВАС У-НИ-ЧТО-ЖУ!