Ричард Харлан вздрогнул, услышав за парусиновой стеной палатки чей-то вздох. Нервы были напряжены до предела, и он невольно взялся за ручку индийского ножа.

Вздох повторился, к нему добавился ещё один, и скоро рядом шептались уже несколько человек. Харлан до ломоты в висках стал прислушиваться, чтобы разобрать слова, но поднявшийся ветер зашумел кронами деревьев и спрятал голоса в общем гуле.

Ричард внезапно успокоился, вспомнив, что его палатка стоит над купами бамбуков. Конечно, он и раньше слышал эти вздохи, которые издают листья пальмы, едва к ним прикоснется самый легкий ветерок — начинают вздыхать и перешептываться между собой.

Сутулый пожилой мужчина, одетый в серый костюм, старался идти в ногу с дежурным офицером, бойко шагавшим по длинному коридору. Они миновали широкий пролет — и снова коридор.

Сильвио Мелу даже в мыслях не мог себе представить, что когда-нибудь окажется в главном офисе разведки США. Аббревиатура из трех букв всегда ассоциировалась у него с красным цветом, а само здание виделось серой глыбой с редкими зарешеченными окнами. Все это развеялось, когда симпатичный дежурный встретил его у стеклянных дверей вестибюля и с улыбкой на лице осведомился:

— Мистер Мелу?

Сильвио пробормотал, что да, это он, только слегка волнуется и просит простить его неважный вид.

42-летняя Сьюзи Форман не была единственной женщиной в археологической экспедиции Ричарда Харлана. Часть археологов и рабочих осталась близ Сантарена, продолжая начатую работу. В их числе находилась её подруга археолог Эмели Маттис. Сегодня Сьюзи связалась с лагерем по радиостанции и поговорила с Эмели. Ее беспокоили некоторые события, плотная череда которых заставляла морщить лоб ассистентки Харлана.

Первым шел, конечно, внезапный отъезд профессора, который по спешности напоминал бегство. Да и само его поведение начиная с момента находки манускрипта было неузнаваемым. Харлана словно подменили: он был то бледен и угрюм, то вдруг на его лице проступала розовая наэлектризованность; иногда — не в меру весел. И еще: профессор стал скрытен. За многие совместные годы работы Сьюзи не могла вспомнить ни одного случая, когда бы шеф что-то скрывал от нее. Во всяком случае, по работе. А тут даже не показал содержимого амфоры, которую она лично, с помощью рабочего Бена Троупа, извлекла из подземелья.

Широкое горлышко амфоры было закупорено пробкой и залито прозрачной, отвердевшей со временем смолой. Сьюзен так обрадовалась находке, что не стала дожидаться, пока Харлан откроет её, а рьяно продолжила раскопки, согнувшись в три погибели в полуразрушенном коридоре. А он, освободив сосуд от тайны, уединился и вечером на её законный вопрос ответил весьма странно. Вы, мол, Сьюзи, извините меня покорно, но пока вам ничего сказать не могу. Он даже удручающе вздохнул, и вид у него был бледно-виноватый. Но Сьюзи обиделась всерьез. Она взяла ужин в палатку и из еды почти ничего не тронула.

Потом, спустя два дня, её обида раздулась и стала просто огромной: то, чего в свое время нельзя было узнать ей, он хвастливо поведал этой пигалице из «Жорнал до Бразил». В её же, Сьюзи, присутствии. Это было похоже на пощечину. Она, сгорая от стыда и ненависти, бросилась под защиту брезента палатки и долго плакала. А он даже не поинтересовался, где она. И вот вчера, под утро, возвратился из Белена Сильвио Мелу, сказав невероятную вещь: Ричард Харлан вылетел в Нью-Йорк. Ага, ночью, тайком. Давай-давай. Сьюзи строила из себя дурочку, подыгрывая Мелу. Потом и этот в таком же духе испарился.

Директор ЦРУ Артур Шислер, дожив до шестидесяти, имел, пожалуй, всего один недостаток: он очень медленно говорил. Но думал он быстро. Его массивная, подстриженная «бобриком» голова, казалось, была напичкана сверхбыстрыми процессорами, безукоризненно выполняющими свою работу. За четыре года правления разведкой он, работая по восемнадцать часов в сутки семь дней в неделю, не сделал практически ни одной ошибки. Правильнее было бы сказать, что не ошибались руководители многочисленных отделов его ведомства, чьи подчиненные, в свою очередь, не допускали промахов. И так далее. Он не прощал небрежности в работе и устраивал подчиненным по этому поводу настоящий террор. Воля Артура Шислера, его ум, четко организованная работа, ответственность за каждый шаг и жесточайший личный контроль сделали центральный орган разведки действительно органом, где малейшее отклонение от норм пагубно влияло на все в целом. Правда, перечисленные факторы присутствовали в работе ЦРУ всегда, делая его мощнейшей из разведок мира. Но все же благодаря Шислеру работа пошла не то чтобы по-новому, а стремительнее, может быть, вдохновеннее. Это — как замена старого кондиционера на новый: старый хоть и исправно гонял воздух, но новый был мощнее.

Директор внимательно выслушал Челси Филда и за те полчаса, в которые уложился подчиненный, рассказывая о деле Ричарда Харлана, подолгу не сводил глаз с огромных напольных часов своего кабинета.

— Я бы назвал это дело тривиальным, — как всегда, медленно начал Шислер, — если бы не сама записка Харлана. Не её содержание — к нему мы ещё вернемся, — а просто текст. Лично я делаю три вывода по поводу её генезиса. И начну с наименее вероятного её происхождения. Первое: Харлан написал её в тот промежуток времени, когда шел процесс его захвата. По логике — это невозможно. Похитили его ночью, тихо и без шума, очень организованно. Его взяли спящего. Просто абсурдно предположить, что ему дали время на сборы, оставив наедине. Отбрасываем это, чтобы не возвращаться никогда. Второе: записка была написана после похищения. Кто и когда доставил её в лагерь, в палатку профессора? Неожиданный союзник среди похитителей — вряд ли. Скорее всего, если брать за основу второе, Харлана заставили написать её под диктовку, чтобы сбить со следа и увести поиски в другом направлении. Но для этого похитителям нужны были неопровержимые доказательства существования клада и его точное местоположение. Профессор — человек старый, «расколоть» его труда не составит, применив к нему несколько способов давления вплоть до физического. Теперь имеет смысл вернуться собственно к содержанию записки. Тут явно прослеживается оттяжка времени: предостережение Мелу не обращаться к властям Бразилии, а связаться с нами. Я делаю вывод: клад ещё не найден, но его существование доказано. Доказано в очень короткий промежуток времени. Значит, сокровища вовсе не у водопада, до которого восемь миль, а совсем близко от лагеря. Тогда появляется противоречие: Харлан в интервью говорит, что драгоценности довольно далеко от места раскопок.

— Вероятнее всего, — подал голос Филд, пользуясь паузой, когда директор прикуривал сигару, — что Харлан намеренно сказал об этом. Чтобы на место раскопок не хлынули энтузиасты-кладоискатели.

Помощник Президента по национальной безопасности отсутствовал в Белом доме в связи с захватом в Ки-Уэсте, штат Флорида, пассажирского лайнера ДС-11. Сейчас он находился в аэропорту этого города и вел переговоры с террористами. Поэтому докладывал Шислер первому помощнику Президента.

Блез Курно, занимающий этот высокий пост, буквально соловел от тягучей речи Шислера. Монотонные слова шефа разведки больничной капельницей просачивались в сознание первого помощника, и он с тоской смотрел на невидимый флакон системы: тот явно опорожнился только наполовину. Курно пришла в голову идея: впредь записывать доклады Шислера на магнитофонную ленту и слушать потом в режиме перемотки. Блез улыбнулся своим мыслям. Но улыбка тут же сбежала с его внезапно побледневшего лица.

Могучий бас Артура Шислера вязью вырисовывал перед глазами сцену объяснения с Президентом. А сцена будет точно, так как он не мог ослышаться: археолог Ричард Харлан похищен в Бразилии. Конечно, Блез Курно знал, что Харлан сейчас ведет раскопки в Южной Америке. Да и как не знать, когда…

— Что вы предприняли по этому поводу? — прервал он директора.

Челси Филд удобно устроился на кушетке в маленькой комнате отдыха своего кабинета. Он позвонил домой и предупредил жену, что задержится; связался с дежурным внизу и попросил доложить, когда вернется шеф.

Филд, наверное, в двадцатый раз перечитывал копию статьи. Перевод был сделан лучшими специалистами с учетом специфики обоих языков. Он, закрывая глаза, пытался представить себе лицо профессора Харлана, его выражение в том или ином эпизоде интервью.

«Рассказать вкратце о моем открытии?» Здесь, отмечает журналистка, Ричард Харлан улыбается. Что скрывается за этой улыбкой? Зачем вам, мистер Харлан, понадобилась организация собственного похищения? — думал Филд, роняя пепел сигареты на рубашку.

ЦРУ. Именно ЦРУ предназначалась эта статья. Именно этому органу предлагал Харлан расшифровать смысл слов, заложенных в интервью. Он словно готовился к нему. Те некоторые значения, которые он не мог передать открытым текстом, понять удалось.

Профессор Харлан, без особых усилий пробиравшийся сквозь довольно жидкую зелень кустарников, вспугнул стаю диких голубей. Невольно прикрывшись рукой от близости десятков хлопающих крыльев, он остановился. Под ногами были камни — где совсем голые, где-то покрытые лишайником; но было видно, что и лилейные растения, и древовидные кустарники — лишь недавние гости на этой обширной каменной равнине. Когда-то здесь была каменоломня и Ричард Харлан искал рабочий поселок, вернее, то, что от него осталось.

Тошнотворно-теплая вода из фляжки неприятно дернулась в горле, и он, поморщившись, продолжил свой путь.

Было десять часов утра. Солнце, ослепительным пятном сиявшее на кристально чистом небе, заставляло двигаться воздух. Но не столько палящие лучи утомляли путника, сколько раскаленная каменистая почва под ногами. Она представлялась ему сейчас противнем ада. Однако старый археолог, закаленный в бесчисленных экспедициях, почти не потел, лишь под мышками и под воротником легкой рубашки темнели влажные пятна.

Несмотря на свой стовосьмидесятисантиметровый рост при весе семьдесят килограммов, он казался внушительным; движения были легкими и рассчитанными. Защитного цвета панама, открывающая ровно подстриженные виски, делала его похожим на отставного военного.

В 00.15 минут в диспетчерской аэропорта города Ки-Уэст, временно ставшей штабом по освобождению заложников, раздался телефонный звонок из службы справочного бюро аэровокзала: с ними только что связался некто Говард Петри из Нового Орлеана и попросил соединить его с кем-нибудь из руководителей по проведению операции.

Полковник Кертис, кося глазами на помощника Президента по национальной безопасности, который торчал тут, в Ки-Уэсте, разве только для того, чтобы покрасоваться перед телекамерами и объективами журналистов, принял трубку от лейтенанта Крибса.

— Полковник Кертис, — представился он неизвестному. — Вы можете сообщить мне все, что хотели. Мы рады любой полезной информации.

— Меня зовут Говард Петри, я — жених Эмили Нэш, стюардессы захваченного лайнера. Несколько минут назад она звонила мне.

Директор аэропорта в Ки-Уэсте Майкл Форест оторвал усталый взгляд от окна, в которое просматривалось все летное поле, и посмотрел на полковника Ричарда Кертиса.

Полковник, будто ничего не случилось, невозмутимо курил вонючую сигару и выбивал пальцами на столе какой-то бравый ритм. Его взгляд был прикован к самолету, который одиноко стоял на рулежной дорожке. На его борту находилось 62 человека, 14 из которых были дети. Вчера в 11.07 местного времени экипаж самолета, собиравшийся вылететь рейсом в Новый Орлеан, вышел на связь с командно-диспетчерским пунктом и сообщил, что на самолете находится группа террористов. Спустя несколько минут Майкл Форест коротко побеседовал с главарем террористов Киримом Сужди, который требовал личного контакта с представителем аппарата Президента Соединенных Штатов.

Сейчас шел десятый час утра, и прошли почти сутки, но ситуация до сих пор оставалась напряженной. Кирим Сужди от имени исламской организации «Дети Аллаха» выдвинул правительству США безоговорочное требование: отпустить из тюрем страны 67 членов группировки, арестованных при попытке проведения террористических актов на территории США.

Представитель морской разведки в Ки-Уэсте лейтенант Крибс протянул полковнику Кертису рацию.

На связи был капитан Уоткинс, терпеливо сдерживающий в зале аэропорта натиск журналистов, встревоженных родственников находящихся на борту людей, а также доморощенных профессионалов, рвущихся поделиться своими навыками по борьбе с терроризмом.

В здании аэровокзала было относительно спокойно, и Кертис не увидел тут бардака, который посулил ему Уоткинс. Пассажиры и встречающие стояли немногочисленными группами и оживленно переговаривались, бросая взгляды через стекло на взлетную полосу. Единственное людное и шумное место было возле двух широких лестниц, ведущих в нижние этажи, где находились камеры хранения и подземный гараж.

Толпа, человек в 70–80, щербатым кольцом окружила четверку лохматых парней, производящих на свет грохочущие звуки рок-н-ролла.

Полковник, проходя мимо импровизированной сцены, сильно прижал ладонь к уху; хриплый голос солиста, вещавший на весь зал что-то о деньгах и ночи, был не очень-то приятен для прослушивания именно в такой аудитории, где бетон и стекло искажали звуки, играя в пинг-понг с высокими и напрочь поглощая низкие тона.

Кертис на минуту остановился, чтобы ради любопытства разобрать слова песни.

«Ты очень богатый? — надрывно вопрошал солист, сморщась и надув на шее готовые лопнуть вены. И продолжал:

Кирим Сужди, близоруко щуря глаза, смотрел поверх головы своего приятеля.

— Что там написано? — спросил он.

— «Свободу заложникам».

— А вон у той, у блондинки?

Сужди хоть и обещал произвести равный обмен, но сделал больше. Через десять минут по трапу спускались шесть взрослых со своими детьми. Мужчина, сын которого маялся животом, держал на руках ревущего Джонни: Кирим наказал-таки вредную старуху. Но она оказалась действительно железной бабкой. Церемонно поцеловав малыша в лоб, она передала его из рук в руки счастливому мужчине.

Кертис и сержант Маккинзи стояли в десяти шагах от трапа, ожидая освобожденных заложников.

— Должен высказать вам свою благодарность и выразить восхищение по поводу вашего мужества, — громко сказал полковник, обращаясь к уже поднимавшимся по трапу женщинам.

Неугомонная блондинка обернулась.

— Лучше бы вам, папаша, восхититься нашей женственностью, — посетовала она с грустной улыбкой, а глаза её поймали мелькнувший яркий блик оптического прицела снайперской винтовки.

Это была удача. Иного слова не придумаешь. Джулия, едва ступив на борт, увидела пульт радиоуправляемой мины ТМ-700 с пластиковой начинкой. Уютно устроившись в нагрудном кармане рубашки террориста, обыскивавшего её, пульт виднелся лишь на четверть или даже чуть меньше, но и этого было достаточно.

Если бы не этот счастливый факт, пришлось бы долго выяснять и характер взрывного устройства, и где находится пульт; предстояла бы продолжительная работа по наблюдению за поведением террористов, их настроения; нужно было бы внимательно ловить каждый жест и взгляд, вслушиваться в разговоры между ними, чтобы случайно брошенное незначительное слово вывело на человека, державшего в руках десятки жизней.

Кроме этого, существовал другой способ — сбор информации у заложников. Но это был крайний вариант. Потому что заложники почти всегда вставали на сторону террористов, поддерживая их требования. Это и понятно — их жизни находились все-таки не в руках штурмовых бригад. Именно последние приводили в трепет заложников. Психологи считают, что умственные способности людей очень быстро деградируют, когда они бессильны перед лицом обстоятельств. Все это называлось «стокгольмским синдромом», и невозможно предугадать, как поведет себя тот или иной заложник, узнав, что рядом с ним находится человек из группы захвата. Если он не во всеуслышание заявит об этом боясь, что начнется стрельба и лично он или близкие ему люди могут погибнуть, то может выдать себя нервозным поведением. Поэтому Джулия, намеренно сев впереди всех заложников, лишь бросила взгляд на своего нервничающего соседа.

Активные действия можно было начинать сразу, как только она обнаружила пульт; трое террористов в этом случае были бы легко обезврежены, равно как и само взрывное устройство — посредством захвата пульта управления, но внутри самолета оставались ещё четыре вооруженных бандита, и вооруженных основательно. Во всяком случае, двое и тот, который обыскивал её, имели при себе английские автоматы серии «стерлинг», которые Джулия знала очень хорошо, — они состояли на вооружении специальных подразделений США. Сдвоенные массивные магазины показали ей, что даже эти двое могут выпустить ни много ни мало 136 пуль. Да ещё оставшиеся четверо — у них наверняка подобное оружие. Вопрос, как сумели террористы пройти контроль с таким количеством оружия, у капитана Мичиган не возник. Компетенция расследования этого дела принадлежала совсем другому ведомству.

Джулия чувствовала разгоряченное пространство вокруг себя от десятков снайперских взглядов, ожидавших в любое мгновение команды к действию. Но она выбрала другой вариант. Его и ещё десяток других они сотни раз отрабатывали на самолетах-тренажерах, где имитировались захваты судов. Поэтому Джулия, дважды оглянувшись на Абдула, показала остальным, что пульт у него.

В самолете стояла духота. Стюардессы разносили охлажденную минеральную воду, выстроив на подносах пластмассовые стаканчики.

Барбара Квин взяла один стаканчик, потом попросила другой. На верхней губе у неё выступили бисеринки пота. Все же она заметно волновалась. Ее соседка, оставив на своем стаканчике почти всю помаду с губ, попросила зеркальце.

Так… Номер второй положения не изменил: правая рука на прикладе, левая — на цевье. А где четвертый?.. Вот он.

— Спасибо, Барбара.

Рукоятка пистолета привычно вписалась в левую ладонь. Барбара сжалась в кресле и закрыла глаза. А Лори в последнюю секунду изменила решение, побоявшись, что задний террорист может внезапно изменить положение, облокотившись о другую сторону алюминиевого косяка. А она, стреляя вслепую, должна не ранить, а точно обезвредить его, чтобы потом, ведя огонь и стоя к нему спиной, не получить очередь в спину.

Полковник Кертис и Джулия Мичиган неспешно беседовали на пути в Вашингтон. Когда их срочно вызвали в столицу, Джулия удивилась.

— В таком виде?! — она, демонстрируя нелепый цветастый сарафан, как топ-модель, покрутилась перед полковником.

— Так даже лучше, — успокоил он её. — Прямо с места событий. Там оценят.

— Меня не подбросите? — попробовала навязаться Лори.

В девять часов утра король Фердинанд вышел из своих покоев. Пышные кружева, пряжки с чистейшей воды карбункулами на подвязках и башмаках, выполненные лучшими ювелирами и стоящие, наверное, не меньше всей его резиденции в городе Севилье, где в данный момент он находился со своим двором, делали Его Величество ещё величественнее. Он окинул взглядом просторный зал приемной и, не увидев там своей супруги Изабеллы, направился в покои королевы.

Многочисленные придворные низко склонились перед Фердинандом; в то утро их было человек сорок, готовых каждым взглядом и жестом напомнить царствующим особам о своей преданности. Их застывшие в низком поклоне фигуры отражались в натертом паркете пола.

Стекла окон, преломляя солнечный свет, брызгали ослепительными лучами. Фердинанд вынул на ходу из-за манжеты белый платок и приложил его к виску, чтобы бросить тень на заслезившиеся глаза; черная короткополая шляпа с довольно простым плюмажем не спасала короля от ослепительного света. Вдыхая аромат лести и комплиментов дворян-корыстолюбцев, король быстро пересек зал.

Салон королевы блистал облаками кружев и пудры, сверкал бриллиантами, которыми щеголяли придворные дамы.

К полудню число принятых посетителей перевалило за двадцать; король явно устал от столь скучного занятия и с тоской в глазах смотрел на тень от высокой спинки кресла, которая к этому моменту начала укорачиваться.

— Хуан де Иларио, — объявил Фернан Альварес, скручивая список. Он изобразил на лице обнадеживающую улыбку и добавил: — Этот дворянин последний, Ваше Величество.

Короля подобное известие явно обрадовало.

— Иларио? — переспросил он. — Кто это?

— Ваше Величество изволили забыть. Этот сеньор просит вашего разрешения на организацию экспедиции в земли Нового Света. Вы на прошлой неделе дали согласие, и я уже успел подготовить соответствующие бумаги.

А дон Иларио тем временем направлялся в Кадис. Там была назначена встреча трех главных участников авантюрной кампании, которые неделей раньше определили предварительную дату отплытия — 12 апреля 1503 года. Из них двое снарядили экспедицию на свои деньги, а третий был инициатором, умелым воином и главным исполнителем.

Дон Иларио не строил на будущее стратегических планов, разумно решив, что на месте будет виднее. А сейчас он думал о том, с каким удовольствием снимет шерстяной костюм и наденет хлопчатый камзол и простые чулки.

Две недели назад он побывал в Эсихе — городе, где прошло его детство. Оно оставило неяркие, размытые образы монотонно пролетевших лет. В памяти был провал — между ним, маленьким мальчиком, и уже крепким юношей, впервые примерившим кирасу

[13]

. С этого момента память работала безукоризненно. Дон Иларио, как наяву, мог увидеть своего учителя фехтования португальца Ван де Мира; искаженное смертельной маской лицо итальянского солдата, который судорожно сжимал горло, распоротое дагой

[14]

испанского ровесника. Своего лица в тот момент, когда он впервые убил противника на итальянской границе, дон Иларио, конечно же, видеть не мог. Но перед глазами стояла отвратительная лужа ядовито-желтой рвоты, в которую столбами вросли его руки. И толчки: внутренности просились наружу, выражая гневный протест против убийства. Ему, хоть и прошло более тридцати лет, до сих пор жаль этого парня. Больше никого. Ни молодую беременную мавританку, ни чернокожих босоногих мальчишек, пытавшихся убежать от мощных копыт его коня у реки Хениль; взрослые воины не в счет. Все они были «неверными», исповедующими другую религию, — значит, они должны были умереть. Война стала его жизнью, а профессия солдата — сущностью. Вот и там, куда он скоро отправится, язычники. Значит, жизнь продолжается, и он — существует.

К тому же это шанс разбогатеть, купить землю, построить богатый, просторный дом и подумать о женитьбе.

Дон Иларио определил сроки заморской экспансии в два года. Что ж, придется уложиться. Когда он вернется в Испанию обеспеченным, ему будет всего 52 года. «Ерунда, а не возраст», — думал он.

Ровно сорок дней ушло на удивление спокойное, без поломок плавание. У южного побережья острова Тринидад

[15]

, не входя в пролив Пасть Дракона, экспедиция Хуана де Иларио пополнила запасы пресной воды и дров. Сделав двухдневную остановку и пользуясь новыми картами Охеды и Винсенте Пинсона, эскадра вошла в пролив, оставила слева от себя остров Улитки и благополучно вплыла в тихие воды Китового Залива.

Конечно, ни на какую Эспаньолу корабли не заходили. Зачем? Получать инструкции от какого-то Овандо? Бросьте! Не такой человек кавальеро Иларио. Хватит, наслужился под началом короны. Теперь он сам себе начальник и корона, открыватель и покоритель новых земель.

Кстати, для покорения Хуан Иларио подготовился основательно. На трех судах, кроме команд общей численностью 76 человек, находилось десять мелкопоместных дворян, около двухсот солдат, закаленных кто в долгих битвах реконкисты, кто в жестких потасовках с итальянцами, двадцать добровольцев-строителей и полтора десятка рабочих. Кроме них — разумного поголовья — находилось поголовье иное: тридцать лошадей и двадцать свирепых псов, молосских догов тигровой окраски, чья порода считается яростной, непривязчивой и малопонятливой; их злобный нрав и страшная сила будут незаменимым оружием для подавления туземцев.

Итак, обогнув мыс Песчаный и пройдя проливом Змеиная Пасть, корабли взяли курс на юго-восток и направились вдоль восточного побережья земли Парии. Идти пришлось левым галфвиндом

[16]

, так как постоянно дул западный ветер.

После недельного плавания дон Иларио приказал бросить якоря в устье реки Эссекибо, которую тут же звучно окрестил «Эскудеро» в честь копейщиков Св. Эрмандады, ополчения союза кастильских городов.

19 июня корабли достигли, наконец, экватора. И случилось это не где-нибудь, а на Великом Пресном море, в устье реки, которую в 1542 году капитан Орельяно назовет Амазонкой; реки столь огромной, что площадь, которую она орошает, равна площади всей Европы. Разумеется, командор не знал этого, но его, как и других участников экспансии, поразила величавость этой водной артерии, куда беспрепятственно вошли все три корабля.

Достигнув пятьдесят пятого градуса к западу от Гринвича, где в Амазонку впадает река Топажос, Хуан де Иларио дал команду бросить якоря. Не потому, что дальше идти не позволяла оснастка кораблей — она была на удивление мала для столь мощных галионов, меньше двух с половиной метров, а затем, чтобы высадиться на берег и полюбоваться этим воистину райским местом.

Уставшие за долгий переход люди, измученные изнурительной жарой и теснотой кораблей, с радостью в несколько приемов переправились на шлюпках и баркасах на правый берег реки.

Они устремились к тени могучих деревьев, ветви которых сплелись на недосягаемой для взора высоте. Сквозь них лишь кое-где пробивались солнечные лучи. Здесь были и секвойи, и буки, огромные капоки и кедры, и множество других деревьев, на темных стволах которых пламенели яркие лишайники. Забыв обо всем на свете, солдаты с наслаждением растянулись в благодатной тени, вслушиваясь в кипящую у них над головами жизнь; где-то высоко шло непрерывное движение: в лучах солнца жил целый мир попугаев, змей, обезьян.

Командор отдал приказ, и двадцать вооруженных кирасиров верхом на лошадях отправились на разведку вверх по Топажосу на предмет выявления поселений индейцев — на самой Амазонке за время пути их насчитали не менее сорока.

Прошло около часа, прежде чем из леса появилась небольшая группа во главе с молодым индейцем, гордо держащим голову в диадеме из серых перьев. Рядом — с не менее гордой посадкой головы — шагал круглолицый обладатель роскошной шляпы, все так же придерживая её рукой. Первый, по всей видимости касик, остановился в трех шагах от дона Иларио и без тени смущения — после позорного бегства из деревни, посмотрел ему в глаза.

— Горау синг мау, — сказал он звучным голосом и приложил руки к груди.

Это должно было означать: «Приветствую тебя, господин».

«Нет, — подумал дон Иларио, — так дело не пойдет. Если уж я решу остановиться здесь надолго — а я уже почти решил, — то придется им учить испанский язык». И сказал вслух:

— Приветствую тебя, вождь.

Вечером в роскошной каюте командора собран был военный совет. На него были приглашены наиболее влиятельные и авторитетные сеньоры, в том числе и Антоньо Руис, под началом которого большинством голосов оставили конный отряд.

Хуан де Иларио обратился к совету с речью:

— Сеньоры, у меня сложился определенный план относительно нашей миссии. Прошу выслушать меня и поддержать. Хотя я с уважением отнесусь к дополнительным предложениям (командор намеренно не произнес «замечаниям»). Во-первых или нет, но обращаю ваше внимание на очень удобную бухту для кораблей, они стоят словно в колыбели. И стоят очень удобно — на слиянии двух рек. Завтра мы предпримем поход к притоку Топажоса, где, как я понял из разговора с касиком, много золота. Там живет небольшое племя. Если эти сведения подтвердятся, сделаем следующее: мы начнем постройку форта. Здесь. А помогать нашим строителям будут индейцы этого племени. Они же будут снабжать нас и пищей. Поэтому предлагаю: с этими индейцами жить в мире. Другое племя будет добывать золото. Там мы поставим небольшой гарнизон и будем следить за работой. Еще я выяснил, что на другом берегу Амазонки напротив — живут каннибалы, периодически совершая набеги на соседей. Это многочисленное, воинственное племя, и нам придется иметь с ними дело. Неважно, нападут они первыми или мы, но жить по соседству с людоедами перспектива не из лучших.

— А что если заложить форт рядом с поселком индейцев? — высказал предположение ровесник командора Родриго Горвалан, доверенное лицо судовладельца Франциско де Веги. — А если в притоке обнаружится золото, то — там. Прямо на месте. Не нужно будет дробить отряд, и мы избежим ненужных в этом случае построек.

— Вы, сеньор Горвалан, видимо, не очень внимательно слушали меня, и теперь я опасаюсь, что вы не в единственном числе. Поэтому повторю. Удобная по месту расположения глубокая бухта — раз. Форт, расположенный тут же, рядом с кораблями, — два. Все основные силы здесь. Забегая вперед, скажу, что добытое индейцами золото мы будем еженедельно переправлять сюда. Это каких-то два часа ходу на баркасе и ещё меньше на лошадях. Опасаться нападения индейцев с целью захвата золота — глупо и смешно. Тем более что мы совершим несколько рейдов по очистке прилегающих земель от лишних племен. А если будет нужно, увеличим численность туземцев, работающих на нас, путем пленения индейцев из соседних селений. А с этими, — дон Иларио указал рукой в сторону поселка, — нам нужно жить в мире. Прошу донести мое требование до всех участников экспедиции.

На очередном совете влиятельных кавальеро, состоявшемся в этот же вечер за три часа до «Salve»

[18]

, было решено незамедлительно начать строительство фортов. Основной форт будет именоваться Бель-Прадо (Красивый луг), мелководную речку переименовали в Рио-Рико (Богатая река), а будущие стены крепости у иругенов теперь следовало именовать Рабочим поселком.

Алькальдом — комендантом форта на золотоносной реке был выбран 50-летний Мартин Сармьенто из Кадиса, соратник дона Иларио, суровый и беспощадный воин, прославившийся своей жестокостью в войне с маврами. Его помощником стал Гарсия Кристоваль. На него возложили обязанности по надзору за работой занятых золотодобычей индейцев и наказание непослушных — вплоть до публичной казни как наглядный урок остальным, дерзнувшим ослушаться и отойти от устанавливаемой с этого дня дисциплины и нормы в Рабочем поселке.

В тот же вечер был назначен и ответственный за переправку золота из Рабочего поселка в Бель-Прадо. Им стал Родриго Горвалан — то самое доверенное лицо судовладельца из Кадиса, продолжавшего свою деятельность в родном городе. Не нужно говорить, что губернатором был избран дон Иларио. Он же взвалил на себя и непомерный груз совмещения ещё нескольких должностей: главы управления, коменданта и коронного судьи. В Испании все эти должности назывались одним словом — алькальд. Что касается первых двух, то они не вызывали сомнения и были совершенно справедливыми, но вот последняя — коронного судьи — порождала у некоторых членов совета ироническую улыбку. Коронный — значит служащий короне, исполняющий её волю, представляющий её власть в лице наместника, наделенного ею, короной, соответствующими полномочиями. Дон Иларио же не был ревнивым служителем царствующих особ.

На следующий день отряд пеших воинов численностью в 40 человек во главе с Мартином Сармьенто отправились на постоянное место дислокации — в Рабочий поселок. Туда же тронулся и баркас с десятью плотниками, и столько же пугающих своей внешностью молосских догов. Сопровождали отряд конники Антоньо Руиса, который, проводив их, должен был вернуться в Бель-Прадо, где за дело уже взялась другая половина рабочих.

Впрочем, о рабочих можно было не беспокоиться — их хватало в нескольких сотнях метров от будущего форта.

Паргаун и десятка три индейцев рано утром навестили необжитое пока место базирования основного отряда испанцев. Они принесли массу продуктов и напитков. Касик спросил у командора, не нужна ли ему помощь. «Спасибо, не откажемся», — ответил дон Иларио.

Дома ставили по типу казарм, отдельных было только восемь. Кроме того, предстояло построить складские помещения, по требованию врача эскадры туалеты и госпиталь. В общем возводился небольшой городок с простенькой инфраструктурой, способной удовлетворить чисто мужское общество.

В таком же темпе — но не с таким размахом, началось рождение форта в Рабочем поселке, где иругены были заняты не только строительством. В щадящем режиме, установленном на первое время Мартином Сармьенто, был собран первый кинтал

[19]

золота — за первый день работы.

23 июля инфраструктура строящегося городка слегка расширилась пополнилась ещё одним объектом, о котором ни дон Иларио, ни доктор да и остальные, в силу своей самонадеянности, даже не думали.

Алонсо Санчес пошел в лес, и его укусила змея. Укусила за ногу чуть повыше щиколотки, как раз там, где кончался кожаный башмак. На его крики сбежались находившиеся поблизости солдаты и индейцы. Но… было поздно.

Во-первых, Алонсо не сразу стал звать на помощь; он и боли-то сильной не почувствовал, только увидел, как в кустах скрылась ярко-красная змея с черными, окруженными по краям зеленой каймой кольцами.

Во-вторых, как истинный кастилец, он хотел отомстить. Но страх перед этой мерзкой, хоть и красивой гадиной (а может, и не одной — сколько их там в кустах?), пересилил жажду мести.

Если бы Алонсо знал, что скрывшаяся в кустах змея относится к семейству королевских аспидов, он пришел бы в неотвратимый ужас: укус аспида смертелен, и человек умирает через десять минут.

Занятый строительством фортов дон Иларио изменил свое решение относительно ранее намеченного плана — военного похода против барикутов. Паргаун в конце второй недели пребывания испанцев на берегах Топажоса напомнил ему об этом.

— Amigo mio, — сказал командор, принимавший касика в своей каюте на «Санта Марии», — ты можешь быть спокоен на этот счет. Я не забыл о своих намерениях. Но мои люди устали. Они, равно как и я, находились на кораблях больше восьми лун… Тьфу-ты! — ругнулся почтенный сеньор, из-за того, что сбился на примитивные определения, используемые индейцами.

Вместе с вождем на галион прибыл и переводчик Тепосо. Он важно восседал на стуле, обитом тисненой свиной кожей и, словно король, не снимал с головы шляпу. Глядя на эту вольность, дон Иларио лишь презрительно морщился.

— Так вот, — продолжил он, — мы находились в плавании больше восьми недель, устали, измотались. Как только будут готовы казармы для солдат и они смогут отдохнуть в полной мере, ну хотя бы недельку — ведь что за отдых в походных палатках! — обещаю: барикуты подвергнутся решительным репрессалиям.

В действительности, дону Иларио вовсе не улыбалось тащиться со своим войском в болотистую местность, где среди полчищ змей и гнуса обосновались барикуты. «Чего ради переться в эти чертовы трясины? — думал он. — Чтобы помахать мечами и насладиться кровью? Вот если бы у них было золото, тогда другое дело. Можно и нужно было бы пройтись сталью и огнем. А так — война ради войны, — пустое».

Хуан Фернандес по-прежнему занимался обучением индейцев испанскому языку. Немалую помощь в этом ему оказывал Тепосо, который был освобожден от всех видов работ. Со своими соплеменниками он разговаривал исключительно на испанском, а те, открыв рты, силились понять, о чем толкует этот парень, снискавший доверие и уважение «богов». Но постепенно и их ухо стало привыкать к кастильскому наречию: сначала отдельные слова, потом — связки из двух-трех. Правда, толково и связно никто говорить не мог, зато понимать стали почти все.

К Хуану Фернандесу присоединился Антоньо Руис, которому надоело слоняться по лагерю, часами валяться в гамаке и играть в кости. Его конный отряд только три раза наведывался в Рабочий поселок, а в основном находился без дела. Любопытному Руису хотелось побольше узнать о стране, где он оказался волей случая.

Его земляк из Хереса, двадцативосьмилетний Раул Кортес

[22]

, когда-то служил под началом дона Иларио и был приглашен в команду, которая отправлялась за океан. Прибыв в родной город попрощаться с родителями, он встретил там своего приятеля Антоньо Руиса, отдыхавшего на родине после ранения в стычке с итальянцами. Позавидовав Кортесу, отправляющемуся в столь опасное и романтическое путешествие, Руис несчастно вздохнул, посетовав, что поневоле становится аскетом

[23]

и даже начал писать эклоги

[24]

. Друг понял его и предложил ехать с ним, взяв на себя смелость поговорить с доном Иларио о включении в команду ещё одного человека.

Родители благословили Антоньо и дали половину своих денег — 100 кастельяно. Полный тайных надежд, молодой идальго предстал перед суровыми очами командора. Это случилось в последних числах марта 1503 года. Раул Кортес отрекомендовал своего друга как храброго воина и достойного дворянина. И Кортес не врал — Антоньо Руис действительно был бесстрашным рыцарем. Понял это и Хуан де Иларио, испытующе глядя на благородное, бледное лицо молодого воина, носившее глубокий отпечаток аристократичности. Руис пребывал на седьмом небе, когда, стоя у фальшборта «Санта Марии», подставлял раскрасневшиеся щеки вольному ветру. И свежий бриз гнал корабль и его вместе с ним навстречу невероятным приключениям.

Руису было интересно все. Он засыпал Тепосо вопросами о жизни индейцев, об их обычаях, нравах. Болтливый индеец без удержу сыпал предложениями, состоявшими исключительно из двух-трех слов. Немало позабавил Руиса рассказ об одном племени, где совершенно оригинально происходит обряд посвящения вождя. Если перевести односложные фразы Тепосо на нормальный язык, то получится следующее.

«Вот это новость! — думал Антоньо Руис, направляясь к шлюпке, чтобы отплыть на «Санта Марию» и доложить дону Иларио. — Конечно, командора трудно удивить, но если все окажется правдой… Боже, как интересно!»

Но он ошибся, был не прав, когда сомневался на счет способностей дона Иларио удивляться.

Командор сначала поднял брови, потом нахмурил их. В его взгляде чувствовалось недоверие и озабоченность. И он задал себе вопрос, который двадцатью минутами раньше влез в голову Руиса: «Как это — белые?», а вслух сказал:

— Если этот шут врет, я самолично вырву его лживый язык.

Командор поймал себя на мысли, что опять употребляет индейские выражения. От этого он ещё больше нахмурился.

Но молодому идальго не суждено было выполнить просьбу командора.

Диего Санчес, ревниво исполнявший приказы своего начальника, продолжал испытывать терпение матросов, которые очередной раз обливали водой идеально чистую палубу.

Когда Руис выходил из каюты дона Иларио, чтобы по веревочной лестнице спуститься к шлюпке, груметес переключились на castillo de proa — переднюю часть корабля, куда молодой идальго и направлялся. Но его ноги, обутые в высокие, тонкой испанской кожи сапоги, предательски заскользили по глянцевой, будто смазанной салом, палубе. Антоньо хотел дотянуться до фальшборта, но правую ногу высоко подбросило вверх, и он, нелепо взмахнув руками, упал на спину, придавив всем телом левую руку, которой пытался смягчить падение.

Острая боль молнией ударила в предплечье и тут же полоснула мозг. Руис на мгновение увидел перед глазами молочную пелену, которая не стала долго задерживаться, уступая место разноцветным, искрящимся шарикам. Он уже готов был потерять сознание, но подкатившая тошнота не дала этого сделать. Стиснув зубы, Антоньо сел, глядя на огнем горевшую руку.

К нему уже бежали Диего Санчес и штурман «Санта Марии» Перо Эрнандес. Но они, впрочем, кроме как помочь ему подняться, ничего сделать не могли: рука была сломана.

Было 14 октября, и шел третий день путешествия, размеренности и спокойствия которого пока ничто не нарушало. Оба отряда, не выпуская друг друга из вида, продвигались к намеченной цели.

Как и предполагал Раул Кортес, за 10–12 часов проходили около 20 миль. К вечеру, выбрав удобное место для ночлега, отряды соединялись и после ужина крепко засыпали в разбитых палатках, не забывая, впрочем, выставить посты.

Течение Топажоса было заметно быстрее, чем у медлительной Амазонки. Поэтому гребцы направляли баркас вдоль берега, где оно было не так стремительно. Не забывали они и об исследовании реки относительно судоходства; даже у берегов глубина была порядочная. Конечно, галионы при попутном ветре смогут подняться сюда, хотя будут restreando la ansla por el suelo — идти очень мелко.

Если бы умы испанцев, отправившихся на разведку, не были замутнены жаждой наживы, они бы заметили, какое великолепие разнообразной природы их окружает. Это были поистине райские места — эскуриал

[29]

матери-природы, если говорить их языком.

Лесные чащи чередовались с живописными полянами, глядя на которые, терялось ощущение тропической местности; лишь заросли кустарника да одиноко стоящие пальмы «слоновая кость» в окружении десятков видов орхидей, все ещё говорили о тропиках. Но прогалины снова сменялись бамбуковыми зарослями, те — кокосовыми и финиковыми пальмами, огромными узловатыми гингко, прямыми, как стрелы, кедрами. От благоухания цветов, над которыми жужжали пчелы, казалось, стояло ароматное марево, а над низко свисавшими ветвями, согбенными под тяжестью плодов, порхали стаи пестрых птиц. Вопли обезьяньего народа, царившего над зеленым естественным сводом, образованным сплетением ветвей и лиан, вносили свою лепту в безграничие этого девственного и неповторимого мира.

По пути к водопаду, чей отдаленный шум был услышан на девятнадцатый день пути чутким ухом Тепосо, которого включили в состав экспедиции для объяснения с альмаеками, конкистадорам встретилось четыре поселения индейцев. Жители первых трех деревень в ужасе бросились бежать, увидев, что к ним приближаются четырехногие чудовища с двумя головами. Так что испанцы даже не сумели их как следует разглядеть. Но вот на подступах к «воде, падающей в воду», жило весьма храброе племя.

Кавалькаду встретил нарастающий рокот барабанов, а к баркасу устремились не менее тридцати пирог с индейцами. Решительные воины были вооружены луками и дротиками. Испанцев это, правда, мало встревожило, тем более что развернуться где было.

Спокойный Раул Кортес, восседавший на гнедом жеребце, поднял того на дыбы и, обнажив обоюдоострый меч, первым ринулся в атаку. Прикрываясь от стрел легким щитом, он почти надвое рассек ближайшего к нему индейца. За ним последовал другой, третий…

Индейцы поначалу опешили, но потом, с безнадежной решимостью, бросились вперед, сделав вторую и последнюю ошибку, идентичную первой: показали свою храбрость в сочетании с воинскими навыками перед гордыми и не менее смелыми кастильцами. За десять минут жестокой схватки они потеряли около пятидесяти человек из двух сотен нападавших. А маленький отряд Раула Кортеса продолжал смертоносной косой валить «дерзких и непокорных».

Битва на реке была выиграна вообще без усилий. Диего де Аран подпустил пироги на расстояние выстрела из арбалета, но стрелять из них не спешил. Для начала рявкнули два десятка ружей, и когда нападавшие с перекошенными от страха лицами побросали весла, забыв о цели своей вылазки, — вот тогда безжалостные короткие стрелы просвистели в воздухе, освобождая тугую тетиву для очередного выстрела. Почти каждая стрела нашла свою цель. И по воде мимо баркаса поплыли пустые пироги, пироги с убитыми и просто трупы с торчащими в них древками, словно в насмешку украшенными красивым оперением, которое в жуткой гармонии сочеталось с перьями в черных волосах индейских воинов.

Тепосо воистину обладал уникальным слухом: лишь спустя значительный промежуток времени, за который было пройдено полторы мили, остальные тоже услышали отдаленный рокот.

Теперь, следуя указаниям Атсорты, с отцом которого поделился индеец с Большой Земли, следовало искать правый приток Топажоса. Он и должен был привести к городу альмаеков.

О близости водопада говорило и усилившееся течение. Становилось ясно, что через три-четыре мили отпадет необходимость снимать промеры глубин: даже при сильном попутном ветре галионам не справиться со столь бурным потоком. А это значит, что один из вариантов — захват Золотого Города посредством огневой мощи кораблей — отпадал.

На следующее утро баркас оказался в устье небольшой безымянной реки и нырнул в её относительно спокойные воды; но смог продвинуться лишь на милю — река оказалась слишком мелкой, к тому же впереди обнаружились пенящиеся пороги. По счастью, невдалеке нашли спокойную тихую заводь, от которой в глубь тропического леса шли заливные луга и поросшие травой болота, окутанные темно-зеленой пеленой. Здесь была удобная стоянка для баркаса.

Бросив опостылевшие весла, солдаты с блаженством разминали затекшие ноги, топча сапогами бархатистую траву.

Пробуждение было долгим и томительным. И вот, наконец, как после долгого наркоза, мозг стал демонстрировать на внутренней стороне век, словно на экране монитора, стремительный полет возвращения сознания.

У Джулии перехватило дух от бешеной, головокружительной гонки по абсолютно черному узкому коридору; уносясь от неё ровным квадратом, он смыкался где-то вдали. Движение было назад, а не вперед, и к Джулии вначале пришло тягостное ощущение приближающейся рвоты. Но с каждой секундой это чувство таяло — а вскоре пропало совсем.

Крутые виражи, резкие взлеты, неожиданные падения спиной в вертикальные стволы черных шахт этого фантастического бесконечного лабиринта и постоянное вращение против часовой стрелки — все это сопровождалось беззвучным криком Джулии, которой казалось, что следующее падение будет последним. Но… Вслед за очередным следовали ещё и еще. И все были нескончаемо долгими, доводящими до исступления.

Казалось, время пошло по замкнутому кругу.

Но вот её неистовый полет стал более плавным и медленным, стены коридора начали тускло отсвечивать от невидимого пока источника света, находящегося где-то позади.

Тепосо ещё издали заметил оживление в стане жриц и облегченно вздохнул. А Олла от удивления приоткрыла рот, глядя на вольность — да нет, это была дерзость старшей жрицы, которая держала свою руку на голове Бога. Тепосо этого не оценил, он был искренне рад за девушек, которые в короткий срок восстановились после удара молнии и, как видно, пришли в норму. Поэтому такая мелочь прошла мимо его внимания.

— Эй! — крикнула ему Лори и, махнув рукой, пошла навстречу. — Нам сказали, что ты тренер. Играющий? — Она невинно осмотрела его крепкую фигуру.

— Лори! Прекрати этот цирк! — Джулия тоже подошла и отстранила плечом подругу. Дружелюбно улыбнувшись индейцу, она отрекомендовалась: — Меня зовут Джулия Мичиган, я — офицер ВМС. А как ваше имя?

Тепосо недовольно сощурился и сказал:

— Ничего не пойму… Что это у тебя во рту — орехи?

Тепосо чувствовал себя болваном, идя рядом со жрицами и рассказывая им о том, что они и сами прекрасно знали. Но внутренний голос подсказывал, что так надо, и он слепо повиновался ему. Впрочем, не это шокировало бедного индейца, а то, что он вел повествование на испанском языке. Вот это буквально убивало его. Плюс ко всему — поведение жриц. Их будто подменили, в повадках стало что-то от хищного зверя. Старшая спокойно шла рядом и слушала, изредка задавая короткие вопросы, зато другие, вооружившись взятыми из лагеря топориками, шастали по кустам, забегали вперед или вообще надолго исчезали из виду.

«Чем вооружены испанцы?» — Тепосо мысленно повторял вопросы жрицы и отвечал. «Сколько их?» — «Приблизительно две сотни… На трех кораблях… В живых не осталось никого, только я и жрицы… Пленные — только дети… Наверное, около ста…» — «Кто он?.. Вождь!.. А Литуан — священник». «Скорее бы уж дойти и сдать их ему», — жестоко подумал Тепосо, пропустив очередной вопрос настырной жрицы.

— Тепосо, ты не слышишь меня?.. Я спросила — какое расстояние отсюда до города?

И он снова включился в работу.

А Олла шла рядом и пылающим взором благодарила небеса. За что — она не знала, но, глядя на изменившихся подруг, угадывала, что произошло что-то большое и торжественное, случилось то, для чего они молились и днем, и ночью. Ее чувство было радостным и печальным одновременно, как все её песни.

Уже почти два часа Артур Шислер перечитывал старинный манускрипт, осторожно перекладывая тонкие листы пергамента с красной печатью испанской короны и листы с инициалами «Х.И» под простеньким гербом со щитом и парой скрещенных мечей, перекрытых снизу оливковой ветвью. Директор ЦРУ в который раз брал в руки первый лист и с чувством легкого помешательства читал: «Здравствуйте, уважаемый профессор Харлан! Амфоре, которую вы только что распечатали, ровно 500 лет. Тот же возраст имеет и послание, которое вы сейчас читаете. Простой анализ легко подтвердит это. Вы — здравомыслящий человек, оттого ваша голова недолго будет кружиться. Отбросьте все — и смотрите только на факты. 10 ноября 2003 года вы должны дать интервью бразильской корреспондентке Елене Карера следующего содержания… Затем напишите записку… Операция по вашему «освобождению» будет проводиться силами ЦРУ и военно-морской разведки США. Ваше «спасение» явится к вам в образе семи привлекательных женщин-американок…»

Профессор Харлан сидел напротив Шислера и делал какие-то пометки у себя в блокноте; он никогда не терял ни минуты времени. Вот и сейчас ему неинтересно было созерцать чересчур сосредоточенную мину директора разведки. Впрочем, изредка он бросал на Шислера короткие взгляды.

А сам Шислер, когда в 9 часов утра адъютант доложил о том, что некто Ричард Харлан настаивает на личной встрече с ним, нимало удивился. Он ждал от резидента в Итаитубе радиограмму, которая должна прийти в 14.30 по вашингтонскому времени. Второй сеанс связи планировался на девять часов вечера в том случае, если командир спецгруппы на встречу с резидентом не явится. Этот сеанс одновременно был и тревожным звонком — значит, операция носит более сложный характер; Джулии Мичиган даны были соответствующие инструкции — действовать сообразно сложившейся обстановке.

Шислер не стал делать умозаключений по поводу неожиданного сообщения адъютанта, не счел также нужным вызвать к себе Челси Филда; он отдал короткое распоряжение и подошел к окну, рассеянно глядя на поросшую деревьями долину Потомак.

Через сорок минут Шислер получил данные предварительного анализа: манускрипт написан приблизительно 450–500 лет назад; характерные для той эпохи чернила; микроскопические трещины на пергаменте рассекают элементы букв, подтеков чернил в микроизломах нет, это указывает на то, что текст не был нанесен на древний пергамент в сравнительно недавнее время.

Шислер тяжело вздохнул. Настало время, когда он должен предложить Ричарду Харлану на выбор два варианта объяснений (а их не избежать) с первым помощником. Блез примет любую заведомую ложь; Харлан жив и невредим, и помощник, не вдаваясь в детали операции, должен сам предложить Шислеру не распространяться о их невольном союзе. То есть и директор ЦРУ, и первый помощник как зависели друг от друга, так одновременно и боялись одного человека, Президента. Посвящать в курс дела третьих лиц ни тот ни другой не рискнули бы.

Итак, профессор Харлан никогда не писал никаких записок, его не похищали и он сам не инсценировал своего похищения. Правда, оставались исполнители и немногочисленные свидетели. Шислер пока о них не беспокоился, особенно о первых — до Бога высоко, до царя далеко. Тем более что письменно не был отдан ни один приказ.

Сейчас основное ядро «Нью-Эй» было парализовано. Шислер как бы хотел в это верить, но в то же время гнал эту мысль прочь. Пока он лично не увидит последствия контакта спецгруппы с таинственным идолом, поверить он не сможет.

Эвакуировать отряд казалось делом простым. С минуты на минуту в Бразилию должен был вылететь специальный агент Шислера, который возьмет ситуацию на месте захоронения сокровищ в свои руки. Бесси Нильсен получит от него приказ — официально обратиться за помощью в медицинское учреждение Итаитубы и сообщить о случившемся в посольство США. Группу американских туристок — бразильские медики могут поставить им любой диагноз, вплоть до отравления, — срочно переправят на родину. Самолет приземлится на небольшом аэродроме близ города Гейсвилл, штат Флорида, где в секретных лабораториях ЦРУ девушек будут наблюдать опытнейшие врачи и ученые. Туда же вскоре доставят и идола, нелегально вывезти его из Бразилии труда тоже не составит.

Лори Кертис присела рядом с Джулией и коснулась рукой её плеча.

— Что-то не так, Джу, клянусь всеми угодниками, здесь что-то не так. Ты слышишь?

Джулия оторвала, наконец, взгляд от священника и молча уставилась на подругу.

— Откуда он тебя знает? И что за странное имя — Дила?

Олла первой вышла на край своей поляны. Она по-хозяйски простерла вперед руку, приглашая остальных.

Тепосо ожидал увидеть невесть что, переводя красочные описания Оллы о «самом укромном месте на свете». Он придирчиво осмотрел то самое место: ну, ручей с чистой водой, ну, кольцо высоких деревьев, поглощающих все звуки извне, ну, ещё что-то. На его взгляд, заслуживал внимания лишь просторный шатер. Да и то в нем можно разместить только раненого Литуана, Альму и пару жриц. Впрочем…

Тепосо воочию убедился, что кое-кто ещё свободно туда уместился. Из зелени шатра, зевая, вышла пума и села, поджидая гостей.

Кили уже давно различила сквозь шорох неспокойного леса легкие шаги. Настороженность быстро прошла, потому что она узнала поступь Оллы, вернее, почувствовала её. Правда, с Оллой был кто-то еще, наверняка похожий на нее; их шаги сливались, иногда — разбегались, но все они были, как у нее.

Тепосо хоть и опешил в первые мгновения, но все же остался сыном природы. Он предостерегающе поднял руку, призывая остальных остановиться. Пума не тронет людей, но все равно нужно подождать, пока она не покинет это место.

Литуна перенесли в шатер на приготовленную из мягких трав постель. Джулия созвала военный совет.

— Время для нас бесценно, поэтому не будем разбрасываться. Пока не стемнело, нужно ознакомиться с городом, хотя бы издали. Тепосо знает его планировку и архитектуру. Предлагаю подобраться к городу как можно ближе, и он на месте ответит на интересующие нас вопросы. Может быть, мы сумеем определить, где держат детей. Правда, надежды на это мало. Нам нужен «язык». Я думаю, Лори и Дороти расстараются, и завтра мы будем иметь честь приветствовать здесь первого гостя. Чтобы иметь очевидное представление, а не по рассказам, на осмотр местности пойдут все. Кроме Сары. Сара остается в лагере и пытается найти объяснение тому, что с нами произошло. Друг за другом не ходить, чтобы не натоптать тропинок, идти краями кустов, как можно ближе к деревьям, по возможности избегая ступать на траву.

Последние слова Джулия явно адресовала Тепосо, так как остальные знали, как нужно передвигаться по джунглям. Она первая углубилась в чащу, и с этого момента языковое общение прекратилось.

Лори кивнула Тепосо, показывая направо от себя, и исчезла. Тепосо даже вздрогнул.

Он отклонился в сторону на десяток метров и ступил в прохладный лес, определяя для себя направление, параллельное остальным. Сделать это оказалось практически невозможно; и зря он вслушивался и вглядывался — ни одна из жриц ничем не выдала своего присутствия. Тепосо стало не по себе, он почувствовал себя одиноким в лесу и даже поверил в духов, которые растворились в воздухе, чтобы принять человеческий облик в самом конце пути.

Вот и все. Свершилось. Хуан де Иларио устремил мутный взгляд на четырнадцать золотых изваяний, расположенных полумесяцем вдоль северной стены пещеры. Центром этого непроизвольного сектора служил большой плоский камень. Сейчас он пустовал, но днем или двумя раньше на нем покоилась таинственная фигурка идола. Она не беспокоила насытившегося видом золота командора. Тем более что, по рассказам Диего де Арана и Кортеса, была сделана из другого металла, пусть даже из серебра. Но разве шел изваянный индейский Бог в сравнение с тем, что затуманило взор великого конкистадора?.. Груды золотых украшений, фигурные лепки, снятые с усыпальниц вождей и дворца, прямоугольные плитки с непонятным символом семиконечной звездой и, наконец, маски, образовавшие бесформенную, огромную кучу; скаля клыки и пожирая нового хозяина недовольно сощуренными глазами, они, казалось, шевелились: нижние уродливые морды старались стряхнуть с себя непосильный груз оказавшихся наверху своих точных копий…

Но это было лишь феерической игрой слабо потрескивающих факелов, которые держали в руках подавленные величием золота испанские солдаты. Беспокойные желто-красные языки пламени метались из стороны в сторону, оживляя благородный металл. От этого он представлялся воспаленным умам олицетворением жизни. Или её возрождением. Или — продолжением. Но продолжением счастливым и беззаботным. Нет, это все-таки было рождение. Зачатие произошло на берегах порта Кадиса, когда сотни сладострастных рассказов о богатстве далекого края изнасиловали их умы, а великое таинство рождения произошло в темной пещере под громкий стон воды и — очищающий этот грех — отблеск жаркого огня.

Теперь золота было много. Дон Иларио, прикидывая, отсек пятую часть, а остальное поделил на двести неровных, естественно, частей. Его доля была гораздо больше, чем любая другая, но все равно она стала казаться ему маленькой. Тем паче сравнивать было с чем.

Возвращаясь в город, командор остановил коня на прииске и долго смотрел на темные шахты, где совсем недавно трудились рабочие-альмаеки. Теперь их нет. Чтобы увеличить свою долю, которую так резко урезали лучистые глаза королевы, да столько же загребли жадные руки его компаньонов и, напоследок, растащили по кускам желчные солдаты, дон Иларио решил возобновить работы на руднике. Сейчас, когда его богатство было осязаемым и — конечно, не совсем — достаточным, он вдруг вспомнил, что является в этом далеком краю посланником, наместником Их Величеств короля и королевы Испании и ему придется исполнять их волю. Он тронул коня, и иноходец плавно припустил к городу.

Расположившись на троне, который стал больше походить на огромное кресло, когда с него сняли козырек, дон Иларио вызвал к себе Хуана Фернандеса. Молодой идальго, так успешно справившийся с ролью учителя испанского языка, был возведен командором в писари ещё до боевого похода в страну альмаеков.

— Сеньоры, — начал дон Иларио, когда приглашенные расселись на сапотовые скамьи, — хочу вынести на ваш суд некоторые соображения. Но для начала ознакомьтесь с одним документом. Пожалуйста, сеньор Фернандес.

После того как писарь эскадры умолк, во дворце повисла тишина. Подобного документа все ждали давно, чтобы по возвращении в Испанию не было разговоров и обвинений в адрес «строптивого» войска Хуана де Иларио, дерзнувшего пойти против воли монархов, или, по крайней мере, говоря языком командора, допустить к царствующим особам некорректные действия. Поэтому все, исключая разве что самонадеянного Раула Кортеса, если не облегченно, то явно одобрительно выдохнули и дружно закивали головами. Как-никак, а возвращение домой — не за горами. И какое возвращение! Под торжественные звуки золотых труб!

— Итак, сеньоры, предложение с последующим продолжением. — Дон Иларио скривил в усмешке тонкие губы. — Если вы внимательно слушали сеньора Фернандеса, — речь пойдет о пункте первом этого документа. В самом его конце я как бы вскользь упомянул о золотых рудниках и приказе на возобновление работ. На самом же деле — это не простое поминание прииска, это нам с вами серьезный довод обосноваться здесь ещё на некоторое время. Что бы вы подумали о сроке, ну, скажем, в один год?

Мартин Сармьенто и Диего де Аран переглянулись, на их лицах ничего не отразилось, как дон Иларио ни вглядывался. Родриго Горвалан беспокойно заерзал на лавке, а Кортес в знак одобрения наклонил голову. Слово взял Гарсия Кристоваль.

— Я согласен с доном Хуаном. Не покажется ли кому-то, я имею в виду подхалимов и деляг, которых хватает в стане царедворцев, что наш так рано закончившийся поход был легкой прогулкой? Про нас будут распускать сплетни, что мы — лишь удачливые люди, а не доблестные воины Их Величеств, добывшие золото в тяжелых боях, проливая кровь и теряя товарищей. Я лично не собираюсь по возвращении доказывать обратное, потому что ценю свое достоинство воина. В битве за город я получил девять ранений.

На следующее утро Кортес велел охраннику Гонсало Муньосу открыть вход в подземелье и, взяв в руку горящий факел, спустился вниз.

Дети сидели небольшими группами, согревая друг друга телами. Огонь выхватил равнодушный блеск глаз, казавшихся огромными на исхудавших лицах.

Кортес, громко топая сапогами, прошел в конец подземного хода и осмотрел огромные камни, которые навалили солдаты, намертво закрывая другой выход. Похоже, дети и не пытались разобрать завал. Да к тому же это было им не под силу. Вернувшись назад, он встал на первую ступеньку и, сопровождая слова красноречивыми жестами, громко крикнул:

— Выходи!.. Ну, живо!

Наверху раздался свирепый лай догов, которых сдерживали пять человек его небольшого отряда. Антоньо Руис стоял возле алтаря и подсвечивал сверху факелом. Кортес продолжал орать:

Наверное, Дороти и Лори сделали правильно, что не стали завязывать глаза Антоньо Руису, ведя его к месту своего базирования. Он не видел абсолютно ничего, равно как ничего не понимал. Его необычное состояние отражалось в глупой улыбке, которая на благородном лице выглядела нелепым мазком сумасшедшего художника. Такой же ненормальный, наверное, самовольно влез чинить его мозги и что-то там напутал, не туда загнул, не то привинтил. Похоже, что и жрицы подверглись вмешательству полоумного мастерового или недоучки-черта, который последнее время что-то частенько заставлял поминать себя. «Как, черт возьми, они могут разговаривать по-испански?..»

После десятиминутного перехода по густым зарослям жрицы вышли на небольшую поляну. Антоньо, раздвигая колючие ветки кустарника, шагнул следом.

Под ногами журчал быстрый прохладный ручеек. Он, словно спасаясь от погони, норовил быстрее пересечь открытую местность и прятался на противоположной стороне в толстых корнях деревьев. Над ним кружили огромные стрекозы, а ещё выше них шло беспрестанное движение гигантских бабочек. Их было так много, что Антоньо почувствовал на лице освежающие потоки воздуха от сотен бархатистых крыльев. Середину поляны заняли несколько секвой; обвитые плющом и лианами, они являли собой подобие некоего жилища. Подтверждением тому служило овальное пространство в сплошной стене зелени, которое явно служило входом хозяевам.

Девушек было около десяти. Они расположились возле шатра — вольные как ветер, своим присутствием оправдывая сказочность этого дивного места. Антоньо, перешагнув через ручей, оказался в неведомой стране, населенной до боли знакомыми грезами пылкой юности; сколько раз он предоставлял возможность своим задумчивым глазам, ещё смотревшим из детства, видеть подобную картину; сколько раз он протягивал руки к ослепительно красивой охотнице, приручившей дикого зверя, заставившей его служить себе.

Девушек было много, и все они были похожи, но он сразу узнал ту, что грезилась ему лунными весенними ночами, вышибая первые слезы незнакомого, но манящего чувства, в сладкой истоме порой доводящего до отчаяния. Да, это была несомненно она — полулежащая на зеленом ковре дочь природы; и все отдавали ей дань: птицы пели песни, бабочки живым опахалом перебирали длинные волнистые волосы, хищный зверь охранял её покой, покорно устроившись у её ног.

Литуан проснулся, чувствуя жажду, и попросил пить. Таемина, сидевшая у его изголовья, подала чашку с холодной водой.

За зеленой стеной шатра он услышал незнакомый мужской голос и чуждый ему язык. После долгого сна он не сразу сообразил, что совсем рядом разговаривает испанец. А когда понял это, то для того, чтобы вздрогнуть и испугаться, время было потеряно. Он лишь вопросительно посмотрел на жрицу.

— Там пленный воин, — сказала Таемина.

— Пленный воин, — повторил Литуан, вслушиваясь в ровный голос за стеной. — Помоги мне подняться.

— Но Дила не велела тебе вставать.

Заключенный под номером 40811572 только что вышел из душа и протопал мокрыми сланцами по коридору. Войдя в свою камеру, он аккуратно повесил полотенце на спинку кровати, подошел к встроенному в настенный шкаф зеркалу и придирчиво оглядел себя: лицо интеллектуала с морщинистым лбом и коротким подбородком. Неторопливо водя расческой по волосам, он зачесал их назад, затем маленькими ножницами подравнял седые усы. Потом ещё раз близоруко осмотрел себя в зеркале и, оставшись довольным своим видом, неторопливо стал надевать коричневую тюремную рубашку.

На 11.30 у него было назначено очередное свидание. И хотя заключенным положено три свидания в неделю, он пользовался своими правами намного реже: за этот месяц это было второе.

Его сосед по камере чернокожий мусульманин Джафар смотрел телевизор. На его коленях лежала Книга Гиннеса, открытая на разделе об убийствах. Но имени Джафара там не было. Наоборот, он боялся, что вскоре попадет туда. Джафар выучил наизусть один из подразделов и покрывался серыми пятнами, когда представлял себе лицо незнакомого Д.Л.Эванса. Эванса приговорили к казни на электрическом стуле и подали заряд около двух тысяч вольт. Ремни, которыми он был привязан, лопнули, кожа на теле начала тлеть, но сердце ещё билось. Через несколько минут подали второй разряд — Эванс, порядком обгоревший, был все ещё жив. И только третий электрический заряд, который с момента подачи первого был произведен спустя пятнадцать минут, оказался действительно последним.

Музей имени Эмилио Гоэльди гудел, как растревоженный улей. Многочисленная толпа, скопившаяся в центральном зале, постепенно стала редеть. Но ещё долгое время посетители музея оглядывались на постамент с серебристым идолом. Титановая табличка на постаменте гласила: АЛЬМА. БОГ ИНДЕЙСКОГО ПЛЕМЕНИ АЛЬМАЕКОВ.

Несколько минут назад возле идола стояли шесть человек. Пожилая пара из Англии, заплатив в кассе за разрешение вести в музее съемку, передавала видеокамеру друг другу, чтобы навечно запечатлеть себя рядом с индейским богом. Около них пристроились четверо подростков, роняющих на идеально чистый паркет капли подтаявшего мороженного. Основная же часть экскурсантов скопилась возле четырнадцати золотых изваяний. От скульптур их отделял канат с чехлом из красного панбархата и острые взгляды пяти охранников в полувоенной форме.

Служащая музея уже собиралась высказать недовольство относительно молодых людей, которые, несмотря на строжайший запрет, каким-то образом сумели пронести в музей мороженое, но внезапное появление директора музея Сильвио Мелу остановило её. Она быстро сообразила, что доктор Мелу может подумать, будто она следит за порядком только в присутствии руководства музея: директора не было, и все было тихо, директор появился — и тут же прозвучит её карающий голос. Поэтому она благоразумно осталась на месте.

Сильвио Мелу подошел к идолу в сопровождении двух человек. Его стремительные движения и особенно прическа под Эйнштейна за милю выдавали в нем ученого. А так как на нем был довольно небрежно завязан галстук, а рука с пожелтевшими кончиками пальцев воровски прятала дымящуюся сигарету, то даже неискушенному он виделся именно директором музея.

Охранник следственного изолятора долго изучал паспорт гражданина Ливана, переводя взгляд с фотографии на смуглое лицо посетителя. Наконец он кивнул и знаком указал на стол возле рентгеновской установки и детектора металла.

— Все из карманов на стол, включая сигареты.

Посетитель положил на стол бумажник в кожаном переплете.

— Это все? — Тюремщик послал на него испытующий взгляд. Потом вынул из ящика стола бланк спецформы и вписал туда фамилию посетителя: Салех Азиз. Заполняя бланк, он спросил: —?Вы не проносите в тюрьму оружие, наркотики, слесарные инструменты, еду?

Ровно в 11.00 заключенный под номером 40811572 подошел к двери, представляющей собой тяжелую металлическую решетку с электронным замком. За ней, на площадке лестничного марша шестого этажа, находился охранник. Он поднял глаза на заключенного и прочитал его номер на арестантской одежде.

— Мне нужно к врачу, — выразил свою просьбу Сужди.

Охранник набрал на клавиатуре компьютера номер заключенного, и на мониторе появилась «страничка» с личными данными и фотографией арестованного в верхнем левом углу. По рации он вызвал свободного охранника.

— Алло, Матт, это Миллер. Кирим Сужди, шестой блок, в санчасть.

2

3

4

2

3

4

На этот час полковник Кертис располагал всеми данными относительно спеццентра ангольской службы «Мерак» — теми, что хранились в информационном центре ЦРУ. Между полковником и Артуром Шислером, сидящим сейчас в своем кабинете, наладилась невидимая связь. Кертис, напряженно глядя на топографическую карту местности и пытаясь решить почти неразрешимую задачу — диверсионным отрядом в 10–15 человек освободить из застенок «Мерака» Сеифа Аль-Харби, — был уверен, что директор ЦРУ занят сейчас тем же. Хотя Шислер со своей стороны сделал все, что мог: у него начальная фаза, у Кертиса — завершающая. Но прав был Шислер, когда перечислил полковнику ряд факторов, которые так или иначе могли бы повлиять на работу, блокируя доступ к хладнокровию и спокойному анализу, принуждая к неорганизованной активности, и как результат — печальные последствия.

Ричард смотрел на карту, но видел перед собой Лори, видел близорукого человека с лицом интеллектуала и невольно представлял себе черты лица незнакомого Сеифа Аль-Харби. Если бы не ключевой момент в предстоящей операции, который представлял из себя условие или требование — исключение жертв со стороны ангольцев, — то операция носила бы обычный штурмовой акт. Несколько мин направленного действия, и здания спеццентра сдует как картонные коробки. Затем штурм тюрьмы, стоящей особняком от центра, несколько выше. Потом стремительный отход к пограничной реке Кунене. А там уже Намибия и надежный тыл, который гарантировал Шислеру шеф африканского отдела ЦРУ. Но все упиралось в условие, которое требовало исключение жертв.

Спеццентр «Мерака» находился к северу от реки Кунене, на берегу безымянной стремительной речки, которая бросала свои воды с тридцатиметровой высоты. Водопад. Опять водопад. Джулия, изучая карту, заметила: «Наверное, это навек. От водопадов нам никуда не деться».

Два года назад здания спеццентра принадлежали фабрике по производству бумаги. К этому времени власти страны приняли закон, запрещающий вырубку леса в бассейне реки Кунене, а точнее — севернее её берегов, так как она разделяла две страны — Анголу и Намибию. Для руководства фабрики возить лес издалека стало накладно, плюс издержки на обслуживание небольшой ГЭС, которую эта компания в начале 60-х годов сама и возвела, используя водопад. Тогда столб падающей воды измерялся всего 15–20 метрами, но возведенная водосливная плотина увеличила это расстояние. Именно последняя причина ГЭС — и стала дополнительным и решающим фактором: гидроэлектростанция, рассчитанная на определенный объем мощности, перестала удовлетворять требованиям фабрики, которые не могли не возникнуть из-за роста объема выпускаемой продукции. Оборудование было снято и перевезено в наспех возведенные корпуса близ города Байшу-Лонга, а спецслужбы выложили энную суммы за брошенные здания, и в них расположился «Мерак».

Профессор Харлан, оглушенный выкриками торговцев, бесцельно прогуливался по огромному рынку. Вот именно сейчас собственная затея показалась старому археологу глупой и бесполезной, в голову влезали жалкие оправдания вроде «ну я хоть что-то предпринял», «волей-неволей в этом есть и моя вина»… И эти оправдания навсегда останутся в нем, он никогда не решится высказать их вслух. Профессора коробила мысль о том, что на его голову когда-нибудь может обрушиться похвала за собственный полусумасшедший героизм — это в случае удачи, которая была больше похожа на тень призрака, — или же свалятся на эту голову упреки и гнев Ричарда Кертиса — если Харлан испортит все дело. Вот это последнее было более осязаемым.

Харлан вспомнил первую беседу с Джулией Мичаган, когда она спросила его, впервые ли он встречался с террористами и какое впечатление произвела на него эта встреча. Он ответил, что увидел в них некое стремление, единство, радость в действиях… Но террористов он и в глаза не видел, а рассказывал ей, делая кое-какие выводы из её же послания пятисотлетней давности и наблюдая за ней во время разговора. Он пытался угадать, отвечая двусмысленно, не имея ни малейшего представления о второй составляющей своих заумных ответов. И террорист для него был не человеком — ибо он не имел о нем никакого представления, а просто формулировкой, выведенной им же самим: террорист — это индивидуум, преследующий корыстные или политические цели путем силовых методов — захват заложников, прямые убийства — в большинстве массовые и в основном мирных граждан… И ещё то, что террористы, получив, выкуп, как правило, уходят от наказания на каких-либо территориях, где им гарантирована поддержка. И это одно из главных условий. Заложников они потом возвращают. Иногда.

От собственных мыслей профессора оторвал чей-то голос.

— Ваше имя Харлан?

Кирим Сужди заранее знал, чем закончится его разговор с Аль-Мохаммедом, но все же решил встретиться с верховным кадием. Профессор Харлан уже час мерил шагами тесное помещение в нижнем этаже здания резиденции Сужди, ставшим его местом заключения, а сам хозяин, миновав ряд минаретов в центре Триполи, входил на территорию главной мечети.

В разговоре с Ричардом Харланом Сужди горячо и откровенно показал профессору свою позицию, слова о ненависти к своим бывшим учителям, которые в его представлении были схожи с врачами лепрозория, не были показными; и влага, не дающая засохнуть глазам, так и не смыла глубоко въевшиеся в их трепетную поверхность следы проказы…

Он знал, чем закончится беседа с верховным кадием, однако не думал, что пойдет против собственных правил. Во-первых, дело было необычным. Во-вторых, на благо. В-третьих, если второе исключалось, его правила, установленные им же самим, снова вступали в силу. Это была широкая тема, где отголосками пронесутся слова: «Я бы не позволил родителям зачать будущего гения». И четвертое: Кирим Сужди не во всем был согласен с Учителем. В частности, Каддафи толковал роль спорта, искусства и науки в жизни общества как насаждение невежества, насилие. Учитель не раз говорил, что все методы обучения — современные, прогрессивные — не имеют право на жизнь. Человек обладает естественным правом на знание, освобожденным от диктата, фанатизма, преднамеренной трансформации склонностей и понятий. Отрицая диктат, Каддафи был диктатором.

В 1979 году указом Учителя в Ливии было введено новое летоисчисление, которое отличалось от принятого во всем мусульманском мире. Новая эра стала исчисляться не с 622 года, хиджры, когда пророк Мухаммед переехал из Мекки в Медину, а с даты его смерти, с 632 года. Кроме того, все изречения из Корана, которые всегда выставлялись в самых людных местах городов Ливии, по приказу Учителя были заменены фразами из его произведения, «Зеленой книги». И для того, чтобы в конце концов большинство священнослужителей Ливийской Джамахирии назвали Каддафи еретиком, он заявил, что хадисы или тексты священного писания не являются обязательным условием верования в Аллаха. Веря в единство Всевышнего, Каддафи отрицал это.

Богобоязненный Кирим Сужди в вопросах веры и науки стоял особняком от Каддафи, такого же мнения придерживался и верховный кадий, к которому направлялся Кирим. Он знал и предвидел, чем закончится их беседа, но хотел получить от кадия если не благословения, то ещё раз услышать из уст старого владыки некоторые из догм Ислама; и Кирим ещё более уверится относительно своей позиции в этом вопросе.

Сегодня дежурным электриком на гидроэлектростанции заступил человек по имени Бласко. Кроме него, за пультами устройств автоматического контроля и управления в машинном зале находился оператор. Бласко вышел из зала в туалет и приветственно махнул рукой часовому, который методично обходил трансформаторную подстанцию. Другой охранник находился выше — между затвором плотины и «ногой» тельфера. Коротая время и зябко поеживаясь после прохладной ночи, он довольно энергично прохаживался вдоль плотины — до того места где кончалась площадка и нависала бетонная стена; за ней шумела вода, переливаясь через гребень.

Часовой ответил на приветствие Бласко и, не таясь, прикурил сигарету. Отсюда его не видно, здания спеццентра находились далеко внизу. Правда, за курением его могли заметить охранники тюрьмы, но там свои ребята, никогда не сдадут.

Время было раннее. Стряхивая пепел и наблюдая, как ветром несет его в сторону центра, часовой окидывал окрестности будничным взглядом. Глаза его привыкли к однообразной картине, которая другому показалась бы красивой. Конечно, в расчет не шли ГЭС и серые коробки строений, но вода, падающая с многометровой высоты, вечные воронки чуть поодаль и обступившие реку джунгли, лишь кое-где прорезанные асфальтом дорог, не могли не вызвать восхищения.

Часовой смотрел буднично. Из десяти часов, которые остались до конца наряда, на посту он отстоит четыре и шесть часов проспит на кушетке в комнате отдыха караула. Потом он и ещё десять его товарищей сядут в автобус спеццентра и поедут в город. Городок не ахти какой, это, конечно, не Амбриш на побережье Атлантического океана, где раньше базировалось их подразделение, но и там можно неплохо провести время. До десяти часов вечера следующего дня — воскресенья — у него будет двадцать восемь часов, и за эти часы произойдет многое. Это, как всегда, хорошая выпивка, девочки и… косые взгляды полицейских, которые не любили боевиков «Мерака».

Кертис не мог скрыть улыбки. Он выдохнул с облегчением и передал управление Джулии. Сару сидела у правого борта, слегка ссутулясь. Каска лежала на коленях. Глаза у Сары были усталыми, слегка покрасневшими. Поймав взгляд Кертиса, она улыбнулась. Полковник поднял большой палец:

— Ты все очень точно рассчитала, девочка.

Сара кивнула и приложила ладонь к щеке. Полковник понял её.

— Отдыхай. — На Сеифа Аль-Харби он даже не взглянул. Один из лидеров ливийской террористической группировки сидел, согнувшись пополам. Его тошнило. Инга и Паола, сидевшие по бокам от Сеифа, терпеливо сносили запах, который исходил от бывшего заключенного. От него пахло давно не мытым телом и рвотой.

День обещал быть скверным… но, несмотря ни на что, интересным, потому что утро носило точно такие же определения. Не было ещё и девяти утра, а секретарь уже докладывал только что вошедшему в кабинет директору ЦРУ:

— Сэр, из Белого дома звонил помощник Президента Блез Курно.

Шислер кивнул и связался с помощником по своей линии.

— Вы ничего не слышали? — раздалось вместо приветствия. Голос чиновника звучал удрученно.

Охранник у поста поднял шлагбаум и кивком головы приветствовал человека, сидящего на заднем сиденье машины. После этого он снова вернулся к документам Сильвио Мелу. Он изучал их ещё несколько секунд, после чего вернул владельцу.

— Извините, сэр, в списках нет вашего имени.

— Но офицер Челси Филд — он обязательно примет меня.

— Сэр, вы можете позвонить ему, и если я получу соответствующее указание, вас незамедлительно проводят к нему. — Охранник указал рукой направление, чуть сгибая её в локте. — Пройдите немного, и вы увидите телефон-автомат.

Артур Шислер, поджидая полковника Кертиса, думал, с чего начать тяжелый для полковника и непростой для себя разговор. Положение было нелегким, как часто бывает, в дело вмешались посторонние факторы, именуемые человеческими. Директор знал, что они порой за всей своей неприглядностью, а иногда и безнадежностью, приносят неожиданные положительные результаты. То есть «игровой парадокс» — термин, который вывел сам Шислер: количество фигурантов увеличивается и в то же время появляется простор, позволяя комбинировать, делать перестановки и так далее, правда, появляется нежелательное порождение игрового парадокса — цейтнота. В данной ситуации это был глубокий цейтнот.

Все это не совсем плохо, подвел итог Шислер, не все так скверно, как может показаться с первого взгляда. Но вот время вязало по рукам и ногам. Директор призвал на помощь несуществующую логику неожиданностей, он не мог отрицать её существования, так как она была неотъемлемой часть его работы неважно, искусственная она, плод работы противника или же в полном своем объеме просто неожиданная, стечение нежелательных ситуаций. Но и без дела он не сидел, кое-какие шаги он уже предпринял.

Двери личного лифта в кабинете бесшумно окрылись, выпуская полковника Кертиса.

— Доброе утро, Ричард. — Директор протянул руку.

— Здравствуйте, Артур.

Салех Азиз вошел в комнату Сужди, держа в руке телефон.

— Кирим, есть известия от Фезулы.

— Что у него?

— Сведения подтверждаются, ГЭС полностью разрушена, хотя до места ему добраться не удалось.

В аэропорту города Майами Салех Азиз купил билет до Лондона, воспользовавшись услугами авиакомпании «Итерн», и, пройдя процедуру регистрации, в толпе пассажиров направился к самолету.

Два с половиной часа назад Салех вышел из дома Ричарда Кертиса с обычным выражением лица. Рассматривая ливийца впервые, полковнику показалось, что мысли этого человека витают где-то далеко; тема разговоров никак не соответствовала задумчивым глазам и приподнятым в полуулыбке уголкам губ террориста. Вежливо попрощавшись с Кертисом, Салех поспешил на почту, чтобы связаться с Киримом Сужди. После короткого разговора он совершил небольшое воздушное путешествие из Эверглейдс в Майами.

— Салех Азиз? — Дорогу ему преградили двое в штатском.

— Да, а в чем дело?

Кирим Сужди позволил офицеру охраны провести наружный досмотр. Натренированными движениями стражник прошелся по карманам Сужди и молча указал на палатку рядом с административным зданием ливийского совета по террору.

Старший советник Аян Эль-Гафур, подражая полковнику Каддафи, большую часть времени проводил в палатке. Советник был высокообразованным человеком, манера вести разговор выдавала в нем кембриджское образование. Он много читал, и одно время в его палатке висело изречение английского драматурга, каллиграфическим почерком отображенное на бумаге: «Патриотизм последнее прибежище негодяев». Эта фраза относилась, несомненно, к Соединенным Штатам Америки, и Эль-Гафур, давший США определение большой людской помойке, где каждый со своей мусорной кучи вопит о патриотизме, сделал его девизом заокеанской страны. Потом, поразмыслив, листок со стены снял. Эль-Гафур также был патриотом своей родины, а советники, часто посещавшие его брезентовую резиденцию, — тоже патриоты, могли принять короткий всплеск английской драматургии как оскорбление для себя. Эта фраза была общей, похожей на дышло, и старший советник не стал искушать судьбу. Ибо от одной палатки до другой, более представительной, было не такое большое расстояние.

Сегодня было ветрено, Сужди распахнул полу палатки, и ветер, ворвавшийся внутрь, поднял пыль с песчаного пола. Обменявшись с гостем приветствиями, Эль-Гафур указал ему на стул.

— Что нового, Кирим?

Заправочная машина отъехала от лайнера, под завязку заправив кессонные баки в консолях крыла. Механик проверил насосы подкачки, открыл отсек кондиционирования воздуха. Усовершенствованный бортовой комплекс пилотажно-навигационного оборудования допускал выполнять управление самолетом летным экипажем всего из трех человек: командира, второго пилота и бортинженера. Сейчас шла проверка бортового оборудования перед полетом.

Шукри Ахмед в отсутствии Салеха Азиза находился рядом с Сужди. Кирим расположился в первом салоне, заняв крайнее к проходу кресло в пятом ряду. Ахмед не рискнул сесть впереди начальника и устроился на ряд дальше, только по другую сторону прохода.

Стюардессы на этот рейс были не нужны. Дверь закрывал бортинженер. Хаким Исхан проверил за ним, на сколько надежно тот справился со своим заданием, и занял кресло рядом с Хабибом Назаром в последнем ряду. Впереди сидел бледный Аббас Зейдан с двумя товарищами, Ричард Харлан и Лори.

Месяц шахр тумур

[55]

выдался жарким, в салоне самолета было душно. Именно здесь, в районе Триполи, была когда-то зафиксирована самая высокая температура: в тени термометр показывал пятьдесят восемь градусов по Цельсию.

Испанская территория на северной оконечности республики Марокко имела немногим больше одиннадцать километров в длину и ширину. Город Сеута как бы стянул её, поделив на две неравные доли, одна из которых на географических картах обозначена как мыс Альмина. От города Сеута до Британского Гибралтара расстояние составляло меньше тридцати километров.

Транспортный самолет ВВС США приземлился на военном аэродроме Гибралтара ровно в 11.00 по местному времени, и Ричарда Кертиса немедленно провели на КДП. Встретил его полковник Королевского флота Бенни Коул.

— Рад познакомится, сэр, — произнес англичанин. — Я в курсе вашей миссии. Вы работаете на ЦРУ?

— Скорее они работают на меня, — сухо отшутился Кертис. — Вы ведь тоже не входите в подчинение британской разведки?

Кирим Сужди ничего не понимал. Он отказывался понять что-либо. Но вот он снова на полу самолета и снова с прострелянными руками. Как и в тот раз, когда удача была так близка… Его снова переиграли. Но в чем и где он ошибся? Главная ошибка — это ОНА. И никакие бредовые легенды при непосредственном участии индейского идола тут ни при чем. Это она свела с ума Кирима своими полоумными глазами, изображая фанатизм святости к железному богу; и она же, сбросив с глаз исступление, в два коротких мгновения заставила исцелиться.

И ещё профессор.

О, этот орденоносец не так прост, как казался все это время. Он и она — проклятье на пути Кирима, проклятье с несмываемым и кровоточащим клеймом: AMDG.

Сужди сумел повернуть голову в сторону Харлана.

Где же истина?

Летное поле военного аэродрома в Гибралтаре, относящегося к ВМФ Ее Величества, представляло собой военно-транспортное предприятие с комплексом инженерных сооружений, технических и боевых средств, включая в себя летное поле с летными полосами, на которых размещались взлетно-посадочные полосы, соединенные с перроном и рулежными дорожками.

Подготовка к операции началась сразу, как только Джулия ступила на бетонную дорожку. Полковник Кертис и Паола Бенсон поспешили на командно-диспетчерский пункт, чтобы лично определить положение дел в небе. Джулия нашла Паолу шесть лет назад в резервной части авиабазы в Лоринге, штат Мейн, где Паола проходила службу. В то время она больше колотила в макивару и самодельную грушу, чем занималась основным делом — она числилась пилотом самолета военно-морской версии «Хокай» Е-2С, собрата более мощного Е-3А «Сентри». В 21 год Паола приняла предложение капитана Мичиган и стала одной из первых «амазонок».

Джулия внимательно осмотрела аэродром, массивные ангары, сооружения радионавигационной службы и техобслуживания самолетов. Ближе к перрону в ряд стояли звенья истребителей, штурмовиков, бомбардировщиков. В помощь Джулии адмирал сэр Уинстон выделил заместителя начальника базы чернокожего полковника Бенни Коула, которому надлежало выполнять все приказы американцев.

— Меня интересуют стоки ливневых вод. — Джулия смотрела на Коула как на врага. Теперь все чернокожие вызывали в ней доселе неизвестные чувства и порождали расизм. — Люки и колодцы, если проще.

Полковник Кертис стоял за спиной диспетчера и неотрывно смотрел на радар радиолокационной системы дальнего обнаружения ракет и самолетов. Передатчик станции походил на усеченную пирамиду с гранями, усеянными тысячами восьмидюймовых антенн. Рядом с Кертисом находилась Паола Бенсон. Штурманы и метеорологи с любопытством поглядывали на нее.

На КДП зашел Бенни Коул и тронул Кертиса за руку.

— Полковник, разрешите представить вам капитана Родэрика Хилла. Он командир спецподразделения.

Кертис повернул голову.

Глаза офицера спецназа, стоящего у двери, лениво смотрели с высоты двух метров. Он кивнул и отдал честь.

Кирим Сужди отдавал последние силы, он обливался потом и кровью, но сантиметр за сантиметром рука продвигалась к средней стойке ряда кресел. Ботинком он подтолкнул к себе пистолет, и сейчас он лежал на ворсистом паласе возле бедра. Прошло невероятно много времени, прежде чем Сужди слабеющими пальцами смог ухватиться за рукоятку пистолета, что дало ему дополнительные силы. Боли в руках он не чувствовал, они онемели от кистей до плеч, даже шея была словно под действием местного наркоза.

Это ощущение вызвало далекие воспоминания, когда он был ещё студентом.

Университетская команда его курса по конному футболу была лучшей, и он был капитаном. Никто не мог сравниться с Киримом в верховой езде; когда смуглолицый студент садился на коня, он чувствовал себя кентавром. Девушки приходили на соревнования, чтобы полюбоваться искусством Кирима. Он знал об этом, и однажды самодовольство чуть было не привело его к трагедии: он решил превзойти самого себя… Кирим не помнил, как он упал с лошади, но, лежа на спине, видел зависшую над ним переднюю ногу рысака соперника. Изящным движением рысак оттолкнулся от тела упавшего игрока. Хруст сломанной ключицы отдался в голове, Кирим потерял сознание. Когда он пришел в себя, над ним склонилось озабоченное лицо доктора команды. Майка на груди была разрезана, и доктор орошал поврежденное место хлорэтилом из аэрозольного баллончика. Под действием замораживающей струи боль быстро уходила, онемение постепенно подбиралось к шее, спускалось вниз по предплечью, но пальцы были горячими и все чувствовали.

Да, ощущение было знакомым. Вот и сейчас, лежа на полу самолета, пальцами он чувствовал каждую деталь австрийского пистолета.

Бенни Коул периодически качал головой.

— Невероятно полковник, но он имеет твердое намерение сесть на наш аэродром. Такое чувство, что борт набит психами. Слышали песню «Корабль глупцов»?

Кертис кивнул.

— Мне он больше всего напоминает Летучий Голландец. Корабль молчит, такое чувство, что на его борту одни мертвецы.

— Мы на месте. — Джулия стояла на две ступеньки ниже Паолы, подогнув ноги и упершись спиной о стену колодца. Было удобно.

— Понял. — Кертис выдержал паузу. — Удачи.

Паола подложила патрон под крышку люка и в образовавшуюся щель обозревала открывшуюся перед ней панораму аэродрома.

Паола была спокойна, но бледна, Джулия заметила необычный цвет лица подруги, но от комментарий отказалась. Паола словно прочитала мысли капитана. Продолжая смотреть в щель, она вынула из кармана «разгрузки» масккарандаш и привычными движениями нанесла на лицо продольные черные полосы.