Мы все выросли со штормами революционных событий в России. Все пережили третье наводнение, смывшее царизм, многие вторую волну 1905 года, которая его подкапывала, и самые старшие героический штурм 1881 года, когда, как минимум, верхушка русского здания власти, царь, был настигнут судьбой 13–ого марта 1881 года. Я всё ещё вспоминаю последующее утро, когда мой отец разбудил меня со словами: «Ты всё спишь, царя убили», и я, будто выстеленный из пушки, выпрыгнул из кровати и затанцевал от радости. Затем он рассказал мне, как в 1855–ом, при известии о смерти императора Николая у каждого как камень с сердца упал, а из истории революции я вскоре узнал, какие надежды вызвала смерть Александра Первого в России, восстание и вскоре мученическую смерть или тридцать лет Сибири для самых лучших в стране, декабристов 1825 года.

Так же переживали мы Тургенева и Достоевского, Толстого и Горького, Бакунина и Кропоткина, и почитали бесчисленных жертв революции, Софью Петровскую и всех прочих. Мы знали русских товарищей в изгнании во всех достойных движениях, серьёзных и способных, а вне–российская Европа располагала Кропоткиным большую часть его жизни, более сорока лет, и Бакунина более двадцати пяти, в расцвете своей деятельности.

Это странно, что сознание того, что царизм рухнул и в огромной России более тринадцати лет социализм располагает неограниченной властью, даже сознание, что вообще в какой–то стране социализм добился абсолютной свободы действий, не осчастливливает нас каждый час так, что мы не помчались сразу же в эту страну, чтобы самим увидеть желанный социализм, жить им, присоединиться к нему, т.к. для социализма верны слова, что всё принадлежит всем – Tout est a tous!, как писал Кропоткин, а вся Земля есть наше отечество (The world is my country, to do good is my religion – Мир моё отечество, творить добро – моя религия, как многие повторяли за Томасом Пэйном). Почему мы не делаем этого, почему мы ощущаем, что Россия в её настоящей форме кажется такой холодной, смертельно чужой и враждебной, как когда–то безвольно подчинявшаяся царю Россия, и почему наша единственная мысль о жертвах, которых умело приносит новая Россия подобно старой, такая жестокая и беспощадная сегодня, как и вчера и во времена Ивана Грозного в 16–ом столетии.

Я знаю, что этих вещей многие не замечают. Так, в полностью отданных в распоряжение плутократии Соединённых Штатах есть много людей, которые радуются тому, что хотя бы в далёкой России капиталист прижат к стене и является ничем, а рабочий, the underdog, всем. Им было бы неплохо присмотреться получше, они нашли бы тогда, что, прежде всего, в России государство всё, а рабочий и крестьянин – бесправные инструменты этой всемогущей власти. Другие говорят с абсолютной сердечной холодностью, что революция всё это приносит с собой, нельзя сделать яичного пирога, не разбив яйца, или как стол добродушный Клеменсо говорил о французской Революции: она – блок, целое, чьи хорошие и плохие стороны следует принимать в расчёт. Кто так думает, поступали бы бездумно так же и в их области действия и не поднимаются над древним культом государственного резона; попадёт им где–нибудь в руки малейшая власть, их первейшее и важнейшее правило – защищать власть всеми средствами, т.е.: расстреливать и заключать. Так же есть ещё и наивные сентименталисты, которых так осчастливливает мысль о социалистическом государственном порядке в России, что они как токующие тетерева ничего не слышат, не видят и просто витают годами в облаках. Но есть ещё многочисленные, которым никогда не светило свободное солнце, над которыми всегда висело партийное попечительство, убогие нации (жертвы принуждения в государстве и в обществе и отрицания свободы при авторитарном социализме): для этих ненависть и преследование являются услаждающими и наполняющими их разум состояниями, для них поезда уничтожения ГПУ, фашистские карательные экспедиции, националистские штурмовые колонны желанный элемент жизни, и они страждут подобной деятельности; они – духовные пещерные люди нашего времени, печальные развалины, жертвы всестороннего хитроумного воспитания авторитарного духа, против которого гуманитарные и свободные силы были слишком слабы, чтобы пробиться и изгнать это сумасшествие из голов.