Начавшаяся в перестройку массовая переоценка ценностей породила моду на переосмысление классики — как досоветского, так и советского периода. Конечно, любители нарядить Гамлета в джинсы и свитер или объяснить (чаще всего в школьном сочинении), что «на самом деле» имел в виду Толстой, встречались и раньше, и все же эти попытки, так или иначе, были адаптацией классического произведения к нуждам текущего момента (как его понимала власть или диссидентствующая «кухонная» оппозиция), но не выворачиванием основной идеи автора с точностью до наоборот. С разрушением единой тоталитарной идеологии (и, соответственно, противостоявшей ей единой либерально-интеллигентской фронды) пали все и всяческие ограничения; классику принялись препарировать и кромсать не только с позиции изменившихся политических взглядов (превращая, к примеру, прежних «мракобесов» и «душителей» в «защитников державы», а «провозвестников будущего» — в «смутьянов и разрушителей»), но и просто ради «стёба», «прикола» или скандального пиара. Канонических прежде положительных героев принялись выставлять сексуальными извращенцами, психами, мелкими негодяями и т. д. и т. п. Можно объяснять это протестом против прошлой принудительной канонизации, можно — творческим бессилием новых авторов, которым не дают покоя лавры Герострата и крыловской Моськи, можно спорить о том, насколько допустим такой подход с точки зрения морали или авторского права, но речь сейчас не об этом. Интереснее честно и непредвзято проанализировать не то, что писатель имел в виду или хотел сказать (это знает только он сам), не то, что он мог бы сказать, если бы взял тот же сюжет, но придерживался принципиально других взглядов, и не то, что он не сказал (на последнем базируется целое направление — мол, если нигде у Тургенева в явном виде не сказано, что барыня и Муму не были любовницами Герасима, значит, утверждение, что таки были, не противоречит авторскому тексту) — а то, что он

действительно

сказал. Особенно если это сказанное, в силу различных идеологических причин, игнорируется большинством читателей. Понимал ли сам писатель, какие именно выводы следуют из его слов — вопрос уже вторичный (хотя и не вовсе безынтересный).

Братья Стругацкие (принадлежность коих к советской классике вряд ли будут отрицать даже те, кто не склонен считать фантастику полноценной литературой), конечно, тоже не избежали своей порции «продолжателей», «переписывателей» и «извратителей». Основной мишенью каковых стали, естественно, не их поздние вещи, которые уже и сами по себе вполне проникнуты духом постсоветского времени, а ранние романы, описывающие так называемый «мир Полудня». Утверждение, что этот мир — коммунистический, не вызовет ни у кого ни удивления, ни протеста. И не только потому, что в стране, понесшей из-за собственного коммунизма еще более огромные жертвы, чем из-за чужого фашизма, первое понятие, в отличие от второго, так и не стало по-настоящему ругательным, но в первую очередь потому, что вышеприведенное утверждение не отрицается ни самими авторами, ни их поклонниками. Правда, они тут же добавляют, что этот коммунизм — не реальный, с массовыми казнями, концлагерями, карательной психиатрией и прочими непременными атрибутами, а утопический, «хороший», «светлый». Современным каноническим мнением по этому поводу (озвученным самими авторами) является «конечно, теперь мы понимаем, что такой мир построить нельзя, но очень жаль, что нельзя».

Разумеется, постперестроечные циники не могли пройти мимо столь лакомого куска и принялись открывать «подлинное лицо» мира Полудня; в их произведениях описанное у Стругацких оказывается лишь парадным фасадом, столь же далеким от действительности, как творения отдела пропаганды ЦК КПСС от советских реалий. Но мы, в соответствии с ранее поставленной задачей, не пойдем по этому легкому пути, произвольно обличая братьев во лжи и сокрытии фактов. Даже оставляя в стороне вопрос корректности подобных обличений, в них попросту нет необходимости. Честного анализа канонических текстов вполне достаточно, чтобы доказать, что мир Полудня на самом деле — далеко не столь симпатичное место, каким его принято считать. Ибо это мир даже не утопического коммунизма, а торжествующего фашизма.

Прежде всего хотелось бы решительно отмежеваться от спекуляций на тему национальности Стругацких. Представление о том, что еврей никем, кроме антифашиста, быть не может, основано на непонимании того простого факта, что германским нацизмом 1933–1945 г., густо замешанным на параноидальной юдофобии его лидеров, возможные формы фашизма отнюдь не исчерпываются. И более того — фашизм вполне может рядиться в антифашистские одежды. Что же такое фашизм в общем виде? Это тоталитарный строй, реализующий примат интересов государства над интересами личности, допускающий (в отличие от коммунизма) ограниченную экономическую свободу и, как правило, опирающийся на более или менее явную националистическую идеологию, включающую в себя ксенофобию и культ высшей расы. (Заметим, что «идеальный», утопический коммунизм последней составляющей начисто лишен; в реальном мире он, правда, с успехом заменяет национальную вражду классовой, но в будущем бесклассовом обществе реализует полное равноправие и интернационализм.) Посмотрим же теперь на мир Полудня.