Если к окну не прикасаться несколько лет, а затем хорошенько вымыть, то это, оказывается, может сильно испортить настроение. Едва пропускавшее свет стекло неуловимо гармонировало с обшарпанными стенами, серым потолком, протертым до дыр линолеумом, темно-коричневым подобием мебели и сгорбленной фигурой профессора, поросшего мхами и лишайниками. И было большой ошибкой стирать грань между мирами. Теперь через окно в полуподвальный кабинет врывались зеленые деревья, весело бегающие дети, яркие пятна майского солнца, мелькали влюбленные парочки. Маша, постукивая двумя пальчиками по заедавшей древней клавиатуре, пребывала в состоянии недоумения: что она делает здесь и сейчас? Она бросала тоскливые взгляды на улицу. Там кипела жизнь. Там был другой мир, в котором все счастливы. Даже лежащий третий день у стены напротив хиппи. Она уже начала к нему привыкать. Чем он жил, непонятно. Не ел, не пил, не отлучался по нужде. Только курил. На столе перед девушкой лежала кипа исписанных от руки листов. Ей приходилось прилагать неимоверные усилия для превращения их в читабельные. Вчерашний тусняк закончился в четыре утра. Поэтому корявый почерк профессора действовал как сильнейшее снотворное. Даже пришла идея украсть пару страничек монографии для мужа. Тот постоянно пребывал в двух состояниях: либо беспробудно спал, либо страдал от приступов бессонницы. Материальное положение совсем не обязывало ее трудиться. Супруг, довольно раскрученный архитектор, без заказов не сидел и мог обеспечивать вполне безбедное существование. Но Маша, справедливо считая, что обременять себя детьми в двадцать лет рановато, начала дома откровенно скучать. А тут подружка, часто и прикольно рассказывавшая о своей работе с чокнутым профессором, ушла в декрет. Она и предложила поработать. Нескольких дней Маше вполне хватило для вывода: она просто бесилась с жиру. Каждодневное убийство времени в компании выжившего из ума исследователя становилось невыносимым. Все мысли профессора были поглощены штаммами бактерий и вирусов. Он даже улыбался, только прильнув к окулярам микроскопа. Оставалось придумать достойный повод для подачи заявления об уходе. Но потом. Сейчас не думалось совершенно ни о чем. Тишину нарушил посторонний шорох. Затем громкий хруст. — Крыса! — вскрикнула Маша, поджимая коленки к подбородку. Профессор Волобуев оторвал близорукие глаза от бумаг и прислушался. Со скрипом поднялся. Причем понять, что скрипит: стул или ученый — было невозможно. Отодвинул мусорное ведро. Возле плинтуса сидела белая мышка. Профессор со вздохом присел. Надев очки, принялся внимательно рассматривать гостя. Затем взял животное за хвостик и аккуратно положил на стол. Он любил грызунов. Может, потому, что привык иметь дело с ними чаще, чем с людьми. Для них у него всегда было с собой угощение. Вот и сейчас полез в карман и насыпал горстку семечек. Мышка, сев перед неожиданно возникшей горой счастья, принялась передними лапками брать семечки и грызть. — Ой, какая прелесть. Она ручная? — радостно воскликнула девушка, подбегая к зверьку. — Видишь, спинка беленькая. Ты ее можешь взять, покормить, погладить. Но если полоска желтая или коричневая, то это от йода. Значит, мышке привили какую-нибудь заразу. Лучше такой сторониться. Маша резко отдернула руку, потянувшуюся было к зверьку. В этот момент решение расстаться с карьерой и посвятить себя семье созрело окончательно. Ей даже захотелось ребенка или двух. — В нашем институте других мышей, кроме белых, и не водится, — продолжал профессор, — вивария своего нет. Он в филиале, на «Калужской». Зрелище, скажу, грандиозное! Это надо видеть. А к нам завозят. Естественно, во время опытов мышки сбегают. Маша, резко потеряв интерес к грызуну, развернулась. Ее взгляд вновь оказался прикован к окну. Оно словно гипнотизировало. Девушка тоскливо посмотрела на улицу и произнесла: — Семен Наумович, какая красота за окном. Вам действительно никогда не хотелось послать эти вирусы куда подальше? Поехать путешествовать, открывать для себя новые страны? Это же невозможно, из года в год вылавливать нужного микроба ЕО 764. Он, кстати, чем-то отличается от ЕО 765? — Вот посмотри. — Волобуев жестом подозвал Машу к микроскопу. Наклонился к сейфу, открыл его. Достав предметное стеклышко, посмотрел на свет. — Штамм бактерии СН 300. Маша, обрадовавшись возможности немного отвлечься, подошла и заглянула, представив на миг, что профессор — сексуальный маньяк. Сейчас воспользуется случаем и набросится сзади! Но он, если и был одержим, то только своими бациллами. — Видишь палочки? — нежно прошепелявил Семен Наумович. — Да. Все одинаковые, — ответила Маша. — Это на первый взгляд так кажется. А вот представь, прилетела ты, допустим, с Марса. И где-нибудь на высокой орбите разглядываешь людей в телескоп. Все одинаковые, бегают, суетятся. Снижаешься. Ба, да тут попадаются черненькие, и беленькие, и желтенькие. Да и среди них тоже отличия: одни низкорослые, другие голубоглазые, третьи горбоносые. А перед тобой стоит задача: найти Шварценеггера и похитить для улучшения своего марсианского генофонда. Как это сделать? Очень просто. Устраиваешь им небольшой катаклизм: наводнение, землетрясение, химическую атаку, ядерную войну, голодовку, Варфоломеевскую ночь или Бухенвальд. Выживший и будет тем Ноем, от которого пойдет новый род. А мы обзовем его СН 300. Просто потому, что среди пятисот пробирок повезло трехсотой. — Увлекательно. А насколько выгодно быть микробогом? — задала она провокационный вопрос. Семен Наумович замолк. Да, сейчас только этот вопрос интересует симпатичных безделушек. А ведь когда-то была совсем другая — нищая, голодная, но интересная жизнь. Радоваться могли не только деньгам, хотя и им, конечно. Он познал счастье первых открытий, публикаций, защиты диссертации, получения степени. Научная жизнь бурлила интригами, спорами школ, попытками протектората антинаучных идей. А в современном мире хапуг и стяжателей все ценности свелись к доллару. Большинство талантливых ученых подалось в торгаши. Институт медицинских и биологических препаратов имени Марасевича на Сивцевом Вражке сильно потерял свой вес в мировой табели о рангах. Финансирование урезали, работы свернули. Уже предпринимались попытки банкротства. Не последнее место играло его элитное месторасположение. Слишком лакомым казался кусок. Но пока держался. Волобуев не любил вспоминать, но не мог забыть один неприглядный поступок. Как-то, изучив несколько величайших открытий в области микробиологии, юный младший научный сотрудник пришел к ошеломляющему выводу. Все открытия сделаны случайно. Просто вдруг некий ученый решил посмотреть в микроскоп на какую-нибудь дрянь. Волобуев понял, что все рассмотреть невозможно. Микроскопов не хватит. Значит, простор для исследований открывается необъятный. И он, несмотря на насмешки коллег, принялся изучать все, что попадалось под руку. Однажды он узнал, что поступившее по разнорядке чудо немецкой оптики, темнопольный микроскоп «Лабовал», решено отдать лаборатории, возглавляемой его приятелем Ароном Гуком. Волобуеву этот микроскоп нужен был как воздух, как вода, как возможность мыслить. Он снился ночами в цветных снах. Волобуев им бредил наяву. Он был готов просиживать над окулярами день и ночь. Ему жизненно необходимо было проверить практикой сотни гипотез. Волобуев находился в состоянии, близком к помешательству, когда вдруг обнаружил на лестничной клетке, где разрешалось курить, партбилет Арона. Поначалу он обрадовался случаю оказать услугу и получить за нее доступ к микроскопу. А вдруг Гук окажется просто неблагодарной скотиной? Для очистки совести он пообщался с Ароном на предмет пользования прибором в нерабочее время. Однако тот только посмеялся над страстью исследователя. У Волобуева не осталось иного выхода, как унести домой документ и дрожащими руками развести в туалете огонь. Пропажа обнаружилась при очередной оплате партвзносов. Билет дается один раз в жизни. И если не сумел его сберечь, то в партии делать нечего. Гука исключили, и, как показала жизнь, правильно. Он покатился по диссидентской дорожке и вскоре эмигрировал. А микроскоп достался Волобуеву. Обладание им открывало новые, недоступные коллегам возможности. Исследователь попытался найти компромисс со своей совестью, основываясь на следующем постулате: «В основе всех великих дел лежит предательство». Как-то, рассматривая каплю крови, которая ранее считалась стерильной, он сделал неожиданное открытие. Оказалось что в плазме обитают микроорганизмы. Множество бактерий сновали в межклеточном пространстве между цепочками эритроцитов, лейкоцитами и тромбоцитами. Потом выяснилось, что это открытие было открытием для него лично. А на Западе уже были публикации. С жадностью первопроходца он набросился на флору, живущую в плазме. Синтезировав однажды супербактерию, упорно трудился. Денег на исследования катастрофически не хватало. На питательные среды ему приходилось выкраивать из сэкономленных денег, а то и покупать на кровные. И вот результат: выращен устойчивый штамм. Обладает свойствами сансибилизатора, т. е. скапливаться в районе новообразований, а если их нет — щитовидки. При облучении электромагнитными волнами сам начинает генерировать сигналы. Такого еще не достигал никто. Открывались широкие возможности использования в медицине. Теперь можно проводить диагностику без использования рентгена с точностью радиоизотопной, но без облучения. Один шаг до лечения тяжелейших недугов. Желающие получить готовенькое отыщутся. Можно будет поторговаться. Но Волобуев несколько опростоволосился, думая, что никому нет дела до его исследований. Не прошло и трех дней, как подтвердилась положительная реакция, а уже дважды выходили на контакт купцы. Но профессор, набивая цену, довольно резко всех отшивал. Наконец вчера появился покупатель. Его привезли в огромном джипе в сопровождении охраны с золотыми цепями на мощных шеях. Бизнесмен предложил за результаты сумасшедшие деньги — сорок тысяч долларов. И дал два дня подумать. У профессора, не спавшего всю ночь, кружилась голова. Его не терзали сомнения: соглашаться или нет? Проблема была в другом: на что потратить деньги. Конечно, хороший санаторий, не слишком утомительное путешествие, люминесцентный микроскоп. Но что еще, что стоит денег? Чего он хотел и не мог позволить? И вдруг его взгляд скользнул по стройным ногам Маши. Неожиданно озарило. Волобуев, оказывается, всегда любил женщин и машины. Ведь именно ради этого в расцвете сил двадцать лет назад ринулся он в погоню за научным открытием. Семен Наумович покрылся потом, осознав, что это, или подобное, молоденькое создание из категории немыслимого перешло в разряд доступного. Одновременно не имевший водительских прав Волобуев пришел к выводу, что автомобиль с личным шофером — не роскошь, а жизненная необходимость. Он поднял глаза и задумчиво спросил: — Машенька, а сколько сейчас стоит девушка? — Что? — изумилась помощница. — Я хотел узнать, почем нынче машина? — повторил, краснея, Волобуев. — Извините, послышалось. Смотря какая: импортная? Отечественная? — уточнила Маша. — Ну не знаю, — растерялся профессор, нервно потирая кончики пальцев, — скажем, из наших, но что-нибудь посовременнее. — Можете не париться. Они выпускаются уже устаревшими. Вообще, штук за шесть баксов можно подобрать, — ответила Маша. — Да? — удивленно протянул ученый. — Вы собираетесь покупать автомобиль? — Надоело, понимаешь, в метро, — ответил профессор, словно речь шла о проездном билете. Опять повисла неловкая тишина. Лишь только мышь шуршала в бумагах. Однако лицо профессора приняло такое выражение, что Маша легко представила, что эти звуки издают тяжело ворочающиеся мысли ученого. Наконец Волобуев произнес: — А сколько стоит на такси доехать до Ясенева? — Ну, рублей сто пятьдесят. Он ненадолго погрузился в вычисления. Оказалось, поездка на работу и обратно станет в десять долларов. За шесть тысяч он сможет два года ездить на работу, как человек, на такси. И не надо платить наемному шоферу, беспокоиться о возможных авариях, тратиться на бензин, ремонт, да еще экономия за метро и автобус. Маша вдруг увидела еще одну мышку, которая быстро забралась в портфель профессора. Она открыла рот, однако ничего сказать не успела. Одновременно с коротким стуком дверь распахнулась. Бесцеремонно ввалился неизвестный субъект в белоснежном костюме и зеркальных очках. Встал посреди дверного проема и замер в театральной позе, скрестив ноги и облокотившись на косяк. Незнакомец распространял заграничный аромат, от которого у Маши затрепетали ноздри. На нашего сколько ни вылей «Франции», такого запаха не добьешься. Для этого надо там жить. Пришедший медленно снял очки и, освоившись в полумраке помещения, интерес к профессору потерял. Выглядел он лет на сорок. Слегка загорелое вытянутое лицо с крупными белоснежными зубами не имело ни одной морщины. Пауза слишком затягивалась. Однако незнакомец ее первым нарушать явно не собирался. Тогда профессор не нашел лучшего, чем произнести глупую старорежимную фразу: — Чем, собственно, могу служить, сударь? — Да, за последние пару десятков лет народилось совершенно удивительное поколение. В наши годы таких не было. Правда, Козимир? Козимиром Волобуева прозвали, когда из отпуска после защиты кандидатской он вернулся с козлиной бородкой. Отрастить же ее поклялся, как Герцен и Огарев на Ленинских горах перед поступлением в университет. Это сейчас смешно, а тогда ее носили все ученые. Посмотрим лет через сорок, что будут говорить про старушек со сморщенными татуировками! — Чингачгук? — полуспросил, полуответил Волобуев. Так они окрестили Арона Семеновича Гука, когда стало известно, что тот собирается в Лос-Анджелес, упорно называя его не иначе как своей исторической родиной. Арон осмотрелся и произнес: — У тебя что, нет отдельного кабинета? Это весь твой офис? — удивленно догадался Арон. — Хочется поговорить, побередить раны. К чему мучить хорошенькую девочку воспоминаниями двух выживших из ума старых козлов? «Ну относительно двух он явно перегнул», — подумала девушка. — Машенька, на сегодня объявляется сокращенный рабочий день, — торжественно объявил начальник. Маше, конечно, было страшно интересно послушать воспоминания. Но здесь ей не рады, а дома ждет возможность рухнуть в свежайшие простыни а-ля Матисс. А вечером — стадо молодых козликов. Она шустро собрала сумочку и попрощалась. Иностранец подарил ей зажигалку «зиппо», авторучку «паркер» и свою визитку, произнеся: — Будете в Штатах, звоните. Организую незабываемую программу, причем совершенно бесплатно. Девушка выскочила за ворота. Знакомый хиппи оживленно вел разговор по сотовому телефону. Она еще раз бросила взгляд на окно. В полумраке белый костюм, жестикулируя, что-то показывал. На стекло снаружи уже успели прилепить комок жевательной резинки. И стоило целый день тратить на приведение его в божеский вид! Хиппи мотнул головой, словно получил команду. Поднявшись, подошел к серебристому «лексусу». Возле него случайно уронил пачку сигарет. Наклонился, лениво подобрал. Медленно отошел. Снизу на бампере появился незаметный нарост. Но этого Маша уже не видела. Она заворачивала за угол в арку… — Ну как дела? Чем занимаешься? — спросил профессор. — От науки далек. Впрочем, как ты помнишь, близко к ней я никогда и не подбирался, но деньги неплохие. Работаю на ЦРУ. — Как всегда шутишь? Ну да, все наши там — агенты КГБ. А здесь — ЦРУ. — Отнюдь. Вполне серьезно. Просто зачем скрывать от старого друга? Ты же не побежишь закладывать? — задал провокационный вопрос Гук, глядя прямо в прозрачные глаза, словно догадываясь о давней вине перед ним Волобуева. — Да я и не знаю куда. — А если бы знал? — продолжал допытываться американец, словно для него было важным, действительно ли существует жизнь по моральным принципам, отличным от тех, по которым он жил последние десятилетия. А может, это лишь юношеские заблуждения? — Конечно нет. — Вот видишь, в этом и вся разница. Хочешь, расскажу один случай? Приехал я с женой в гости к хорошему другу. Знаю его сто лет. Мужик просто душа-человек. Надо денег, всегда одолжит, и без нотариального оформления, просто под рукописную расписку и под мизерные проценты. А это в Америке, поверь мне, явление неординарное. Так вот, приняли нас как положено. Стол просто супер. Ну я выпил пару рюмашек. Он говорит: «Может, хватит? Тебе же в дорогу». А что для русского двести — триста граммов? «Да, ладно, — говорю. — Не суетись, Билл. Прорвемся. И не в таком состоянии выезжали». А расстояние ну километров шесть, не больше. Ехать минут пятнадцать. Короче, попрощались. Сердечно расцеловались. Ушли в состоянии эйфории. Не успели сесть в автомобиль, как Билл бросился звонить в полицию. И на подъезде к дому меня поджидала засада. За—брали права, присудили дикий штраф. Я порвал с ним всяческие отношения. Билл позвонил и поинтересовался: почему я пропал и не желаю ли чего? Я объяснил, что горю единственным желанием: набить ему морду. Он очень удивился моей реакции. Оказывается, таким образом он беспокоился за дорожную обстановку в целом по стране и за меня, в частности. Короче, он ничего не понял. А я никак не могу привыкнуть к тому, что люди делают друг другу подлости, но при этом продолжают улыбаться, даже не подозревая, как низко пали. — Чем же все закончилось? — заинтересованно спросил профессор. — Естественно, анекдотом. Он подал иск в суд на угрозу насилия. Я нанял неплохого адвоката, доказавшего, что игра слов не может считаться насилием. Однако его адвокат сумел все же доказать, что у меня не было повода рвать отношения. И меня приговорили к насильственным посещениям дома Билла. Он всегда искренне мне рад и готовит прекрасный ужин. Я махнул рукой и дважды в месяц отбываю двухчасовое наказание, пытаясь получить при этом удовольствие. — Тебя послушать, так бежать из этого рая хочется. — Бежать хочется. Но не можется. Платят хорошо. Могу позволить все, что захочу. Жаль только, с годами эти желания убавляются. — А я все там же. Копаюсь в своем микромире, — рассеянно произнес ученый. — Ну не скромничай. У нас все научные журналы выходят в переводе с опозданием в две недели. Твое имя в определенных кругах вызывает интерес. — Имя? «Что в имени тебе моем?» Это у вас имя немедленно превращается в деньги, — произнес профессор. — Давай поразмыслим как разумные существа. Почему я здесь, а не на Гавайях? Может, соскучился по старому другу? Нет. Или приступ ностальгии? Вряд ли. Просто впал в маразм? Опять неверно. Правильный ответ звучит так: калифорнийскому университету срочно понадобился твой последний штамм. — Арон пристально посмотрел на профессора. — Не делай удивленное лицо. Тебе не идет. Ты же не молоденькая девушка так раскрывать глаза? Вообще, когда мужчина удивляется, в любом возрасте это выглядит глупо. — Мне кажется, ты уклоняешься в сторону. — Ах да. О деньгах. Ты думаешь, зря я рассказывал о пользе сдерживания эмоций? Я тебя готовил. Они предлагают купить материалы за сорок тысяч плюс американское гражданство, особняк на берегу океана, номинация на Нобелевскую, лаборатория со всем необходимым оборудованием и персоналом, оклад в двести тысяч в год, естественно, американских долларов. Такое выпадает один раз в жизни и называется счастливым билетом. Волобуев в оцепенении откинулся на спинку стула. Удовлетворенный произведенным эффектом, посетитель добавил: — Вот какой толковый ученик попался. Обошлось без обмороков, рыданий, лобызаний туфель, истерических бросаний на грудь. Не люблю костюм сдавать в химчистку. Профессор покинул институт. На окружавшее пространство он смотрел уже совершенно по-другому. Он никогда еще так не шел по Арбату. Прохожие сторонились, словно чувствовали его превосходство. Спустился в метро. Волобуева вдруг стали раздражать вечные обитатели подземки. Профессор не мог отделаться от ощущения, что одни и те же люди постоянно ездят в одних и тех же вагонах. Он встал, по привычке зажав ногами, чтобы не украли, старенький потрепанный портфель. Напротив сидели пятнадцатилетние подростки и нагло смотрели в лицо пожилому человеку. Они даже не догадывались, что можно предложить ему сесть. Волобуев вдруг ясно понял, что здесь он едет в последний раз. Добрался до дома. У подъезда, сидя на спинке лавочки, скучали юные подонки. Профессор кипел. Однажды он испачкал выходные летние брюки, сев на эту скамейку. Ничего святого. Но он достаточно здраво мыслил, чтобы не конфликтовать с бандой. Вошел в загаженный подъезд. Перешагнул мерзко пахнущую лужу перед ступеньками. Что характерно, эта гадость регулярно обновляется. Клаустрофобия у кого-то перед лифтом начинается? Попалась бы хоть раз эта тварь с поличным. Утопил бы на месте. Профессор любил на досуге покидать пудовую гирьку, поэтому сомнений в своей силе не испытывал. Ну кто из этих малолетних доходяг с гнилыми легкими попробует посостязаться с шестидесятилетним? Вошел в лифт. Брезгливо оглядев, вынул серый платочек для протирки очков. Намотал на палец и нажал на кнопку «17». Подумал: «Куда мы тянемся за Западом? Только поменяли лифт, уже хуже туалета. Нет, надо срочно собирать чемоданы. Вот раньше и страна работала, и достижения были мировые, и в подъездах чистота, порядок. Упустили где-то новое поколение. Сталина на них не хватает». Когда двери начали смыкаться, быстро втиснулся лопоухий пацан. Профессор смотрел мимо него. Подросток спокойно вытащил сигарету. Зажег и закурил. Волобуев отлично помнил те времена, когда был мальчишкой в сером форменном костюме с латунной бляшкой и алым галстуком. Встречая на улице старшего, обязательно снимал фуражку и, здороваясь, наклонял бритую голову. Помнил, как отец, застав сестру с папиросой, бил по губам. — Затуши! — произнес Волобуев тоном, не терпящим возражений. Хотя обычно он вежливо об этом просил, ссылаясь на астму. — Пошел на …, козел старый, — произнес пацан, нагло выпуская дым в лицо пожилому человеку. Такого оскорбления профессор вынести не мог. Мощной жилистой рукой он вырвал изо рта сигарету. Бросил на пол и растоптал. Затем схватил пацана за ухо и слегка повернул, тот заорал как бешеный. Но вместо извинений послышались оскорбления и угрозы. Волобуев понял, что этого гаденыша надо учить. Он должен помнить, что всегда может найтись сила, способная дать отпор. Профессор не мог видеть, как пацан, корчась от боли, полез за пазуху и вытащил пистолет Макарова с кустарным глушителем. Попытался нажать на спуск. Преодолеть пружину курка не хватило сил. Тогда он передернул затвор и надавил. Раздался выстрел. Волобуев почувствовал тупой удар в левую ногу. Он не успел осознать происходящего и вложил все силы в поворот уха. Послышалось еще несколько хлопков.

Профессор удивленно опустился на колени и, получив две пули в грудь, дернулся и упал. Лифт еще поднимался. Малорослый убийца с окровавленным ухом подобрал потрепанный портфель и, выхватив бумаги, засунул их под толстовку в штаны. Перевернул, потряс. Из него высыпалось много разного хлама. Неожиданно выпала и маленькая белая мышка. Она вскарабкалась на плечо Волобуева и стала умываться, глядя умными глазками. Пацан присел, держась за окровавленное ухо. Улыбнулся сквозь боль. Взял живую игрушку и посадил в карман. Лифт остановился. Заклинив дверь ногой жертвы, киллер выскочил и понесся вниз по лестничным пролетам. На спинке у мышки была свежая желтая полоска…

Александр Борисович Турецкий, несмотря на образ жизни, назвать который здоровым можно было с достаточной долей иронии, выглядел значительно моложе своих сорока пяти. Он легко взлетел на второй этаж аэропорта Шереметьево-2 и уверенно направился в торец левого крыла. Не доходя нескольких метров до цели, замедлил ход, неожиданно испытав странное чувство. Обозвать это страхом невозможно, хотя бы по той причине, что у людей его профессии оно патологически атрофировано. За двадцать лет службы он насмотрелся такого… Но странное дело, как развращает хорошее. Тот самый Турецкий, что несколько лет назад, задыхаясь, практически ослепнув от рези в глазах, с рваными ранами плыл среди крыс, использованных презервативов и фекальных отходов по канализационным лабиринтам, всего только две недели проведя в тихом городишке Гармиш-Партенкирхене, на юге инфантильной Баварии, сейчас вдруг испытал ужас, приближаясь к общественному туалету международного аэропорта. Он усмехнулся, подумав, что метод контрастов в следственной работе далеко еще не исчерпан. Он автоматически, между прочим, сканировал окружающее пространство, задерживаясь чуть дольше на красивых девушках. Как их много в Шереметьеве-2! Летят ласточки на прикормку. Но что делать? На Западе с генофондом даже не проблема — катастрофа. «А вот и наш клиент», — подумал Турецкий, надевая зеркальные очки. Здоровенный детина с фигурой бритого белого медведя остервенело терзал «однорукого бандита», поставив себе целью если не внезапное обогащение, то уж овладение рукояткой наверняка. Похоже, это были его не первые попытки получить все и сразу. Полосатая, под тельник, майка «гуляла», обнажая дракона с тремя головами. Причем головы существенно различались по авторскому стилю и яркости изображения. Особенно поражала одна, словно нарисованная неумелой рукой пятилетнего ребенка. Раньше было проще. Все тупо кололи купола. А теперь что в голову взбредет. И что с такими делать? Чудовищный результат акселерации, радиации и пьяного зачатия. Молодые, лет по восемнадцать — двадцать, а уже по несколько ходок. Турецкий улыбнулся, вспомнив вечно изумленное потное лицо огромного шумного старины Питера Реддвея. Проголодавшийся руководитель Антитеррористического центра тогда затащил его в «Макдоналдс». Вообще, его желудку было не важно, где питаться. Однако, испытывая время от времени приступы патриотизма, американец шел тратить евро в закусочные, контролируемые соотечественниками. Войдя, он радостно увидел диванчик на троих посетителей и занял собой практически весь. Затем громко по-английски подозвал гарсона. В закусочной их, естественно, не держали. — Алекс, вот ты все критикуешь нашу законодательную систему, — произнес он безо всякого повода, за—глатывая биг-мак целиком. — Какую систему? Когда американцы научатся называть вещи своими именами? Власть доллара — вот и вся ваша законодательная система. У вас на одной чаше весов Фемиды преступление, а на другой — стоимость залога и гонорар адвоката. Решетка — удел нищих и жадных. — И это очень правильно. Совершать преступления — слишком дорогое удовольствие. А законы экономики гласят: «Убыточный бизнес обречен на вымирание». Вчера ты показывал ориентировку на Зубова Ивана Ивановича, тридцать лет, пять судимостей, убийства, грабежи, изнасилования. С какого возраста в России наступает уголовная ответственность? — Вообще с шестнадцати, но по целой куче статей, со сто пятой — убийство по сто шестьдесят первую — грабеж, с четырнадцати. — А этот ваш Зубов? — вставил Реддвей между проглатыванием пятого и шестого сандвичей. — В пятнадцать взяли за убийство матери своей подруги. — Бедная девушка, — констатировал Питер, разворачивая восьмой бутерброд. — Она мамашу и заказала. За шубку ценой около двухсот долларов, — уточнил Турецкий, заранее зная, что преступлений, способных вызвать истинное негодование, сопереживание, желание отдать свою кровь и последние деньги, для собеседника просто не существует. — Тебе не кажется, что если бы он получил пожизненное за первое преступление, не имея, конечно, на счету десяти лишних миллионов долларов США, то остальные уже не совершил бы? Я начинаю понимать, почему у вас такой высокий уровень преступности. — Что делать. Издержки, извини, демократии, — произнес Александр Борисович, пытаясь переложить часть ответственности за творившийся в стране бардак на представителей державы, в большей мере ответственной за это. К детинушке подвалила девка. Боже мой! Лет пятнадцать, а уже с профессией. Уселась на колено и обняла. Начала что-то нашептывать. «Да, Нинке послезавтра тринадцать. Сколько у меня в запасе? Два года, год? Потом приведет вот такого», — невольно обожгла мысль. Из туалета вышел, заправляя рубаху в тренировочные штаны китайского производства, почти близнец игрока. Подошел к автомату. Схватил девку за шкирку и словно котенка отшвырнул метра на три. Она выдала не блещущий разнообразием набор ругательств и, прихрамывая, исчезла. Турецкий выдохнул. Уверенно направился к двери, несколько огибая по дуге братков. Этим он убивал двух зайцев: удлинял время и не менял расстояние до источника звуков. В этом случае слух способен воспринимать информацию даже на очень далеких расстояниях. — Как верзушник [1 — Человек, страдающий расстройством желудка (жарг.). ] — спросил татуированный игрок. — Контора пишет, — ответил в тон ему вышедший из туалета. — На том же месте? — В четвертой. Берем на ханок [2 — Вырвать что-либо из рук (жарг.). ] — На характер [3 — Запугать (жарг.). ] — прозвучал ответ. Турецкий вошел. Огляделся. Две кабины из семи были заняты. Он зашел в ближнюю к выходу. Решил пока постоять. Грязь, вонь, ползающие микроорганизмы. В дальней кабине раздавались утробные звуки. Кого-то сильно рвало. Неожиданно раздался участливый голос: — Что, мужик, хреново? — Ой хреново… у-эээ… бу-эээ… — Перепил? — опять уточнил голос неизвестного. — Вообще-то пью я много, но… бвэээ… — Не пьянею никогда, — зачем-то машинально добавил Турецкий, вспомнив любимую поговорку стажера Володьки Поремского. Он тогда был на пару лет старше своих однокурсников и с ходу попытался взять темп Грязнова и Турецкого со товарищи. Результат был плачевен. Дверь раскрылась. Вошли «гриндеры». «Сапоги-убийцы», окрестил он их, едва эта обувь появилась у его нежного создания — дочки Нины. Всегда ценивший удобство и практичность, следователь Турецкий полжизни пробегал в простых кедах. Теперь же оказался безнадежно отставшим только потому, что не мог понять радости добровольного заключения тонюсеньких ножек в полуторакилограммовые колодки. Сапоги остановились у двери. Кроссовки подошли к кабинке участливого мужика. Послышался резкий звон упавшего шпингалета. — Ну что, козел? Мы тебя предупреждали? — Ребята, не надо, — попытался попросить о чем-то мужчина, однако уверенности в голосе не присутствовало. Послышалась легкая возня. Затем чавкающий звук удара по челюсти. Непривычный мужской плач. Надо было начинать действовать. Неожиданно раздался другой голос: — Мужик, ты не прав. Надо вернуть. Турецкий в помощнике не нуждался. Но раз так получилось… Он резко распахнул дверцу и рассчитанным движением, схватив правой за ремень, а левой за майку, забросил стокилограммовую тушу в промежуток между стеной и унитазом. Выбор был не случаен. Кроме того, что попасть туда было гораздо легче, чем вы—браться, это был еще и самый загаженный угол туалета. Краем глаза успел отметить, что второй брателло совершает также акробатический кульбит, поэтому он не спеша сделал свое дело. Спустил воду. А уж затем спокойно вышел и растянул рот в улыбке. В дальнем углу между стенкой и унитазом брюхом кверху, задрав ноги вверх по стеночке, лежал второй бритоголовый, а напротив стоял, светясь синими глазами, отливая соломенными волосами, Владимир Поремский. В руках он держал, судя по диагонали штуки на три, ноутбук «Ровер». — Александр Борисович! — воскликнул он, бросаясь навстречу. — Володька! Ты какими судьбами? — направляясь к парню, воскликнул Турецкий. Проскакивая мимо кабинки с жертвой преступления, Поремский сунул в его дрожащие руки компьютер. — Возвращаюсь из очередного отпуска, — произнес он, стиснув Турецкого. — Так, Володя, временем располагаешь? — Сегодня прилетел. Завтра вечером поезд, — зачем-то посмотрел на часы Владимир. — Отлично, поступаешь в мое распоряжение. Ты как себя чувствуешь? — спросил Турецкий. — Готов к новым подвигам! Я ведь вашу стажировочку на всю жизнь запомнил, — ответил Поремский. Затем его взгляд скользнул по полу. — Что с этими? — Проверь. Если стволов нет, хрен с ними. Пусть живут. Володя сунул руку, попыхтел и вскоре выудил кобуру с торчащей рукояткой «макарова». Турецкий чувствовал, как ему на сердце капает бальзам, когда смотрел на работу. Ни одной ошибки. Все профессионально, со знанием дела. Вот и тридцатисантиметровый ножичек из ботинка второго извлек, уже завернутый в платочек. Он понял, насколько ему дорога оперативная работа. Но, как говаривал судмедэксперт Зюзькин, «получены ранения, с жизнью несовместимые». Так и его обязанности помощника генерального прокурора были с жизнью следователя несовместимы. И тут родилась крамольная мысль: «А мы совместим!» Громилы были сданы в отделение. Очухавшийся потерпевший оказался журналистом желтой газеты «Соль жизни» Белобокиным, просто зашедшим в туалет и подвергшимся нападению. Узнав о том, что напавшим уже грозит срок за хранение оружия, предпочел от заявления отказаться. Турецкий, махнув рукой на небольшое происшествие, набросился на Порем—ского: — Пошли на стоянку. Посмотрим, сможешь ли по некоторым вторичным признакам найти мой автомобиль? — Ну, слухи о моих способностях сильно преувеличены. Вот Рюрик Елагин, да — криминалист от Бога. Он определил бы минимум по десятку признаков, что вон та черная «Волга» с мигалкой… — Молодец! Колись. — Версия личного автотранспорта отпадает по причине… — он немного втянул носом воздух, — «Хенесси»? — Молодец. А я вот различаю только основные запахи, — похвалил Турецкий. — Ну, я тоже не дегустатор. Но относительно спирт—ного… Представляете, раскручивал одно дело в институте аллергологии и прошел, пользуясь служебным положением, обследование. Знаете, что выяснилось? Мой организм совершенно не переносит никаких токсинов. Мне никогда не стать алкоголиком, наркоманом, курильщиком. Я могу принимать отраву, но после наступает синдром полнейшей очистки организма. Рвет до вывода всяческой гадости. — А с Сашкой Курбатовым связь поддерживаешь? — задал вопрос Турецкий, вспоминая, как обучал птенцов премудростям следствия. — Еще бы! — радостно ответил Поремский. — Ну и как он? — Карьерист. Уже зам прокурора области по следствию. — Ух ты! — искренне изумился Турецкий. — Правда, Сахалинской, — ответил Владимир. — У них население как один московский микрорайон, тысяч пятьсот. И почти все живут на южном побережье. — Как же его, рафинированного москвича, занесло в такую глушь? — Сам напросился. Это его программа избавления от комплексов, привитых детством. Представляете, у него была нянечка, манная кашка с ложечки, репетиторы. До тринадцати лет носил колготки под шортиками, такую конусовидную тюбетейку, не мог выйти во двор без сопровождающего. Кем он был в глазах пацанов со двора? И кем в своих? Поэтому, едва вырвавшись из узд навязчивой опеки, принялся избавляться и от груза прошлого. Чтобы доказать себе, что чего-то стоит, в одиночку с ружьишком за плечами и вещмешком пробежал по тайге от Хабаровска до Благовещенска. — Сколько же там будет? — спросил Турецкий. — Тыща верст! — ответил Поремский, словно прикидывая по воображаемой карте. — Безумству храбрых поем мы песню. А по времени? — Почти за месяц. — Я не удивлюсь, если узнаю, что он и похудел этак килограмм на двадцать? — засмеялся Александр Борисович. — Вот как раз избыточный вес он недостатком не считает. Поэтому бороться предпочитает с преступностью, — прозвучал неожиданный ответ. — Да, с вами не соскучишься. А преступность, значит, комплекс? — Еще какой! Он же, как Будда, жил себе до семнадцати лет в своем мире фильмов, музыки, книг, тщательно прошедших цензуру, и вдруг был выброшен в пространство, совершенно отличное от идеального. Где правят грязные деньги, где честные, порядочные люди унижены и оскорблены. Где на каждом углу творится несправедливость. Где зло безнаказанно и нагло. А законность продажна. И он решил посвятить жизнь пусть не наведению порядка, но хотя бы частичному торжеству справедливости. Зло ведь должно быть наказано. — А Рюрик Елагин? — В Екатеринбурге. Тоже «важняк». И такой же мечтатель, — ответил Поремский. — Мечтатель? — переспросил Турецкий. — Да. Интересуется тем, чего нет и, может быть, не было никогда. По крайней мере, нам этого узнать не дано — история государства Российского есть величайшая из тайн. — Но существуют же летописи, рукописи… — начал было возражать Турецкий. — Александр Борисович, мы живем в информационный век. Сколько раз на ваших глазах переписывалась история, современником которой и даже где-то непосредственным творцом были вы сами? — Лучше не спрашивай, — задумчиво произнес Турецкий. Он и сам не раз задумывался над тем, кто же все-таки и зачем искажает изложение событий. — А теперь представьте раннее Средневековье. Неграмотный царь, сотня бояр и крестьяне, ведущие скотское существование. История — достояние кучки заинтересованных лиц. Знаете, с чем американцы столкнулись в Ираке? С недоумением. Большинство населения свято считало, что в той «Буре в пустыне» великий Саддам разбил американские войска и освободил страну. Поэтому увлечение историей сродни увлечению научной фантастикой, с той только разницей, что фантастика находит воплощение в реальной жизни гораздо чаще. — Знаешь, — ответил умудренный опытом старший товарищ, — наше время отличается от древнего значительно меньше, чем кажется. Мы живем во власти такого количества информации, что истина в потоке заблуждений, измышлений, фантазий попросту теряется. — Как говорил китайский мудрец Лао-цзы: «Если хочешь спрятать дерево, прячь его в лесу», — блеснул цитатой Поремский. — А если хочешь, чтобы не услышали правду, расскажи о ней по радио, напечатай в газете, покажи по телевидению, — печально констатировал Александр Борисович. Турецкий подъехал к зданию Генеральной прокуратуры на Большой Дмитровке. Равнодушно прошел мимо лифта на лестничную клетку. Тренированный организм требовал физических нагрузок, а времени на хождение по спортивным залам катастрофически не хватало. Вот он и использовал каждую возможность. В прошлом году, когда министр МЧС решил взлететь по лестнице на двенадцатый этаж здания мэрии, из всей многочисленной «свиты» только представитель Генеральной прокуратуры Турецкий достойно выдержал темп. Для очистки совести убедился, что в приемной заместителя генерального прокурора посетителей не убавилось. Затем спустился на этаж. Зашел в свой кабинет и, сев на угол стола, набрал внутренний номер. — Приемная, — сухо прозвучал знакомый голос. — Клавдия Сергеевна, уж не вы ли это? Как я соскучился по вашему неподражаемому тембру. Только что прилетел из Германии. Вы не представляете, таких женщин там нет. Чем сегодня заняты? — Сейчас доложу Константину Дмитриевичу, — ответила секретарша строгим голосом. — А вам перезвоню. Клавдия Сергеевна могла бы и полюбезничать, но не в присутствии же посетителей. Она положила трубку. Взяла папку и вошла в кабинет начальника. Через минуту, не скрывая удовлетворения, вернулась. Набрала трехзначный номер. — Турецкий, слушаю. — Вас срочно вызывает Константин Дмитриевич, — произнесла женщина тоном, требующим немедленного выполнения приказа. Александр Борисович вошел в приемную. Томная полная женщина немедленно преобразилась. Она вскочила со своего места и на ходу бросила: — Одну минуту. Доложу. Исчезла за дверями кабинета Меркулова. Турецкий незаметно опустил в висевшую на спинке стула сумочку пузырек и встал у входа в кабинет. Это были духи. Правда, не совсем обычные. Он их приобрел в одной «Лавочке приколов» во Франкфурте. Что ему особенно понравилось, магазин был разделен на две половины: слева располагались аксессуары для жестоких розыгрышей, справа — для добрых. Духи назывались: «Дживанши — облик будущего», с нечувствительной для обоняния человека добавкой экстракта мартовской кошки. В результате, когда женщина шла, благоухая горьковатой свежестью, к ней со всех сторон сбегались коты с горящими сумасшествием глазами. Появилась секретарша. Закрыла дверь кабинета начальника и развернулась. Неожиданно они оказались очень близко. Турецкий вопросительно посмотрел ей в глаза. Женщина внезапно порозовела и, обдавая жарким дыханием, произнесла: — Александр Борисович, пройдите. Константин Дмитриевич вас ждет. Турецкий вошел в кабинет. Весь налет официальности мгновенно исчез. — Здравствуй, Костя. Скоро к тебе прорваться можно будет только с небольшим отрядом ОМОНа. — Рад тебя видеть, Саня, — ответил сидевший за столом. — Ну, пока у меня стоит на страже Клавдия, я думаю, ты найдешь способ прорваться. — Если до этого дойдет, никакого здоровья не хватит, — засмеялся Турецкий. — Как съездил? — Нормально. Есть кое-что. — Как старина Питер? Такой же? Встречал небось в аэропорту, словно ты один и прилетел, а кроме него встречающих не существует в природе? — Американская непосредственность, — ответил Турецкий. — Иногда кажется, что у них вообще не бывает комплексов. Типа, находятся среди обезьян или как в Древнем Риме, там же не было принято стесняться рабов. — У меня такое ощущение, что общение с ним пошло тебе на пользу. Похоже, ты прибавил немного? — оглядывая из-под очков фигуру собеседника, произнес Меркулов. — Я? — удивился Турецкий, делая попытку втянуть живот. — Костя, ты давно не видел Реддвея. Вот он увеличивается с нездоровой быстротой. Помнишь его «форд», изготовленный по спецзаказу? Уже не помещается. Теперь ему из Японии «лексус» прислали. Оказывается, их производят специально для борцов сумо. Представляешь, автомобиль открывается как чемодан! — Ладно, потом расскажешь, как погуляли, — перебил его начальник. — Что по делу? — Как мы и предполагали, информацию по чечен—ским боевикам, как и всему криминалу, они все же собирают. Конечно, подключить нас к своим базам данных, как бы это сказать, не имеют возможности. Однако была достигнута договоренность. По конкретным личностям вся имеющаяся информация будет скачиваться немедленно, при условии визирования запроса лично заместителем начальника Антитеррористического центра доктором Турецким. — Ну, молодец! — похвалил Меркулов. — Кстати, с каких это пор ты заделался доктором? — А у них нет понятия кандидат наук. Я даже не смог объяснить смысл такого звания. Синоним слова кандидат — претендент. Претендент юридических наук? Идиотизм! Как я понял, в стародавние времена имелся в виду кандидат в доктора наук. Короче, поступил честно. Сказал, что защитил научную диссертацию по юриспруденции, а они меня немедленно возвели в ранг доктора права. — Но, знаешь, я думаю, что все равно твое докторское звание нам обмывать придется, — улыбнулся Меркулов. — Ну и что им надо взамен? — Ты же знаешь эту нацию торговцев. Ничего бескорыстно не хотят делать. Кое-что пришлось пообещать взамен. Очень их беспокоит наш развал в оборонке. Раньше весь госзаказ поступал из одного ведомства. Все знали, кто и что должен произвести. Сейчас же появились многочисленные фирмы и частные конструктор—ские бюро, непонятно на чьи деньги проводящие исследования и разрабатывающие новейшие виды вооружения. Их очень волнует тот факт, что один гений может разработать устройство, над которым годами бьется целый научный город. Вот, к примеру, по их данным, Научно-исследовательский институт автоматики и приборостроения, что в Мытищах, раньше занимался разработкой устаревшей измерительной аппаратуры, попутно создавая суперсовременные системы наведения тактических ракет. Сейчас же ими испытано новейшее высокоточное оружие, которое даже не было заказано в разработку Министерством обороны. Их беспокоят, в частности, и поставки гуманитарных грузов этого института на Ближний Восток. В частности, в Ирак. Я пообещал взять на контроль информацию и придержать отправку последнего рейса. — Ладно, хорошо. Саня, у меня для тебя тоже две новости. — Начинай с той, что касается меня лично, — попросил Турецкий. — Пока ты там пил с Питером Реддвеем коньяк, у тебя появилась новая должность. Отныне ты — помощник генерального прокурора Российской Федерации. — Значит, все-таки удалось? — Турецкий сокрушенно вздохнул. — А я уж думал, удастся еще немного побегать, как гончему псу. — Все. Можешь свои знаменитые кеды покрыть лаком и сдать в музей. Тяжеловато стало тянуть воз. Так иногда хочется послать все к чертовой матери, уехать куда-нибудь, чтоб никто не достал, на Украину, к морю. Но у меня должность, с которой уходят только в одном направлении. Вот я и поставил генерального в неприличное положение. Написал рапорт с просьбой об уходе на заслуженный пенсион. Он предложил поискать компромисс. Короче, я сказал, что нужен своего рода костыль. Старший помощник, который мог бы выполнять часть моих функций, кроме того, осуществлять контроль за расследованием сверхважных дел. И в качестве такого помощника я вижу только одного человека. То есть тебя. Подчиняться будешь, отныне и присно и во веки веков, напрямую мне. — Костя, я, как известно, манией величия не страдаю. — Ну, после доктора Турецкого, не знаю! — засмеялся Меркулов. — Представляешь, какая брешь образуется в нашем следственном управлении? На кого повесить воз дел, которые я тянул исключительно благодаря опыту, знаниям и природной одаренности? — добавил Турецкий.

— Знаешь, Саня, если гордыня — это осознание своего превосходства, то тщеславие — желание привить эту точку зрения окружающим. Поздравляю, ты этого добился. Три дня назад генеральный произнес твои слова одно в одно. А еще он поставил передо мной главную проблему: найти «важняка», не уступающего тебе, великому! — Хочешь, догадаюсь, кто будет решать эту проблему? — тяжело вздохнув, произнес Турецкий. — Александр, ты же умный человек. Ищи, называй, предлагай. — Хорошо. Во сколько человек меня оценивает начальство? — Этот вопрос также поднимался в нашей беседе. Можешь в свою команду взять троих. И главное условие. Они должны быть не из Генеральной прокуратуры. — Может, мне пройтись по продюсерам телеканалов? Пойми, мне нужны трое даже не талантов, а гениев. Посмотри вокруг. Где идущая на смену молодежь? Сплошь неудавшиеся адвокаты да генеральские сынки, не пошедшие по дипломатической линии из-за патологической неспособности к иностранным языкам. — Саня, не паникуй. Россия велика. Наши людские резервы неисчерпаемы. — Допустим, присмотрю я кое-кого в провинции. А как же с жильем? — задал животрепещущий вопрос Турецкий. — Ты сам знаешь, сейчас с этим проблемы, — печально произнес Меркулов. Он помнил времена, когда квартирный вопрос для Генеральной прокуратуры рассматривался в двух проекциях: сколько комнат и в каком районе. — Ну сколько стоит квартира в Москве? — начал рассуждать Турецкий. — Допустим, пятьдесят «штук». Хороший следователь вернет в казну их с одного раскрытого дела, а плохой в лучшем случае будет штаны протирать до пенсии, в худшем войдет в сговор с преступниками, дабы наскрести на ту же квартиру. — Ладно, постараюсь твою математику привести в беседе с нашим мэром. Есть у нас небольшой жилищный фонд, но только с его личного согласия… Турецкий, покинув кабинет Меркулова, уловил новый аромат. Клавдия Сергеевна смотрела на него влажными влюбленными глазами. Он наклонился и произнес: — До вечера? — До вечера. И он и она знали, что вечером, скорей всего, ничего не будет. Турецкий обязательно унесется по делам, назвав их неотложными, а Клавдия, так и не дождавшись, когда шеф закончит свой бесконечный рабочий день, поедет на метро до Орехова. Но это был даже и не обман. Просто одинокой женщине жизненно необходимо время от времени назначать свидания. На душе у нее тогда становится светлее.

День не предвещал ничего плохого. Была обычная пятница, тринадцатое мая. Академик Жбановский любил последний рабочий день недели после обеда. В это время резко снижалась деловая активность посетителей и просителей. Их мысли перестраивались на планы относительно предстоящих выходных, и он мог немного вздохнуть. Хотя Жбановский уже третий десяток лет руководил научно-исследовательским институтом, и руководил довольно успешно, административная работа тяготила. Все-таки прежде всего он был исследователем. Да, иметь в руках мощный инструмент, дающий возможность разбить неосуществимый проект на несколько локальных, а затем собрать результаты воедино, все равно что виртуозу обладать скрипкой Страдивари. Но возможность «поиграть» выпадала урывками. Он буквально тонул в нескончаемом потоке раздутых до вселенского масштаба мелочных жалоб, просьб о прибавке зарплаты, склок типа: «он получает больше, а делает меньше», требований: «верните моим детям мужа», нескончаемых счетов, прорывов сантехники, больничных листов, всевозможных отпусков. Время от времени он пытался заставить помощников и заместителей решать мелочные проблемы без своего участия. Однако из этого никогда ничего хорошего не получалось. Люди, не способные разрешить пару самых мелких вопросов, внезапно принимали стратегические решения в делах, к которым их и близко подпускать было нельзя. А чего стоят юбилеи, дни рождения, обмывания званий и степеней? Если не прилагать неимоверных усилий, то спиться можно за год. Тем более что в молодости лейтенант Жбановский лично сопровождал ядерные боеголовки на Кубу и обратно. Два месяца в трюме, при сильнейшем радиоактивном облучении, не прошли даром. Однажды под душем все волосы смылись и никогда больше не выросли. Жбановскому для вывода радионуклидов требовалась ежедневная доза спиртного. Незаметно алкоголь стал разновидностью питания. Академик нашел в себе силы побороть и этот соблазн. Жбановский протер платочком вспотевшую голову. Достал бутылочку кагора. Нацедил половину стакана. Выпил. Прислушался, как приятное тепло разливается по телу. Вино ему поставлялось по спецзаказу с Кубани. Стоит в небольшом городке Ейске крошечный заводик и производит вина, которые тут же грузятся на суда и уходят по миру. А у нас качественный продукт конкуренции с бормотухой не выдерживает. Разложил на столе чертежи и покрытые формулами и таблицами листы. Теоретически все было просчитано, но проверки практикой расчеты не выдержали. Теперь предстояло подвести под результаты испытаний научную базу. «Пуля влетела в окно, повернула на двадцать градусов с радиусом разворота тридцать три миллиметра. Через тринадцать микросекунд по дуге вошла в цель. Однако на конечном участке коэффициент рысканья оказался больше расчетного на три десятых процента». Это было недопустимо много. В результате угол атаки изменился на острый. Убойная сила, соответственно, упала на двадцать процентов. Жбановский чувствовал, что ответ на поверхности. Мало того, не оставляло чувство, что он подсознательно знает. Несколько раз подступало: вот оно! Но всякий раз наступал срыв. Раньше хорошо думалось ночами, но теперь он был не в том возрасте, чтобы насиловать организм. Академику жизненно необходимо были две вещи. Полнейшее погружение в проблему, когда кроме нее ничего на свете не существует. И затем переход в состояние полного покоя, когда голова абсолютно свободна от мыслей. Тогда находит озарение. Из полнейшей абстракции вдруг вырисовывается идея. Жбановский предпринял очередную попытку вникнуть в суть проблемы. Обитая звуконепроницаемым материалом дверь бесшумно отворилась. Из-за нее выглянула белокурая женская головка. Секретарша пару секунд рассматривала шефа. Она достаточно хорошо успела изучить свое—нравного академика. Беспокоить его в такие моменты не следовало. Так же тихо прикрыла дверь. Ломая руки, прошлась по приемной. У девушки в сумочке лежал билет на самолет до аэропорта Адлер на девятнадцать часов. Оставалось всего четыре. Можно сказать, она уже опаздывала. Неделю назад Жбанов—ский обещал пораньше отпустить, но она не могла бросить все и сбежать. Каждый день, уходя домой, девушка вынуждена была предупреждать об этом начальника. Она на секунду задумалась и, поняв, что нерешительность может сильно испортить отпуск, схватила дверную ручку. Жбановский вздрогнул. Не дав ему опомниться, секретарша, делая большие глаза и беспрестанно улыбаясь, выпалила: — Марк Борисович, извините, но я опаздываю на самолет. Вы обещали отпустить сегодня пораньше. — Да? — Академик недовольно приподнял нарисованные черным стеклографом брови. Сегодня он разместил их слишком высоко, поэтому выглядел смешным и трогательным, как бы ни пытался рассердиться. Почувствовав, что девушка всерьез его ворчание воспринимать не собирается, сменил гнев на милость. — Ладно. В курс дела Лену ввела? — Конечно! — Не люблю я это. Все придется делать самому. Обычно секретарь уходит в отпуск с руководителем одновременно. — И отдыхают вместе где-нибудь на островах! — радостно дополнила она мысль. — Я согласна. Однако, Марк Борисович, я молода и не могу без отпуска три года. — Неужели я три года не был в отпуске? Вот закончим с этой пулей, тоже поеду отдохнуть, — мечтательно произнес Жбановский. Его близорукий взгляд скользнул по открытому животику. Там нечто блеснуло. Приподнявшись, академик вытянулся вперед и спросил: — А что это у вас? — Пирсинг, — ответила секретарша и, поняв, что это слово в лексиконе шефа отсутствует, разъяснила: — Просто проколола пупок. Это сейчас модно. — Черт знает что! — взорвался Жбановский. — Вы в этом ходили весь день? Умная, образованная, молодая женщина. Красавица. Мать двоих детей! И вдруг такая легкомысленность! Вы же лицо института! Ко мне приходят солидные люди: министры, депутаты, генеральные директора, выдающиеся деятели науки и культуры. И что их встречает? То драные джинсы, то полнейший разврат. Что подумают уважаемые люди, увидев ваши лохмотья? — Какая зарплата, такая и одежда! — с ходу парировала девушка, нервно поглядывая на висевшие напротив двери часы. Во время разговора стрелки ускорили свой бег по циферблату. — Ладно, беги, — смилостивился Жбановский. — Но чтобы больше этого безобразия я не видел! Помощница выпорхнула. Академик ухмыльнулся. Любил он эту девушку, хотя частенько ругал. Нравилось ему в ней то, что, справедливо принимая критику, она никогда не испытывала чувства вины. У нее это было врожденным. Жбановскому, для того чтобы прийти к такому же мироощущению, потребовалась вся жизнь. Он встал из-за стола. Потянулся, закинув руки за спину. Прислушался к звукам, сопровождающим физические упражнения. Подошел к двери и запер на ключ. С обратной стороны теперь могли стучать руками, ногами, хоть головой. В кабинете нарушить тишину было невозможно. Отключил все телефоны, кроме «кремлевского» — без номеронаборника, соединявшего напрямую с заместителем министра обороны по вооружению. И вернувшись, занял свое место за столом. Едва собрался с мыслями, зазвонил «кремлевский». Академик чертыхнулся и поднял трубу. На проводе, как ни странно, оказался его заместитель, профессор Чабанов. Впрочем, профессором он был таким, что члены научного совета иначе как «чабаном профессоровым» его не называли. — Марк Борисович, разрешите на прием. Возникла срочная производственная проблема, — прозвучал уверенный голос. — Виталий Игоревич, вы каким образом оказались на этой линии? — удивился академик. — Испытываю новейшую разработку телефонного сканера, — доложил заместитель. — Интересно, интересно. Занесите материалы и образец, — произнес Жбановский, обожавший новые проекты. Встал, перевернув бумаги и чертежи. Академик не то чтобы не доверял своему заместителю, а просто опыт показывал: чем меньше людей посвящены в проект, тем успешнее он проходит. Даже если не ставились палки в колеса, разработку могли элементарно сглазить. Подошел к двери и отворил. Перед ним стоял сияющий розовыми щечками Чабанов. В руке он держал папку. Из кармана выглядывала отвертка. — Ну, показывайте, — произнес руководитель. — Вот здесь надо подписать, — качнув головой с черным зализанным на аккуратный пробор чубом произнес Чабанов и подсунул папку. — А где сканер? — рассеянно беря бумаги, уточнил академик. — Пожалуйста, — произнес профессор и протянул отвертку. — У нас все телефонные коробки выведены в коридор. Любой может, встав на стремянку и подключившись обыкновенной трубкой, прослушивать все разговоры. Причем есть доказательства, что не только прослушивают, но и сами звонят по межгороду. Я устал оплачивать счета на ваш, мой и номер начальника отдела кадров. У остальных восьмерка закрыта. — Да? — поразился Жбановский. — Немедленно принять меры по предотвращению несанкционированных включений. Подготовьте приказ. Я подпишу. Что еще? — По рыбкам. Проект договора о поставке в Ирак, — произнес, переворачивая стопку отпечатанных листов, Чабанов. — Им что, нечего больше делать? Оставьте. Я посмотрю. — Сроки поджимают. Таможня и все такое. Поставьте печать и подпись на последнем листе. А окончательный вариант потом согласуем, — продолжал настаивать профессор. — Ладно, — согласился Жбановский, подписываясь и ставя печать. Он уже проходил подобную про—цедуру с поставками в другие страны. — Еще вопросы? — Небольшая просьба. Двести долларов до понедельника, — потупившись, произнес Чабанов. — Возьмите, — проворчал академик, открывая сейф, — и советую больше не шутить с этим аппаратом. Заместитель вышел. Жбановский раскрыл настольный блокнот — «поминальник» и записал: «13.05.Чабанов взял 200 S». Взгляд академика скользнул по договору. Рабочее настроение пропало. Ох уж эти рыбки… В начале перестройки на институт был спущен план по выпуску конверсионной техники и товаров повседневного спроса. Как человек, занятый глобальными проблемами, Жбановский не мог позволить себе роскоши размениваться на всяческие утюги-чайники. На совещание в Министерство приборостроения он послал своего заместителя, предупредив, что все проблемы с заказом: планирование, производство и реализация — полностью ложатся на него. Когда счастливый Чабанов вернулся и коротко, часа на полтора, доложил, в какие интриги был втянут, Жбановский даже порадовался, что не поехал сам. Профессор сумел добыть самый интересный заказ, сулящий значительную прибыль. Торжественно раскрыл папку с технической документацией. Академика впервые в жизни начал трясти нер—вный тремор. Если бы он умел, то разрыдался бы. Научно-исследовательскому институту автоматики и приборостроения, каждая разработка которого отслеживалась лично шефом ЦРУ, предстояло выпускать магнитную игрушку «Рыбки» для детей от трех до пяти и ее разновидность — для страдающих синдромом Дауна. Жбановскому стало стыдно перед потенциальным противником. Чабанов подошел к делу с размахом. Однако, едва он наладил массовое производство, как госзаказ сняли и предложили взять реализацию на себя. К этому институт был совершенно не готов. Теперь значительная часть производственных помещений и складов была заполнена этим хламом. Генеральный директор был вынужден прикрыть производство, пока не будет распродано то, что уже выпущено. Впрочем, деловая смекалка у Чабанова все же была. Он нашел партнеров на Ближнем Востоке и уже отправил пару партий игрушек в Сирию и Иран. Теперь вот на очереди Ирак… Академик снова погрузился в размышления. Но ничего в голову не шло. Тогда он аккуратно сложил чертежи и научные выкладки в черный чемоданчик. Вынул из шкафа рукопись очередной монографии, посвященной проблемам турбулентности при полетах малых конусообразных тел, и принялся покрывать листки письменами и формулами. В голове давно сформировались новые идеи, складывавшиеся в неплохую теорию, и держать столько информации в мозгу было невыносимо. Она требовала выплеска. А времени катастрофически не хватало. Когда поставил точку, уже стемнело. Академик принял решение спрятаться на даче и поработать в тиши два дня. Он машинально набрал номер. Телефон молчал. Жбановский чертыхнулся и включил тумблер. Еще раз покрутил диск. Из трубки долетел голос: — Проходная. — Это Жбановский. Передайте Кокушкину, что я выхожу через пятнадцать минут. Своего персонального водителя Жбановский выбирал по принципу: «Тише едешь — дальше будешь». Все претенденты, едва он успевал захлопнуть дверцу, давили педаль в пол до отказа и мчались со скрежетом тормозов на поворотах. А степенный Павел Кокушкин, прежде чем сесть за руль, открыл капот. Провел осмотр двигателя, проверил уровень масла, тосола, натяжение ремней, качнул зад, перед, убедился в работе ручника, поворотников и стоп-сигналов. Затем повернул ключ зажигания, послушал, как работает движок, оценил цвет дыма из выхлопной трубы, подождал, пока двигатель прогреется, и не спеша поехал. Жбановский пришел в полнейший восторг, и вот уже десять лет не мыслил жизнь без своего шофера. Он не знал, что у Кокушкина лавры чемпиона автогонок в стиле экстрим, титановая пластинка под кепкой, имплантант ключицы и нога на искусственном шарнире. — Домой, — произнес академик. Автомобиль тронулся и побежал по чистой дороге. Навстречу несся плотный поток дачников. Почему-то Жбановскому в этот вечер не думалось о работе. Проект, над которым он трудился последние три года, подходил к завершению. А никаких принципиально новых идей не возникало. Невольно создавалось ощущение, что дело жизни сделано. «Какой прекрасный день, чтобы умереть», — вспомнилось откуда-то. Он рассеянно глядел по сторонам. Странно получилось: эти два красивейших проспекта прошли через всю его жизнь, как сквозь тело Москвы с северо-востока на юго-запад. Когда жил на проспекте Мира, работал на Ленинском, и наоборот. Раньше он знал, какое учреждение в каком доме находилось. А теперь все забегало, засуетилось, засветилось и засверкало. Вывески сменяются так часто, что не имеет смысла запоминать. Может, возраст? С годами время стало пролетать такими бешеными темпами. Вот и автомобили несутся с сумасшедшей скоростью. Пытаются обогнать друг друга. Зачем? «Летите, летите, все равно не убежите от судьбы. Все там будем. Но я пока не тороплюсь», — думал человек, не раз подвергавший опасности свою жизнь и здоровье. После Яузского моста дорога расширялась. Это было единственное место на всем пути, где служебная «Волга» вместо крайнего правого ряда оказывалась посреди дороги. Едва она начала маневр, раздался чудовищной силы удар и автомобиль выбросило на встречную полосу. Реакция водителя была кошачьей. Он промчал, увертываясь от лобовых ударов, словно по гигантскому слалому, и наконец затормозил. Выскочил. Оглянулся на место аварии. Никого не было. — Красный, по-видимому, джип, — констатировал водитель, присев над сильной вмятиной со следами чужеродной краски. — Ну молодец, — наконец смог открыть рот академик. — Лихо ты! А это пустяки. Залатаем. Снова тронулись в путь. Напротив Дома мебели свернули направо. Обычно водитель подъезжал к подъезду. Консьержка, сидевшая перед монитором, знала всех жильцов. Едва академик приближался, дверь открывалась сама. После этого Кокушкин отъезжал. На обратном пути обязательно попадалась возможность подбомбить. В этот раз дорогу к дому перегородила свежевырытая траншея и болтавшаяся на строительном скотче рукописная табличка: «ПРОЕЗД ЗАКРЫТ». — Марк Борисович, давайте провожу вас до подъезда, — изъявил желание шофер. — Перестаньте. Глупости какие! — махнув рукой, сказал академик. — Пройдусь десять метров. Завтра в семь. Поедем на дачу. До свиданья, и еще раз примите мою огромную признательность. — Счастливо! — пожелал шофер. Жбановский, сверкая отражениями фонарей на лысине, пошел в сторону дома. Кокушкин начал выруливать. И вдруг в зеркало заднего вида увидел, как из-за угла дома вышли двое мужчин в черных шапочках. Они медленно приблизились к академику. Водитель прекратил маневр и остановился. Он решил убедиться, что тот зайдет в подъезд без приключений. Один что-то спросил. Марк Борисович, задумавшись, привычно закинул несколько назад и влево голову. В этот момент второй резко полоснул чем-то блеснувшим по горлу. Жбановский упал на колени, выронил «дипломат» и схватился руками за шею. Напавшие подобрали чемоданчик и скрылись в темноте между домами. Водитель бросился к академику. Тот уже завалился на асфальт. Судорога перекосила лицо. Захлебываясь потоками крови, он пытался что-то сказать. Но изо рта вырывалось неразборчивое клокотание. Выскочила перепуганная консьержка. Павел закричал ей: — «Скорую» и милицию вызывай! Срочно! Он бросился к машине за аптечкой. Разорвал пакет с бинтом и принялся наматывать на горло. Через несколько минут академик Жбановский, потеряв сознание, тихо умер на руках водителя. Выскочили соседи. Кокушкин распрямился. Мрачно произнес: — Сейчас вернусь. Медленно подошел к своей «Волге». Плавно открыл дверцу. Неторопливо уселся на водительское кресло. Взревел мотор. Неожиданно резко автомобиль сорвался с места и исчез за поворотом. Времени на принятие решения не оставалось. Он успел все обдумать, пока шел. Теперь оставалось действовать. Вариантов отступления у негодяев было несколько. Но выбирать предстояло между двумя наиболее вероятными: по Ленинскому в сторону МКАД и по Вернадского — к центру. На Кольцевой — сплошные посты. На Ленинском — плотное движение в область. Он вырулил дворами на прямую улицу и помчался в сторону Вернадского. Выскочив на проспект, Кокушкин полетел по крайней левой полосе со скоростью сто двадцать километров в час, пытаясь разглядывать сквозь стекла пассажиров. Неожиданно на перекрестке перед ним оказался красный джип с вмятиной на правом углу крашеного кенгурятника. Кокушкин сразу понял, что это именно он. Кроме водителя там находилось еще двое, как ему показалось, подростков. Джип вдруг неожиданно газанул и понесся на красный свет. «Волга» понеслась следом. Теперь карты были открыты. Убегавшие поняли, кто у них на хвосте, и пытались оторваться. Однако на городских трассах сильный двигатель джипа преимущества не давал. Время работало на Кокушкина. Несколько минут таких гонок, и внимания со стороны правоохранительных органов не избежать. Неожиданно внедорожник, резко затормозив, стал как вкопанный. «Волга» заскрипела колодками. Попыталась уйти в сторону. Но не смогла. Если в движении она еще как-то выдерживала конкуренцию, то процесс торможения шансов не оставлял. Раздался сильнейший удар. «Волга» перевернулась на крышу и перелетела перекресток…

Владимир Поремский был из семьи потомственных моряков. Родился на Тихом океане, мотался вместе с родителями по военным городкам. Школу заканчивал в Североморске. Отец — командир подводной лодки. Поэтому вопрос, куда поступать после школы, даже и не поднимался. Были некоторые колебания относительно училища, но склонность к электронике взяла свое. Несмотря на конкурс — шесть человек на место, — на факультет автоматизированных систем управления Высшего военного морского училища радиоэлектроники имени академика Колмогорова он прошел. Однако романтика новой парадной формы быстро сменилась серыми буднями бесформенной робы, сапогами, бесконечными строевыми занятиями и монотонной греблей на шлюпках. Но что его поразило больше всего: офицеры, сами бывшие курсанты, в упор не хотели видеть в курсантах будущих офицеров, а относились, как к скоту, быдлу. Да и сами курсанты, половина из потомственных военных, другая из интеллигентных семей, почему-то радостно опускались до самого низшего уровня. За доблесть почиталось напиться по-свински и облевать себя. Дедовщины не было, но младшие командиры зверствовали по-черному. Особенно доставал старшина Загранкин. Он, наверное, думал, что с такой фамилией на флот ему прямая дорога. В училище попал прямо из Афгана, прослужив там полгода. Умственные способности оставляли желать лучшего, однако «боевое» прошлое сделало свое. Его приняли вне конкурса. У сокурсников оно поначалу невольно вызывало приступы восхищения. Кроме военных заслуг Загранкин славился лосиным здоровьем и зычным голосом. На этом таланты кончались. Свое патологическое неумение складывать дроби он с лихвой компенсировал неисчерпаемым запасом армейской дури. День начинался с того, что дежурный тихо будил командиров взводов за пятнадцать минут до подъема. Они одевались, заправляли кровати и выстраивались наблюдать за действиями своих подразделений. Затем диким голосом давалась команда «подъем». Голос курсантам старшина ставил сам на занятиях по общевойсковой подготовке. Он прохаживался перед отделением из десяти человек, стоявших по стойке «смирно», и гундосил:

— Сегодня занятие по выработке командного голоса. Если вы сейчас попадете на флот с таким блеянием, то в первом же походе будете опущены. Матрос — как собака, чувствует по голосу, насколько уверен офицер. Чем достигается командный голос? Командный голос достигается тренировкой. Значит, будем тренировать команду «подъем». Этой командой заканчивается ночное бздение и начинаются тяготы и лишения очередного дня. Поэтому она должна навсегда запомниться самым страшным кошмаром. Курсант Поремский! — Я. — Команда! — Подъем! — Громче! — Подъем! — Громче! — Это мой физический предел, — твердо ответил Поремский. — Физического предела не бывает. Таким голосом будешь мамочке «спокойной ночи» желать. Голос должен напоминать вопль кота во время кастрации без обезболивания. Курсант Поребриков, курсант Тулянинов. — Я. — Я. — Взять Поремского! — скомандовал старшина. — Уложить на пол! После небольшой возни Володька оказался на линолеуме. Его держали двое. Загранкин медленно подошел, поставил сапог в промежность и резко надавил. В ужасе Володька заорал: — А-а! бля… — Не то, — подавляя зевок, произнес садист. — Подъем! Суки… — Видишь? Можешь, если захочешь. Следующий, курсант Мовчан… Ночью Володя подошел к стенду с фотографиями отличников и командиров, достал ручку и, дорисовав снизу палочку, под портретом Загранкина исправил букву «г» на «с». Наутро к стенду невозможно было пробиться. Толпа время от времени издавала громкие всплески смеха. Старшина, растолкав курсантов, пролез к фотографиям. Уши у него мгновенно приобрели свекольный цвет. Стенд, естественно, тут же исчез. Разъяренный Загранкин построил курс. Прохаживаясь вдоль строя, произнес: — Если в течение минуты сволочь не признается в содеянном, увольнений в выходные не будет. Уставился на часы. Неожиданно раздался голос Мовчана, шагнувшего вперед: — Я. Поремский, твердо решивший признаться в конце минуты, несколько опешил. Но также вышел и произнес: — Я. Неожиданно еще несколько человек взяли вину на себя. Старшина радостно наказал всех, за что сам вскоре получил взбучку от замполита училища за запрещенное коллективное наказание. А Поремский в тот день подрался с Мовчаном, но выбить у него признание не смог. Так подвиг и остался на чужом счету. После подъема в любую погоду мчались по форме номер два, то есть с голым торсом, по аллеям до мемориала. Как раз три километра. Строились. Поджидали отставших. Считались и вновь неслись в казарму. На сто пятьдесят человек — двенадцать умывальников с холодной водой. Прибежавший раньше имел больше шансов умыться, побриться, привести себя в порядок. Поремский, как правило, прибегал в первой десятке. Бывало, оставлял позади и самого старшину, но не мог одного — прийти вперед Вовки Мовчана. Затем после осмотра, условно съедобного завтрака, бесчисленных разводов, построений и прохождений начинались занятия. Через некоторое время муштра начала приносить свои результаты. Стал нравиться четкий выверенный распорядок дня. Хороший тонус давали постоянные физические нагрузки. Бег и гребля делали фигуру. Поремскому стало нравиться идти в строю, чувствовать себя частицей коробки десять на десять, которая, повинуясь приказу, становилась единым организмом. Он начал чувствовать комфорт от отсутствия необходимости думать и принимать решения. Ясно теперь понял, как это в царские времена запросто служили солдатами по двадцать пять лет. И только занятия по общеобразовательным дисциплинам не давали полностью погрузиться в радость овощеподобного существования. Как-то незаметно Володя Поремский сошелся со своей противоположностью — Мовчаном. Худенький, щупленький, ноги в сапогах, как пестики в ступе, весь какой-то синевато-лилового цвета, вел в основном антиобщественный образ жизни, отсыпаясь на лекциях. А по ночам, если не бегал в самоволку, пьянствовал в ленинской комнате или скакал по кроватям второго яруса, за что бывал неоднократно бит, но без особого толку. Что привлекало Поремского в нем, было непонятно. Его странно притягивала беспринципность, окрашенная какой-то лихостью, наплевательским отношением ко всему. В Гражданскую из таких получались исключительно анархисты. Еще тезка Поремского бегал. Просто уму непостижимо! Десять километров с полной выкладкой. Автомат, три магазина, противогаз, подсумок с четырьмя гранатами, полевая сумка — килограмм пятнадцать наберется, а сам весит чуть больше пятидесяти. Пока бежит, выкурит пачку сигарет, раз десять смотается туда-сюда, шлепнет разгуливающую по аллее девку по заднице, а финиширует все равно первым! Загадка природы. Но самое прикольное — его самоходы. Дисциплина не оставляла шансов на увольнения. Поэтому Мовчан просто перемахивал через забор и несся к ближайшему магазину. Брал бутылку водки и выпивал ее на пороге из горла. Он вливал пол-литра, не делая никаких глотательных движений. Когда жажда была утолена, наступало время поиска приключений. Ленинград — город военный: пятнадцать училищ, три академии, сколько частей, никто вообще не знает, а тут еще корабли. Поэтому патрули — такая же визитная карточка города на Неве, как «Аврора». С тем только отличием, что последняя стоит на вечном приколе, в то время как патрули постоянно перемещаются. Главной проблемой нормальных курсантов был поиск антипатрульных троп. Мовчан же ходил на них охотиться. Без труда находил. После чего начинал радостно подпрыгивать, махать руками, посылать воздушные поцелуи. В общем, делать все для привлечения внимания. Он запросто мог спустить брюки, наклониться и пошлепать себя по голому заду. На приказы подчиниться отвечал всем набором неприличных жестов от похлопывания правой рукой в районе локтевого сгиба левой до вывертывания век наизнанку. Результат был предсказуем — начиналась облава. Он нагло кричал: «Поймайте курсанта Мовчана» — и мчался по трамвайным шпалам, свежевысаженным клумбам, детским садикам. Для него ничего святого не было. Терпеливо дожидался своих преследователей и, видя, что они полностью выдохлись, изошли потом, махнули на него рукой, быстро терял интерес и шел на поиски очередной жертвы. За одну самоволку загонял таким образом четыре-пять патрулей. В комендатуре о нем знали и даже проводили специальный инструктаж. Несколько раз пытались организовать настоящую облаву, но безрезультатно. Иногда Мовчан брал с собой и Поремского. Как-то они попали в милицию, когда решили «накосить» роз для «англичанки» на клумбе перед горкомом. И то благодаря тому, что изменили тактику. Вместо того чтобы убежать, попробовали спрятаться и переждать. Однако вышли сухими. Их забрал сам замполит училища. Вот тогда в кабинете высокого начальства Поремский и услышал слова, которые несколько изменили его идеалистические взгляды на жизнь. Не замечая Поремского, капитан первого ранга Зайковский, раздувая ноздри и производя всем своим видом впечатление разгневанного зверя, кричал: — Если бы ты был не мой сын, я бы тебя наказал! Все. Иди! Направляясь в казарму, Володя поинтересовался: — Он что тебе, вправду отец? — Да какой там, — нехотя буркнул тот, — так, мать по пьянке трахнул. Она, дура, аборта не захотела. Володя Поремский, с детства привыкший к романтике отношений родителей, был несколько озадачен. Нескончаемой полярной ночью, под завывание пурги, они с мамой ждали возвращения отца из похода. И не было для нее более священных минут. Она могла бесконечно рассказывать, как ворвался в ее городок, раскинувшийся в бескрайних степях северного Казахстана, лихой лейтенант-морячок. Две недели были знакомы. А потом забежали в ЗАГС, расписались и улетели на Дальний Восток. Родственники, конечно, были шокированы, но она ни дня, ни минуты, ни секунды не жалела об опрометчивом поступке. Ни когда жили в казарме, в углу, отгороженном занавесочкой, ни в Находке, когда ураганом перевернуло жилище и выдуло весь нажитый нехитрый скарб, ни на безымянных островах Ледовитого океана, где, прежде чем сходить в туалет, надо было попросить мужчину поставить его в вертикальное положение. Ночью приходили белые медведи и обязательно переворачивали. Историю своего рождения он знал как самую светлую сказку. Поэтому произнес: — Ты так говоришь, словно речь идет не о тебе самом. — Знаешь, у него детей нет, — объяснил Мовчан. — А разводиться должность не позволяет. Ну и зачал на всякий случай наследника. А родись свой, забыл бы в момент. Вот, благодетель, от армии спасает. Но безнаказанность — плохой советчик. Однажды Мовчан предложил смотаться к бабам, которых, как он признался впоследствии, у него тогда и не было. Они покинули казарму через окно и побежали по темным аллеям. Неожиданно впереди замаячил комендантский патруль. Володя предложил потихоньку смотаться. Но Мовчан был сумасшедшим. Он подкрался к начальнику патруля, схватив за кобуру капитана, за—орал: «Отдай пистолет» — и мгновенно отпрянул. Его бросились ловить. Зачем-то он вывел преследователей на Володьку и сиганул в кусты. Володя принял эстафету. Ему не повезло. Двор оказался непроходным. Поремского поймали, доставили в комендатуру и посадили на гауптвахту на десять суток. На вторые сутки он узнал о гибели подводной лодки в водах Атлантики. Капитаном лодки был его отец. Ему стало невыносимо плохо. Он был нужен матери, которую мог тоже потерять. Но на просьбы отпустить, перенести наказание, решить как-нибудь вопрос Поремскому неизменно отвечали: «Нет такого закона». Тогда, разбивая от бессилия кулаки в кровь о серые стены каземата, он принял решение навсегда распрощаться с армией, а чтобы не чувствовать себя таким же бесправным и беззащитным всю жизнь, пойти на юридический факультет МГУ.

Официально рабочий день в Генеральной прокуратуре заканчивался в восемнадцать ноль-ноль. Однако, едва большая стрелка настенных часов приблизилась к цифре двенадцать, Турецкий машинально перевел взгляд на местный телефон. Аппарат немедленно разразился веселым звоном. Означать это могло одно: надо поработать. Он поднял трубку. — Александр Борисович, зайдите! — прозвучал неласковый голос секретарши Меркулова. Он поднялся на этаж. Первое, что увидел в приемной, — полные укора огромные глаза Клавдии. Затем разглядел расположившихся напротив нее на диване двух молодых людей. Турецкий не считал себя выдающимся физиономистом, но беглого взгляда было достаточно, чтобы составить не очень лестное представление относительно сидевших. Один из них явно не дружил со спортом, другой слишком много для мужчины уделял внимания своей внешности. Блондинистые локоны с мелированным, нарочито небрежно разбросанным чубом, два шрамика на левой мочке, явно от прокола, чуть длиннее общепринятого стандарта баки, ни одного невыбритого волоска, фирменные дорогие сапоги «казаки». Женщина вздохнула и произнесла: — Турецкий, клянись, что ты ни при чем! — Клянусь. Я ни при чем, — произнес он самым честным голосом. И уточнил: — А у кого родился мальчик? — Какой мальчик? — не поняла секретарша. — Голубоглазый, умный, спортивного телосложения, в кедах и джинсах. — Я о другом, — пожаловалась Клавдия Сергеевна — За мной коты бегают. — Как это бегают? Белые или черные? — удивился Турецкий. — Вы случайно валерианой не злоупотребляли? В этот момент в проеме приоткрытой двери показался тощий рыжий кот. Мгновение он оценивал обстановку, а затем уверенно направился к секретарше. Клавдия, испуганно сев на стул, попыталась подтянуть к подбородку колени. Турецкий вовремя пришел на помощь, шугнув животное. — Вот видишь? После твоего подарка. Тех духов, — пояснила она. — А я разве дарил духи? Мадам, вы запутались в поклонниках. — Ой! — Женщина прикрыла рукой рот, внезапно о чем-то догадавшись. Турецкий, незаметно оставив на столе секретарши, под бумагами, шоколадку, вошел в кабинет своего начальника. — Разрешите? — спросил он, прикрывая дверь. — Входи, дорогой. Вот какое дело, Саня. Оформить перевод в Москву твоих орлов для генерального не проблема. Хотя, пообщавшись с начальниками ребят, я понял, что в тебе пропадает дар кадровика. Еще ни разу не встречал такого ожесточенного сопротивления. Представляешь, меня трижды за один день обвинили в продажности мафиозным структурам! Самому захотелось их иметь. Но это наше ведомство. Как-нибудь прорвемся. Беда в другом. Мэр ничего и слышать не желает о предоставлении жилья. — Подожди. Ты так рассуждаешь, словно мэр в нашем государстве хозяин всего жилого фонда. С каких это пор министры на побегушках у чиновников? — начал заводиться Турецкий. — Не кипятись. Оказывается, все лимиты у него бюджетники уже выбрали на несколько лет вперед. По Генеральной прокуратуре за этот год господин Казанцев улучшил свои жилищные условия, получила квартиру начальница клуба, одинокая женщина… — И что теперь делать? — Не дал договорить начальнику уже размечтавшийся, как построит работу, помощник. — Ну, во-первых, немного подождать. Время от времени мы же выходим на достаточно крупных дельцов, близкие отношения с которыми могут скомпрометировать любого. Да и власть имущим приходится иногда обращаться к нам за помощью, — рассудительно произнес Меркулов. — А пока не представится удобный случай? — А на то время к тебе прикомандировываются двое молодых стажеров, — продолжал он в том же спокойном тоне. — Это случайно не те двое? — Турецкий не мог успокоиться. — Клавдия Сергеевна, пригласи молодых людей, — произнес Меркулов, нажав кнопку селектора. Дверь отворилась. Вошли подающие надежды вундеркинды. Турецкий оглядел их, не скрывая своего скептического отношения. Да, в его время таких близко не подпустили бы к следственной работе, даже исходя из внешнего вида. — Представляю — Ямпишев Леонид Романович, Сухоглинкин Вячеслав Игоревич. Турецкий Александр Борисович. Ваш непосредственный начальник. С сегодняшнего дня поступаете в его распоряжение. Турецкий оглядел пополнение и произнес: — Ну пойдемте знакомиться. Александр Борисович за долгие годы неплохо научился разбираться в людях. Печальный опыт показывал, что людьми легко и просто манипулировать. Сердце женщины не выдерживает примитивнейших комплиментов. А кратчайший способ понять, что из себя представляет мужик, — распить с ним бутылку. Посему, чтобы не терять времени, он забрал помощников и повел их в «Погребок». Выводы сильно не обнадежили. Пятьдесят на пятьдесят. Сухоглинкин показался парнем покрепче. Пил хорошо. Практически не пьянел. Умел молчать. Ямпишев же после двухсот грамм повысил голос на пол-октавы. Начал нести всяческий бред и, едва сев в вагон метро, заснул. «Не наш человек», — подумал Александр Борисович, ощущая, как полегчал бумажник после расплаты за эксперимент. Турецкий любил розыгрыши. Умел по достоинству оценить злой, острый прикол. Поэтому люди, понятия не имевшие о чувстве юмора, считали своим долгом подшутить именно над ним. Как-то сотовый телефон пропал прямо из кабинета. А через пару часов объявился. Все бы ничего, но с тех пор при любых вызовах он играл только «Турецкий марш», и ничего более. Тащиться в сервисный центр просто не было времени, и Александр Борисович махнул на это рукой. Мотив очень быстро приелся. Затем стал выводить из себя. Днем его слушать было еще можно, но бодрые аккорды по ночам вызывали ненависть ко всему творчеству несчастного Моцарта. Именно этот марш и разбудил Александра Борисовича. Он резко схватил аппарат. Нажал кнопку ответа и помчался в ванную, пока не перебудил весь дом. Жена и дочь также не переносили «Турецкий марш». Часы на дисплее телефона показывали два часа семнадцать минут. Звонил сам Меркулов: — Привет, Саня, не разбудил? — Если честно, пока еще нет, — пробормотал Турецкий, подавляя зевок и недовольно разглядывая в зеркале опухшую физиономию. — Тогда протяни руку и крутани синий кран до упора влево. Сунь под струю голову минуты на три, — последовал совет Меркулова, точно знавшего местонахождение собеседника. — Я бы знаешь что сунул… — ответил Александр, плеснув холодной воды на лицо. — Ладно, давай к делу. Ты же по пустякам среди ночи дергать не станешь. Что, неизвестное слово в кроссворде попалось? — Первая буква «Ж». Два часа назад убит академик Жбановский у подъезда своего дома. С виду обыкновенный грабеж. Но смущают два обстоятельства. Похищен чемоданчик, где, возможно, были сверхсекретные материалы, тогда дело действительно наше. — А второе? — уточнил Турецкий. — Помнишь, вернувшись из Германии, ты рассказывал о просьбе Питера Реддвея присмотреться к одному научно-исследовательскому институту? — спросил Меркулов. — Да, конечно, — подтвердил Турецкий. — Так вот, убиенный был его руководителем. — Черт возьми! — воскликнул Турецкий, привыкший к тому, что случайно таких совпадений не бывает. — И еще, — многозначительно добавил заместитель генерального прокурора. — Знаешь, кем он приходился мэру? — Понятия не имею, — честно признался Александр Борисович. — Другом, — пояснил Меркулов. — А кто такой друг мэра рассказать? — Не надо. Я знаю. Когда мэр к нему едет попить чайку, перекрывают движение по всему Ленинскому проспекту, — вспомнив вынужденное ожидание, пока прокатит кортеж, язвительно уточнил Турецкий. — Это дело надо раскрыть. — Может, подскажешь, которые раскрывать не следует? С кем я его раскрою? Сам бегать, увы, только на факультативной основе. Исключительно для поддержания тела в норме. «Глория»? Так она уже сколько себе в убыток на нас пашет. Пора бы и совесть знать. А с этими Ямпишевым с Сухоглинкиным можно только в преферанс на деньги играть спокойно. — Ладно, хватит ворчать. Поезжай, посмотри опытным глазом. Пока следствие в руках ГУВД. Однако, если сочтешь нужным, забирай дело, — приказал Меркулов. — Знаешь, может, это и противоречит моим моральным принципам, но, заглядывая в будущее, не вижу иного выхода. Ставь мэра раком! — произнес, назначая цену, Турецкий. — Три двухкомнатные! Он мельком бросил взгляд в зеркало. Провел рукой по подбородку, решая, насколько необходимо бритье, и, поняв, что не до этого, отправился в комнату одеваться. Ирина, услышав шуршание, приоткрыла один глаз. Турецкий махнул рукой, и жена мгновенно отключилась. За четырнадцать лет жизни с этим человеком она научилась безошибочно определять степень опасности ночного вызова. На этот раз опасаться было нечего. Ну разве вернется навеселе или уставший как собака. Турецкий, по старой привычке проигнорировав лифт, сбежал по лестнице вниз. Сел в поджидавший его автомобиль. Водитель уже знал маршрут. Поэтому без лишних объяснений служебная «Волга» полетела в сторону Ленинского проспекта. Предупрежденные о посещении места трагедии помощником генерального прокурора, оперативные работники терпеливо ждали. Через девять минут Турецкий был на месте. Он вышел из автомобиля и, не желая производить лишнего шума среди ночи, бесшумно прикрыл дверцу. Подошел к натянутому строительному скотчу. Поглядел на липкую сторону, уже обработанную криминалистом. Там явно пропечатывались множественные отпечатки. Затем перешагнул канаву и, с ходу вычислив опера, направился к нему. — Государственный советник юстиции третьего класса Турецкий, — представился он, показывая раскрытое удостоверение. — Майор Скрипка. Московский уголовный розыск, — отрапортовал сыщик. — Ну, рассказывайте, что нарыли? — произнес Турецкий, разглядывая очерченный мелом контур на асфальте. — Теоретически есть два свидетеля. Бабуля, видевшая трагедию по черно-белому монитору. Запись видеонаблюдения, к сожалению, не ведется. И личный водитель академика. Но тот вскоре после трагедии, оказав помощь Жбановскому, исчез. — В смысле помог умереть? — Турецкий вопросительно поднял брови. — Виноват. Выразился некорректно. Попытался оказать, перебинтовав горло. Затем вскочил в автомобиль и быстро уехал. — Ищут? — Объявлен план «Перехват». К его месту жительства выехал наряд. Пока безрезультатно. — Что говорит вахтерша? — задал вопрос Турецкий, присаживаясь над бурыми пятнами запекшейся крови. — Она показала, что подошли двое. Задали вопрос и, когда академик задумался над ответом, нанесли удар ножом, — попытался доходчиво разъяснить картину преступления следователь. — Оба одновременно нанесли удар? — опять машинально подметил Турецкий неточность изложения мыслей. — Никак нет. Один полоснул по горлу, другой подхватил чемоданчик. Может быть, еще прошлись бы по карманам, но водитель поднял шум. Криминалист сделал вывод, что удар нанесен острым режущим предметом наподобие скальпеля человеком ниже академика. А Жбановский был метр семьдесят три. Плюс-минус три сантиметра в росте определить на глазок невозможно. Значит, меньше метра семидесяти. Канаву вырыли к вечеру. Тогда же появились ограждения. Утром выясним, проводились ли плановые работы, и, может, кое-что прояснится. Собака след потеряла сразу за домом. — Семья как? — Жену увезла «неотложка». Дети с ними не живут. — Еще какие-нибудь странности, неясности есть? — Судмедэксперт поразился размеру и форме пореза. Для нанесения подобного необходимо голову жертвы запрокинуть практически назад. Подобную практику изучают в спецшколах. Один, нападая со спины, хватает за волосы, другой наносит удар ножом. Но с его черепом это невозможно. Турецкий покинул место происшествия. Отправился домой. Упал на диван и до половины седьмого проспал завидным сном младенца. Александр Борисович давно выработал привычку по дороге на службу составлять план действий на первую половину дня. Вторая, как показывал многолетний опыт, планированию не подлежала. Иногда обстоятельства с утра могли вырвать из-за рабочего стола, а бумажный ком продолжал жить по своим законам, разрастаясь и грозя раздавить. И тогда словно ангелы хранители являлись такие же одуревшие сослуживцы и возникала заветная бутылочка. Сквозь узкое горлышко которой проблемы казались не такими глобальными. Сегодня он даже и не пытался представить, чем будет заниматься. Заскочив в кабинет, обнаружил там одиноко сидящего Ямпишева. Увидев начальство, тот соскочил со стула и бросился навстречу, протягивая руку. — А где второй? — спросил Турецкий, пожимая ее. — Не знаю. Он же не мой подчиненный, — как-то слишком радостно ответил стажер. Даже искренне радостно, словно испытывая удовольствие от того, что доля иметь такого подчиненного выпала не ему. Турецкий прочувствовал ситуацию мгновенно. И задал вопрос: — С Сухоглинкиным давно знаком? — Года два, — ответил Ямпишев. — И сколько обычно времени он выходит из запоя? — задал второй вопрос начальник. — Две недели, — удивленно ответил стажер. — А как вы узнали? «Молодец. Вот и вторая подсказка. Значит, никогда не сообщает начальству о своих загулах», — отметил Турецкий про себя, произнеся вслух: — И насколько же волосата у него лапа?

Ямпишев совсем растерялся. Было видно, что он не знает, как поступить. С одной стороны, ему не хотелось выглядеть в глазах начальства кем-то вроде информатора. С другой — озадачивало владение информацией. Его предупреждали, что Турецкий не просто следователь, а чуть ли не гений сыска. И вопросы просто могли быть проверкой на лояльность. Видя нерешительность, Александр Борисович добавил: — Да ладно, все выяснить можно за пару часов. Будь любезен, сэкономь мне немного времени и нервов. — Он приходится младшим братом жене брата Казанского, — выпалил Ямпишев. — Ого! — изумился Турецкий. — Тогда, если не сопьется, карьеру сделает. Не скучаешь? — Нет. Я привык, — ответил молодой человек, провожая взглядом летающую по кабинету муху. — Это где же вырабатывают такие привычки? — Турецкому стало любопытно. — В ментовке. На дежурстве сидишь сутками. Вы—спишься, начитаешься, ничего делать не хочется. Я же имею опыт оперативной работы. Кое-что повидал. — А почему ушел? — заинтересовался помощник генерального прокурора. — Не нравятся люди. Быстро меняются. Завидуют, ищут, где бы урвать. Пригласил друга в гости. Так тот первым делом обвел взглядом обстановку и произнес: «Интересно, на какие шиши?» И тут же настрочил донос в службу собственной безопасности. А я, может, во внерабочее время бомбил на своем стареньком «мерседесе»! «Может или бомбил?» — отметил про себя Турецкий. — Но главное, — продолжал стажер, — масштабность задач. Я чувствую, что перерос дела о том, как забулдыга украл у собутыльника электробритву. — В самом деле? Это ведь стопроцентный «висяк»! — подзадорил Александр Борисович, желая как можно больше раскрыть собеседника. — В прошлом году, под октябрьские праздники, у нас в районе один написал заявление. Объяснил, что пьянствовал с тремя такими же. Наутро электробритва исчезла. Я через день их обошел. У двоих щетина, а третий выбрит, как огурчик. Его на пушку и взял. У нас тогда маньяк объявился. О нем только и разговоров было. Ну я и говорю: «Ориентировочка на душегуба поступила. Ты по всем приметам подходишь. И главное: бреется „Харьковом“. Посмотрел для театральности на его щеки и подбородок через лупу и заявляю: „Точно. Бритва „Харьков“. Тот как взъерепенится: „Пойдем покажу, чем брил“. И предъявляет ворованный „Орск“. Я к заявителю. «Моя!“ Самое интересное, что бритву-то стырил другой, а продал за стакан третьему. — Ладно, я к Константину Дмитриевичу. Ты жди. Вернусь, поедешь по делу, — произнес Турецкий, покидая кабинет. В приемной Меркулова уже сидело человек восемь. Увидев Александра Борисовича, Клавдия Сергеевна немедленно встала. Не удосужив взглядом, молча за—скочила в кабинет заместителя генерального прокурора. Турецкий вытащил из-за спины розу. Воткнул ее в пустовавшую вазу. Оглядев посетителей и не встретив среди них знакомых лиц, пояснил: — Она сегодня стала бабушкой! Только прошу не акцентировать на этом внимание. Все же женщина. Клавдия тихо вышла и показала жестом, что можно войти. Турецкий проследовал в кабинет. Сел в кресло. Протянув руку, взял со стола сигарету и начал ее вертеть в пальцах. Затем произнес: — Знаешь, Константин, скажу что думаю. Дело чистый «висяк». Даже если ты меня от всех забот освободишь, не вытяну. — У тебя два молодых кадра, — Меркулов жестом отсек попытку возражений. — Если грамотно ставить задачу, то даже идиот ее способен выполнить. — Один, — уточнил Турецкий. — Ну если будешь продолжать такими же темпами, их совсем не останется. — Уже? — подняв брови, спросил Турецкий. — Уже, — подтвердил Меркулов, протягивая лист бумаги. Турецкий пробежался по нему глазами, не пытаясь скрыть кривой улыбки, против воли появившейся на лице. В рапорте начальника Следственного управления по расследованию особо важных дел Казанского подробно описывалось, как помощник генерального прокурора занимается целенаправленным спаиванием подчиненного личного состава. — Что будешь делать? — поинтересовался Турецкий. — Гнать, — коротко ответил Меркулов. — Ладно, давай что-нибудь конструктивное. — В общем, так: или дело имеет три — пять шансов из ста быть раскрытым или, при условии, что мне дадут тех ребят, девяносто — девяносто пять. — А стопроцентную гарантию не даешь? — спросил Меркулов. — Ты же знаешь, где ее дают. Но нам туда пока рановато, — констатировал Александр. — Свяжись с МУРом. Что-то часто стали убивать ученых. Пусть сделают выборку и опера толкового выделят. — Хорошо. Для начала надо водителя разыскать. А ты уж, Костя, постарайся. Сам понимаешь. Нет времени. — Ладно. Сегодня буду беседовать с мэром. Попробую раскрутить на специальный президентский фонд. А ты давай, все дела в сторону. И пока следы не остыли, пускай по ним хоть того, кто остался. Турецкий вышел. Стол секретарши оказался завален шоколадом. В вазе кроме розы стояло еще несколько цветков. Клавдия Сергеевна растерянно поглядела на Турецкого. Он в ответ пожал плечами. Вернувшись к своему кабинету, услышал, как надрывается телефонный аппарат. Заскочив, успел поднять трубку: — Слушаю. Турецкий. — Рассылай телеграммы, — раздался бодрый голос Меркулова. — Приказ уже подписан. Но с одним небольшим условием. Раскроешь дело — они получат по квартире. Шантажист хренов! Ямпишев сидел в той же позе. При этом взгляд его не был мечтательно устремлен вдаль, а поверхностно бегал с предмета на предмет. — Давно звонит? — кивнул на аппарат Турецкий. — Как вышли, почти не замолкал, — ответил, встрепенувшись, Ямпишев. — А если надо отвечать, так скажите что. — Да ладно. Все нормально. Заскочишь в секретариат. Возьмешь справку, что ты стажер Следственного управления Генеральной прокуратуры. Обрати внимание, чтоб там была гербовая печать и подпись Казан—ского. Затем на Ленинский проспект. Там сейчас работают сыщики с Петровки. Дело это наше. Будешь курировать. Однако пальцы гнуть не надо. Ребята опытные. Поможешь чем сможешь, но и на голову сесть не позволяй. — Понял. — Если предложат перетряхнуть мусорный контейнер или сбегать за пивом, что выберешь? — Засучу рукава и займусь контейнером, — попытался угадать стажер. — Ответ неверный, — вздохнул Турецкий. Когда на отдаленных пустырях близ новостроек начиналось массовое строительство гаражей, даже и не предполагалось, что из этого получится. Главные функции, которые ставились: защита автомобиля, покупаемого на всю жизнь, и хранение картофеля — постепенно отступили на второй план. Гаражи послужили аналогом западных, или американских, клубов. Пропахшие горючесмазочными материалами, захламленные разнообразным железом, с вечными разговорами о ремонте и жизни, они внезапно оказались тем заповедником, который женщины невзлюбили всем своим нутром. Гаражи стали единственным убежищем от материальных проблем, семейных неурядиц, квартирного вопроса, так портившего москвичей. Однако это место имело и обратную сторону. Попав случайно, из них трудно выбраться. Точнее, человек становился обречен. Начальник следственного управления Казанский своим личным автомобилем пользовался исключительно редко. Служебная «Волга» эксплуатировалась не только им лично, но и всей семьей. Однако такая постановка вопроса имела и некоторые негативные стороны. Он отправил жену на дачу, а у самого неожиданно возникла потребность съездить на другой конец Москвы. Вернувшись, поставил автомобиль в гараж и, едва захлопнув дверь, обнаружил рядом с собой Петровича. Петрович давно ушел из дома. Свой гараж он разделил на две половины. Женскую — для старенькой вареной-перевареной «тройки» и мужскую — для себя. Там поместился диванчик, стол с тисками, радиоприемник, чайник, электроплита. Все свободное время он носился по соседям и принимал деятельное участие в ремонтно-восстановительных работах, никогда не отказываясь от последующих возлияний. — Здорово, — произнес он, словно расстались вчера. — Здравствуй, Петрович, как дела? — погрустнел Казанский. — Ну ты как басурманин. Не выпил, не поговорил — уже о делах. — Говоришь, как будто предлагаешь, — подколол его Казанский, знавший, что Петровича раскрутить на выпивку просто невозможно. — Для тебя! — Петрович извлек зеленую бутылку текилы. — Ого! — искренне изумился Казанский. — Наверняка что-нибудь произошло. — Пойдем ко мне, — произнес Петрович, пряча сокровище в полиэтиленовый пакет и оглядываясь. Пока дошли до гаража Петровича, обросли небольшой толпой. Однако старожил не стал делить народ на халявщиков и нужных людей. Быстро соорудил из извлеченной на свет божий столешницы поляну. Моментально появилась немудреная закуска. Начали с текилы. Заканчивали всяческой дрянью. Явно паленой водкой и самогоном из бутылки, старательно заткнутой пробкой из свернутой газеты. Казанский, быстро понявший, что это не для его желудка, спросил: — Петрович, у тебя, кажется, было ко мне дело? — Да ладно, не парься, — махнул рукой захмелевший обитатель гаражей. — Ты со мной посидел. Уважил. Больше ничего и не нужно. — Петрович, у тебя была проблема. Мужик ты правильный. Я хочу тебе помочь, — настаивал Казанский. — Да фигня. Не стоит из-за нее ломать копья. Как-нибудь переживу. Я же понимаю. Ты занимаешься большими делами, а здесь мелочовка, — заплетающимся языком произнес Петрович. — Знаешь, надоел ты мне со своими предисловиями! Рассказывай, а то пить не буду, — стукнул кулаком по столу Казанский. — Ну иду я вчера с рулоном линолеума… — Да откуда у тебя линолеум? — воскликнул один из собутыльников. — Ясный хрен, спер, — высказал предположение другой. — Цыц. — Петрович поднял палец. — А то ничего рассказывать не буду. Иду, значится, с луроном хринолеума. Причем не своим. Попросили. Ну, не важно. Прохожу мимо кафешки «Лола». Знаешь, держит ее азик Саид. У него белая «бешка», в третьем ряду. Смотрю: сидят Иваныч, Кондратич и Жорка. Пивко посасывают. Третий стул свободен, словно меня ждет. — Если трое сидят, то четвертый стул свободен! — поправил Казанский. — А это смотря откуда считать. Ну я и подсел. Погудели хорошо. Про рулон утром только вспомнил. Проснулся в холодном поту. Аж обожгло. И вдруг вспомнил. Прибежал к пивнушке. Его нет. — В милицию обращался? — спросил Казанский. — Их дело принять заявление и составить протокол. На такую мелочовку пару не хватает. Но самое обидное, что и искать не надо. Только слегка прижучить. Официантка Марьяна знает, стерва, но молчит. Она же после нас закрывала кафе самолично. — Ладно. Что-нибудь придумаем, — произнес не—определенно Казанский. — Выручишь, до гроба благодарен буду. — Да ладно. Маслице поменяешь, и на том спасибо! — похлопал его по плечу раздобревший прокурорский начальник. Ямпишев, получив в секретариате временное удостоверение стажера, постучал в дверь. — Войдите, — раздался строгий голос. Стажер приоткрыл щель и сквозь нее протиснулся. Видя, что Казанский не в настроении, произнес: — Здравствуйте. — А, это ты? Заходи. Чего надо? — Ваша подпись на удостоверении. Без нее печать не ставят. Казанский ухмыльнулся. Взял документ. Внимательно изучил его. Сверил фотографию с оригиналом. И наконец поставил свою сильно накрученную красивую роспись. Злые языки поговаривали, что это единственное, что он умеет делать хорошо. Возвращая документ, Казанский поманил Ямпишева и произнес: — Поздравляю. Отныне вы полномочный представитель Генеральной прокуратуры. С честью и достоинством несите это высокое звание. Запомните: прокуратура не занимается чепухой. Если поручается дело, с виду незначительное, оно может быть частью раскрытия серьезного преступления. Короче, в нашем деле мелочей не бывает. Или так: из раскрытия множества таких мелочей и состоит оперативная работа. — Понял, — кивнул проникшийся торжественностью момента Ямпишев. — Тогда так. Есть одно задание. Докладывать о нем Турецкому совсем не обязательно. Дуй на Василькова, семнадцать. Кафе «Лола». Держит его некий Саид. Но он, кажется, ни при чем. Позавчера вечером некий гражданин Петрович, фамилию не помню, но там знают его все, в компании пил пиво. После ушел, оставив рулон линолеума. Обслуживала и закрывала кафе официантка Марьяна. Ее надо расколоть. Наверняка знает, кто взял, но молчит. Ямпишев, обрадовавшись возможности приложить свои способности, собрался и ускакал. Подъехав к «Лоле», внимательно осмотрелся. Обошел несколько раз, словно изучая возможные пути отступления. На окнах стояли решетки. Оврагов и кустов поблизости не наблюдалось. Стажер толкнул дверь. За стойкой находилась молодая смуглая женщина с огромными темными глазами. Он подошел и, заказав пива, спросил: — Девушка, а чем вы занимаетесь вечером? Ответа не последовало. — Понимаю. Работаете. А после работы? — продолжил домогательства молодой человек. Молчание. — Ну да! Отдыхаете, — догадался он. — А как вас звать? Может, Марьяна? — нервно спросил Ямпишев, которого начало доставать это упорное игнорирование. После того как не дождался ответа на этот вопрос, он допил пиво. Подошел к стойке и, с трудом раскрыв новенькое хрустящее удостоверение, произнес: — Генеральная прокуратура. Следователь Ямпишев. Могу я поговорить с гражданкой Марьяной? — Лейла! — наконец закричала девушка, широко раскрыв глаза и доказывая, что она все же не немая. В зал воинственно вошла полная восточная женщина с огромным свисающим носом. Она уперлась руками в крутые бедра и надменно спросила: — Чего надо? — Он говорить хочет! — Ты кто? — спросила она, поворачиваясь к следователю. — А кто, собственно, ты? — вопросом на вопрос ответил стажер. — Я? Жена хозяина кафе! — прозвучало в ответ, словно жена хозяина кафе — ступень иерархии, следующая за женой императора. — А я — вот. Ямпишеву вновь пришлось раскрыть удостоверение. Он протянул его почти к самому носу. Глаза женщины пробежали по буквам. Неожиданно она побледнела и, схватившись за сердце, рухнула на пол. Вторая бросилась к ней. Потом назад. Нацедила стакан воды и принялась вливать в рот. Следователь, вырвав у нее стакан, произнес: — Ты что, рехнулась? Хочешь, чтобы она захлебнулась? Теперь уже вторая, схватившись за сердце, прислонилась к стене. Видя, что упавшая в сознание не приходит, Ямпишев произнес: — Вы не волнуйтесь. Я не по поводу дел вашего мужа. Неожиданно лежавшая открыла глаза. Посмотрела на Ямпишева и снова закрыла. — Мне нужна Марьяна! — уточнил он. — Правда? — встрепенулась Лейла, оживая и приподнимаясь. — Правда. Мне необходимо задать ей несколько вопросов, и все. — Тогда спрашивайте. Она — Марьяна, — указала пальцем на замершую девушку жена хозяина. — Уже спрашивал, — занервничал следователь. — Не отвечает. — Она языка не понимает. Вы спрашивайте, а я переводить буду, — предложила женщина. — Извините, а она кто по национальности? — зачем-то полюбопытствовал Ямпишев. — Молдаванка. — И вы тоже? — Нет. Я из Азербайджана, — ответила, пожав плечами, Лейла. — Так вы знаете молдавский? — догадался следователь. — Нет, — удивилась Лейла такому бредовому предположению. — Значит, она знает азербайджанский? — сделал он единственно возможный вывод. — Да нет же! Я буду переводить с русского на русский, — как маленькому разъяснила женщина. — Не понял, — произнес Ямпишев. — Она знает немного слов. А я знаю слова, которые она знает. Например, вы спросите: «Мучит ли вас жажда?» — она не поймет. А я переведу: «Ты хочешь пить?» Понял? — Дошло, — вздохнул любивший порядок и ясность мыслей сыщик. — Документы пусть предъявит, — обратился он к азербайджанке. — Паспорт давай! — перевела она. Марьяна убежала. Затем вернулась. Ямпишев, привычно бросив взгляд на фотографию, изучил прописку и начал рассматривать мятую бумажку с липовой временной регистрацией. Он уже устал от женских истерик и решил поскорей закончить это дело. Для достижения результата в максимально короткий срок не существует более короткого пути, чем жесткое давление. Впрочем, других методов дознания он все равно не знал. Теряясь, к кому обращаться, произнес, постоянно поворачивая голову: — Гражданка Далмачану, мы знаем все. Будете отпираться — поговорим в другом месте, другим тоном и с применением спецсредств, но это будет совсем другая статья, где вы из свидетельницы переходите в разряд обвиняемой. — Колись. Дело шьет, верняк, — произнесла Лейла. Ямпишев, опешив от такого перевода, с удивлением посмотрел на жену хозяина. Жирная, падающая по пустякам в обморок восточная женщина владела жаргоном. Молдаванка расплакалась и произнесла: — Да? За какой-то сраный рулон готовы человеку жизнь сломать. — Ого! — констатировал Ямпишев. — Да у вас словарный запас не такой и маленький. — Спрашивайте, — сказала восточная женщина. — Кто взял? — задал вопрос следователь. — Кто взял? — перевела Лейла. — Пьянчужка один. Лариком зовут. — И где он сейчас? — Где он сейчас? — Ты повторяешься! — крикнул раздраженный попугайским переводом Ямпишев. — Это тебе кажется, что повторяюсь. А на самом деле я произношу то же самое, но медленно, — объяснила переводчица. — Не знаю. Он редко появляется, — Марьяна расплакалась. Ямпишев молча достал листок бумаги и начал каллиграфическим почерком выводить: «Постановление об аресте». Затем придвинул к себе паспорт и стал вписывать данные, между прочим бормоча: — Теперь тебя осудят. И правильно сделают. За такую мелочь условно. На два года. Вышлют из страны. Внесут в банк данных. В паспорт отметку вляпают. Мало того, на родине, в Молдавии, тоже проставят штампик во все документы. Существует договоренность. И не видать тебе больше до конца дней ни России, ни любой другой страны. — Колись до конца! — предложила Лейла. — Там в подсобке стоит. Ларик попросил присмотреть, пока он не найдет, куда толкнуть, — произнесла Марьяна. — Ну и что теперь с тобой делать? — машинально спросил Ямпишев. — Трахнуться надо, — неожиданно перевела Лейла и, повернувшись, вышла. Марьяна, словно обрадовавшись, что так легко отделалась, начала раздеваться… На следующий день Ямпишев на службу не вышел. Позвонили из приемного отделения Центрального госпиталя МВД и проинформировали, что он с сильнейшей гонореей, сопровождаемой температурой и обильными выделениями, положен в инфекционное отделение. Марьяна уволилась и исчезла. Однако это не спасло заведение. Оно было закрыто и опечатано. А на следующий день там работала санэпидемстанция.

Едва Турецкий зашел к себе в кабинет, как раздался телефонный звонок. Он снял трубку. — Турецкий. Слушаю. — Александр Борисович? — уточнил женский голос. — Да, — ответил заинтригованный Турецкий. — Подождите минутку. С вами хочет поговорить Вячеслав Иванович. Турецкий знал только одного Вячеслава Ивановича, начальника МУРа. Но голос принадлежал явно не секретарше Грязнова. Тем не менее это оказался именно он. — Алло, Сань, привет. — Здорово. Слав, у тебя новая наложница? — спросил Турецкий. — Да нет. Людмила Ивановна в отпуске, — серьезно ответил начальник МУРа. — Зиночка ее замещает. — Слушай, Слава, у меня накопился ряд вопросиков. Я к тебе заскочу? — произнес Турецкий. — Лучше встретимся на нейтральной территории, — предложил Грязнов. — Славка, я же тебя знаю как облупленного. Знаешь, что мне помощница нужна, и боишься, что уведу? — У тебя одно в голове, — засмеялся Грязнов. — Ты думаешь, зачем я звоню? — Быть может, хочешь пригласить меня на ужин? — предположил Турецкий. — Хочу, но не могу. Проблемы со временем, — вздохнул Грязнов. — Так как ты отнесешься тому, чтобы встретиться, скажем, на кладбище? — Звучит заманчиво. Времени там будет достаточно, — протянул Турецкий. — Надеюсь, это не намек на соседние участки? — Конечно нет. Даже если тебя похоронят позже и на моем кладбище, то я предусмотрительно оставлю в завещании пункт о перезахоронении. — Чего так? — слегка обиделся Турецкий. — Другого способа достижения вечного покоя не вижу, — объяснил Грязнов, добавляя уже серьезным тоном: — Через пятнадцать минут мой «мерин» у подъезда. На Ваганьковское, и через полчаса обратно. Турецкий посмотрел на часы и начал прибирать бумаги в сейф. Затем спустился к проходной. Точно в назначенное время рядом с ним затормозил черный «мерседес» с голубыми номерами и приоткрылась задняя дверца. Турецкий сел. Автомобиль бесшумно покатил дальше. Одним из главных достоинств транспортного средства начальника МУРа была возможность позволить владельцу роскошь пунктуальности. Он прибывал в любое место точно в оговоренное время. И никакие пробки не могли стать серьезной помехой. Водитель, отгороженный пластиковой перегородкой, даже не включал мигалку. Шикарные автомобили крайнего левого ряда сами перестраивались вправо, едва увидев в зеркало заднего вида оскаленную морду «мерина» с магическим номером. Лишь изредка ему приходилось пользоваться звуковым сигналом. При этом раздавались утробные низкие звуки, заставлявшие непонятливых быстро менять траекторию. Турецкий пожал руку Грязнову, произнеся: — Ну-к, Слава, повернись. — А что такое? — заинтересовался, поворачивая голову, Грязнов. — Хочу запечатлеть в памяти апельсиновый цвет твоих волос, — ответил Турецкий. — А то боюсь, когда в следующий раз доведется встретиться, и этой узкой полоски на затылке не останется. — Слушай, Саня, а ты давно проходил диспансеризацию? — задал вопрос Грязнов, в свою очередь внимательно осмотрев старого приятеля. — Ну лет десять назад, когда выписывался после этого, — задумчиво произнес Турецкий, проведя пальцем по животу. — А что?

— Сходи к эндокринологу. Не нравится мне твой гормональный фон. Все как люди: стареют, седеют, облетают, а ты законсервировался на тридцати трех. — Как говорит Конфуций: «Человеку столько лет, на сколько он выглядит. А выглядит на столько, насколько себя чувствует», — процитировал Турецкий. — Говорил! Конфуций говорил, — уточнил старый оперативник. — А по этому поводу есть другая цитата: «Все умерли, кроме тех, кто жив, и тех, о ком помнят», — вернулся к теме Александр Борисович. Затем добавил серьезнее: — Ладно, я думаю, мы встретились совсем не для того, чтобы вести беседы на тему классической китай—ской философии? Начальник МУРа отодвинулся. Положил на колени «дипломат». Раскрыв его, вынул пачку фотографий и принялся раскладывать на крышке, комментируя: — Профессор-историк Марат Капустинский, убит в феврале этого года в собственной квартире. Огнестрельное ранение в голову. Раритеты не похищены. О трагедии узнали через две недели благодаря тому, что почтовый ящик, переполнившись под тяжестью корреспонденции, обвалился. Член-корреспондент РАН Антон Мозговой, литературовед. Исчез при невыясненных обстоятельствах в марте. Ректор института квантовой физики Эрнест Карзо выбросился из окна, оставив напечатанную на принтере записку. При том, что, по странной прихоти, ученый принципиально не пользовался компьютером. Это тоже март. Апрель без происшествий. Май. Профессор Волобуев, биохимик, застрелен в лифте собственного дома. И это, заметь, только по текущему году, — констатировал, подняв одну из бесцветных бровей, Грязнов. — Вчера тебе доложили, что Жбановским занялся Турецкий? — Именно. Мои ищейки практически ничего нарыть не смогли. Однако если связь имеется, то пища твоему могучему мозгу будет, — произнес Грязнов. — Да. Чувствую, мне уготована этакая роль паука, сидящего в центре и дергающего ниточки. В общем, Слава, давай все материалы. Еще нужен опер, такой, чтобы я давал задания типа: найти водителя Жбанов—ского и не слышал ответа: «Мало людей, много больниц. Ищу бегаю». — Ладно. Володя подойдет? Он полностью включиться в дело не сможет, завален своими делами, но все твои желания будет исполнять, словно джинн. Кокушкина уже, кстати, сыскали. Пятьдесят вторая больница. Естественно, травматологическое отделение, — выходя из автомобиля, произнес Грязнов. — А если что, думаю, ты не постесняешься меня потеребить лично. Ну ладно, пойду отдам долг памяти. — Да, что-то зачастили мы в такие места, — оглядывая стоянку, сказал Турецкий. — Долго живем, — прозвучал глубокомысленный ответ. — Кто-нибудь близкий? — Начальник отдела в министерстве, — сделав не—определенный жест рукой, произнес Грязнов. — Обязанность по протоколу. Минут на двадцать. Где тебя найти? — Тогда я по своему треугольнику. Встретимся у Александры, — произнес Турецкий. Бывшая начальница МУРа Александра Ивановна Романова покоилась в дальнем углу этого странного кладбища, давно ставшего своеобразным культурно-развлекательным центром. Турецкий обычно некоторое время стоял у Володи Высоцкого, затем проходил к могиле Есенина и завершал у скромного памятника боевой подруги. Через полчаса к нему присоединился Грязнов. — Неудобно как-то без цветов, — произнес Турецкий, заранее зная, что сейчас начальник МУРа выкинет коронный номер, которому научил его один из старых зеков. И точно. В руках у Грязнова словно из воздуха появились четыре гвоздики. Он положил их и произнес: — Не стыдно? — Конечно, нехорошо получилось, — кивнул головой Турецкий, — надо было тормознуть у палатки. — Я не о том. Признайся, ты ведь никогда не читал Конфуция? — И даже не знаком с его миропониманием! Владимир Поремский знал, что Александр Борисович Турецкий способен на многое. И если обещал, то обязательно пробьет все преграды и переведет его в столицу. Он даже начал помаленьку готовиться, отлично понимая, насколько инерционна бюрократическая система. Реально можно было рассчитывать на полгода. Поэтому Владимир слегка опешил, когда его вызвал прокурор области и, недовольно вручив командировочное удостоверение, велел в течение суток прибыть в распоряжение помощника генерального прокурора Турецкого. Поремский отложил все дела. Быстро собрался и, приехав на вокзал, вскочил в первый попавшийся поезд до Москвы. Состав прибыл на Курский под вечер. Володя со спортивной сумкой на широком плече, отливая соломенными волосами и лучезарно улыбаясь, вышел на привокзальную площадь. Сразу бросились в глаза десятки старушек с плакатами «сдам квартиру», «сдам комнату». Это воодушевило. Значит, в этом городе есть где переночевать. Обычно он останавливался у старого училищного друга. Но у того в одном месте торчало вечное шило, и его постоянно тянуло на подвиги, которые в мирное время иначе как под статью «мелкое хулиганство» не подходили. Последний раз благое намерение попить пива в «Жигулях» кончилось в пятом отделении милиции на Арбате. Поремский тщетно пытался вызволить своего друга, размахивая корочками. А Мовчан в это время предпринимал неудачные попытки повеситься на своем шарфике. Сейчас приключения в планы совсем не входили. Володя поехал по гостиницам. Причем не по самым шикарным. Везде предлагалось два варианта: либо мест не было совсем, либо апартаменты за немыслимые деньги. И тут вспомнились старушки на вокзале. Тогда Поремский не знал, что сдача комнат на ночь — это часть публичного бизнеса. Проститутки, как правило, покупались на Ярославке, Ленинградке, Тверской либо вообще чуть не на Красной площади. Затем, если не было подходящего места, на Курском снималась квартира на ночь. Владимир, погуляв по ночной Москве, вернулся на Земляной Вал и, подойдя к одной из старушек, спросил: — Сколько стоит квартира? — На час, два, ночь? — начала уточнять запросы клиента старушка. — Ночь — пятьсот рублей. — Пока на сутки, — ответил удивленный молодой человек. — Тогда подходи через десять минут. Пройдясь и оценив предложения, он вернулся к прежней бабушке. Рядом с ней толкался не внушающий доверия кавказец. — Вот. Это к нему, — проскрипела пожилая женщина. — В центре Москвы. Все удобства. Триста рублей в сутки, — назначил цену горец. — Деньги вперед. Сели в метро и через три остановки оказались на Арбате. По пути джигит ненавязчиво поинтересовался о цели визита в столицу, роде деятельности, материальном достатке. Поремский, естественно, не стал перед каждым встречным раскрывать карты. А зря. На этот раз стоило бы. Володя закрыл за кавказцем дверь и огляделся. Эта была обыкновенная обшарпанная однокомнатная квартира в типовой девятиэтажке, затерявшейся в арбат—ских переулках. Поремский разделся. Принял душ. Вытерся и вышел в комнату. Двуспальная кровать оказалась застелена свежевыстиранными накрахмаленными простынями. Володя с удовольствием растянулся на них, не включая свет, задремал. Тихо щелкнул замок. В коридор вошли двое и устроили небольшую возню. Володя, решив, что вернулась хозяйка, не желая в таком виде представать перед посторонним человеком, натягивая спортивные брюки, произнес: — Эй, кто там? В ответ послышался грохот, испуганный возглас и топот по лестнице. Поремский выскочил. Полки в коридоре были пусты. Исчезла одежда и сумка с самым необходимым. Владимир долго не рассуждал. Он вы—скочил на лестничную площадку. Сбежал вниз. Выскочил из подъезда. Сумка в руках у молодого мужчины, мелькнув, скрылась за углом соседнего дома. Володя кинулся наперерез. Вскоре увидел пробегавшего с его вещами человека. Кинулся следом. Несмотря на босые ноги, без труда догнал и сбил. Тот кубарем покатился по дорожке. Стукнув для профилактики пяткой в нос, забрал сумку. Расстегнул. Убедился, что потайной карман с документами и деньгами не тронут. Неожиданно позади раздался скрип тормозов. Остановились сине-белые «Жигули». Из них выскочили четверо здоровенных парней с автоматами. Водитель остался на месте. Поремский сильно удивился, представив, как они могли там поместиться. Один из них, тыкая в Володю стволом, заорал: — На землю! Сумку в сторону! — Слышь, мужик, я ведь голый, — дружелюбно улыбаясь, произнес Поремский. — Грязно. Можно постою? — Молчать, гнида! Быстро лег! — прозвучал ответ. — Я следова… — договорить Поремский не успел, получив удар прикладом автомата в скулу. Владимир потерял сознание и упал. В себя пришел уже в «обезьяннике». От сильной трясучки. Оказалось, что источником ее был он сам. Тело, лежавшее на металлическом полу, била крупная дрожь. Оно представляло сплошной синяк, слегка подкрашенный многочисленными царапинами и ссадинами. Из одежды на нем были перепачканные кровью и грязью тренировочные штаны. Нижняя часть лица распухла. Со стоном поднялся. Брезгливо оглядел грязный пол, составленный из железных плиток, блестевших в области скамейки. На ней сидел бомж, распространявший острый редечный запах. На другом конце прилично одетый мужчина в очках читал книгу. Поремский снизу прочел имя автора: «Борхес». Интеллигент. Интересно, он-то в чем провинился? Перехватив взгляд Поремского, очкарик постарался уйти в книгу поглубже. Вора, естественно, не было. За столом, листая журнал с красочными картинками, зевал красномордый сержант. Володя, испытав нечто похожее на дежа-вю, узнал его сразу. Оглядев обстановку, пришел к выводу, что он в знакомом пятом отделении. Подошел к решетке и произнес: — Сержант, пригласи дежурного по отделению. — Очухался? — не сильно обрадовался милиционер. — Ну давай протокол составлять будем. — Какой протокол? — удивился Поремский. — Устанавливать личность, род занятий, прописан где? — Я сегодня в Москву приехал, — начал было разъяснять Владимир, но его взгляд скользнул по дебильному лицу. — А о роде занятий я с начальством твоим буду разговаривать. Развели тут непонятно что. Давай сюда дежурного офицера! И вообще, без адвоката ни слова. На каком основании меня задержали? А это что? Завтра придется день терять — следы от ваших побоев снимать. — Не придется. Ты у нас надолго. Побился сам, пока довезли в бессознательном состоянии. А адвоката хочешь? Иди сюда, что скажу. Красномордый сержант поднялся. Подошел, дохнув перегаром, и неожиданно резко ударил Поремского по голове сверху. Рука у него была профессионально поставлена. Видно, сказывалась многолетняя тренировка. Сморщившись от боли, Владимир оглянулся на свидетелей беззакония. Если бомж не проявлял ни одной эмоции, то интеллигент в ужасе созерцал происходящее. Причем на чьей стороне его симпатия, понять было невозможно. Он просто безучастно фиксировал факты, будто попав в чужой мир по туристической путевке или сидя в кинотеатре с пакетом поп-корна. Володя разозлился: — Все. Считай, что ты уволен по статье. Я следователь Генеральной прокуратуры. В этот момент раздался радостный гогот. Появились майор и капитан. Капитан был в расстегнутом кителе, высокий, молодой. Майор, чуть пониже, с просвечивающейся сквозь редкие волоски лысиной. Они были пьяны. — Сидорчук! Этого придурка Корякина можешь выпускать. Три часа прошло. — Эй ты, очкарик! — ткнув дубинкой, произнес сержант. — Иди сюда! Милиционер отворил дверь и вывел интеллигента. Заставил расписаться в журнале. Затем, протягивая ему документ, произнес: — Ну что, больше не будешь так нажираться? — Да мы вчетвером, в обед, бутылку под хорошую закуску… — Ладно, иди. Проверь деньги, документы, вещи. Претензий быть не должно, — по-доброму сказал Сидорчук. — Видишь? Не качал бы прав, давно бы отпустили. Головка не бо-бо? — Все в порядке. Я не имею ничего. Извините. Прощайте, — засуетился гражданин Корякин. Радостный человек убежал. Капитан с майором закурили. Откуда-то вошли еще два патрульных, о чем-то заговорили. Володя попытался вновь привлечь к своей особе внимание: — Вы не желаете разобраться со мной? — У тебя есть желание? — спросил майор капитана. — Нет, — ответил тот, скользнув животным взглядом по решетке. — И у меня не возникает, — констатировал майор. — Мои документы в сумке, — попробовал пробиться Владимир, — ознакомьтесь, пожалуйста. И вообще, за что? — Сидорчук, разберись. Что у тебя за бардак! — вдруг заорал капитан. — Позвоните в Генпрокуратуру помощнику генерального прокурора генералу Турецкому. — А китайский адмирал не подойдет? — съязвил майор. — Зачем, сразу президенту американскому, — заржал капитан, удаляясь. Поремский понял, что здесь какая-то клоака, и стал обдумывать план побега. Вошла старушка. Она начала спрашивать: — Скажите, кому можно подать жалобу на участкового? — А что такое? — заинтересовался сержант. — Сначала заставил пускать в комнату постояльцев. Потом поселил там женщину. А теперь, говорит, ежели не пропишешь, житья не дам, — пожаловалась бедная старушка. — Ну пиши все, что сказала, прямо при мне, — протягивая желтоватый лист бумаги и ручку, разрешил Сидорчук. Бабуля исписала лист и тихонько поковыляла к выходу. Сержант тут же разорвал его на кусочки и бросил в урну. — Ты что же, гад, делаешь? — спросил Поремский. — Морда уголовная! Сержант подошел к решетке. Махнул рукой. Но Владимир оказался в недосягаемости. Тогда милиционер отпер дверь и вошел в камеру. Замахнувшись для удара, открылся. Поремский провел короткий резкий удар в корпус. Страж порядка рухнул под ноги. Владимир огляделся в поисках тряпки для кляпа. Кое-какими лохмотьями мог поделиться бомж. Однако Порем—ский, несмотря на сильнейшие побои и оскорбления, был не настолько ожесточен, чтобы затыкать рот живому человеку всяческой дрянью. Пришлось воспользоваться собственным галстуком сержанта. Затем он бросился к телефону. Хорошо, номер дежурного по прокуратуре остался в памяти. Набрал один раз, другой, третий. Наконец ответил бодрый голос: — Дежурный по второму управлению. Слушаю. — Я следователь Поремский, направлен в распоряжение Турецкого. Задержан в отделении… Ладно, извините! Ничего не надо! — крикнул он в трубку, бросая ее. Владимир увидел свою сумку. Приоткрыл дверь. Заскочил. Схватил ее и осмотрел. Там рылись, но секретный карман с документами вскрыт не был. Повернул голову на внезапный шорох. Бомж закончил потрошить карманы Сидорчука и с награбленным добром выскочил за дверь. Поремский бросился следом. Выбежав во двор, повернул к ближайшим зарослям. Натянул на тело футболку. Из двери отделения милиции выскочили двое. Побежали в арку на улицу. Через несколько минут бомж был выловлен. Владимир решил не рисковать. Перемахнул забор и вышел дворами на Сивцев Вражек… Они познакомились в начале семидесятых в читальном зале Ленинской библиотеки, когда одновременно заказали одну и ту же книгу. В те времена в Ленинку можно было попасть, лишь предъявив справку о том, что по роду службы занимаешься научной работой. Однако проблем с ее оформлением не возникало. Начальство поощряло тягу к знаниям. Завладев толстым фолиантом, юноша и девушка проштудировали его, а затем незаметно перешли к изучению друг друга. Увлечение историей оказалось настолько серьезным, что своего первенца, долго не думая, они назвали Рюриком. Мальчик рос тихим и задумчивым. Окружавшие его дети не упускали повода дать ему почувствовать свою особенность. Его память удерживала странную, непонятную информацию. Время от времени он с замиранием сердца чувствовал, как накатывает дежа-вю. Рюрик словно силился что-то важное вспомнить. Но не мог. Однажды пацаны во дворе жгли костер. Кто-то приволок огромную, как арбуз, лампочку. Ее бросили в огонь и разбежались. Прошло несколько минут. Лампа взрываться не хотела. Тогда появился кусок толстого полиэтилена. Его кинули сверху. Плавясь и горя чадящим пламенем, пластмасса обтекала стекло. Но то упорно не желало лопаться. Тогда мальчишка постарше бросил клич: — Кто смелый? — Я! — неожиданно ответил восьмилетний Рюрик. Ему дали палку. Елагин подошел к костру и, слегка зажмурившись, ударил по лампочке. Раздался громкий хлопок, и он ощутил жгучую боль. На мгновение Рюрик увидел ослепляющую вспышку. Затем наступила темнота. Кусок смеси расплавленной пластмассы с вкраплениями осколков раскаленного стекла словно маска покрыл его лицо. Елагину, можно сказать, повезло. Органы зрения не пострадали. Молодая кожа регенерировала хорошо. На лице, только если внимательно приглядеться, остались многочисленные бледные полосочки-шрамики от кусочков стекла. Когда он загорал или краснел, они оставались белыми. В больнице ему пришлось провести два месяца в полнейшей темноте. Чтобы хоть как-то скрасить существование сына, Елагины надиктовывали рассказы из «Истории государства Российского» и передавали кассеты Рюрику. Невольно ему приходилось слушать. И если раньше он пропускал мимо ушей споры родителей относительно исторических фактов, событий, имен, то сейчас ему открылся интереснейший мир. И еще он почувствовал, что в изучении прошлого кроется ответ о будущем. Прошло несколько лет. Рюрик с головой ушел в историю. Однако в его глазах все время горел огонь, которого недоставало родителям. Его вела какая-то идея. Он изучал прошлое не для самообразования. Ему важно было познать себя. Непонятно-странная, величественно-нелепая история государства Российского завораживала своим размахом. Однако для системного понимания его места и роли необходимо было знать и мировую историю. Однажды, изучая философские и религиозные воззрения восточных народов, натолкнулся на одну мировоззренческую систему из области раджа-йоги. В принципе, это были осколки аюрведических знаний, сохранившиеся благодаря духовному консерватизму южных народов. В трактате объяснялось, что для познания себя, Бога, Бога через себя и себя через Бога не важно, чем заниматься. Ибо истина везде. Все, что вокруг, имеет божественное происхождение. Важно постичь суть предмета. Можно годами вглядываться в осколок глиняного горшка, и однажды черепок раскроет свою сущность, распадется на атомы, превратится в сгусток энергии, разверзнется канал, в который без труда войдет астральное тело. Он вдруг ясно осознал, что его увлечение историей — это путь познания истины. Елагин ясно представлял картину мироздания и свое место в ней. Жизнь во Вселенной развивается циклично. Сначала было «слово». Затем взрыв. Разлет галактик. Формирование планет. Возникновение жизни на Земле. Достижение сегодняшнего момента. После обратное сжатие и исчезновение Вселенной. И снова циклическое повторение процесса. И вновь остается это «слово». Некая всемирная матрица, бесконечно непостижимое подобие ДНК, где записана вся информация. А значит, все повторится с точностью до мельчайших подробностей. Следовательно, уже все было. А значит, возможность узнать будущее и прошлое — реальна. Надо только постичь способы считывания информации с матрицы. Некоторым это дано от рождения, другие приобретают вследствие тренировок. Еще до появления нашумевшей истории Фоменко он сам пришел к выводу, что что-то не так. Все фолианты — переписка из одного источника. Если записывать ход событий в двух различных городах, то явления, для одного значимые, будут не замеченными соседом. Русь представляла собой множество разрозненных княжеств. Однако ни одно из них не имело своей истории. Был некий единый удобный подход. Рюрик рвался к первоисточникам, рукописям, летописям. Оказалось, все они уничтожены. Все, что было древней времен Ивана Грозного, существовало лишь в переписках поздних авторов. Еще серьезнее поколебало его в очевидности классической истории участие в экспедиции Академии исторических наук, занимавшейся поисками Куликова поля. Каждую весну, в течение сорока лет, партия под руководством известных профессоров отправлялась в Тульскую область, где все лето занималась раскопками. Желающих было хоть отбавляй. Однако Елагин смог доказать свою полезность. Его взяли. Несчастный клочок земли был перепахан несколько раз. Находились многочисленные захоронения более поздних времен, братские могилы, останки со следами колото-резаных ранений. Но там встречались все: женщины, дети, мужчины. А это свидетельствовало лишь об одном. Перед ними были следы жестокого набега на небольшое селение. Поражало, что сроки жизни не превышали тридцати лет. Былинные старцы, калики перехожие были мужчинами всего лишь лет тридцати пяти — сорока. Массового захоронения воинов так и не обнаружилось. Под стакан водки у ночного костра даже солидные ученые мужи высказывали крамольные мысли относительно не только места и времени, но и самого факта события. Из экспедиции, которая должна была укрепить его веру, Елагин вернулся раскольником от истории. Неожиданным результатом четырехмесячных раскопок стало увлечение криминалистикой. Его глубоко поразило отсутствие точных методов анализа степени древности останков. Определение возраста археологической находки на глазок, в ходе небольшой дискуссии, оказалось обычной практикой. Затем все документировалось и уже в многочисленных научных трактатах приводилось как неоспоримое доказательство. Однажды Елагина подозвал руководитель экспедиции. Он протянул юноше небольшой кусочек насквозь проржавевшего железа. — Прикоснись к прошлому. Это настоящий наконечник стрелы. Елагин сжал в руке находку. Внезапно он почувствовал, как накатывает неведомая волна и начинает кружиться голова. Рюрик, впав в состояние, близкое к самогипнозу, открыл глаза. Он стоял посреди небольшого поселения из рубленых хат, залитых кровью и охваченных пожаром. Шла ожесточенная битва. Метрах в десяти от Елагина упал одетый в грязно-белую длинную рубаху юноша. Из его рук вывалился меч. Затем сверху обрушились останки догоревшего дома. — Парень, ты что, уснул? — спросил, толкнув его в плечо, один из участников экспедиции. Рюрик пришел в себя. Уверенно произнес: — Это меч. — Да не напрягайся так, — улыбнулся бородатый аспирант-историк, — теперь определить это совершенно невозможно. Елагин сделан несколько шагов и осведомился: — Здесь нашли? — Да, — подтвердил обнаруживший находку разнорабочий. Вооружившись самой мягкой кисточкой, Елагин принялся выметать и выдувать пыль веков. Вскоре обнаружился оставшийся в почве отпечаток грозного оружия. Наступила немая сцена. К Елагину подошел приглашенный в экспедицию как специалист по определению характера механических повреждений останков криминалист на пенсии по прозвищу Жорж Жорыч. — Я знавал одного такого, — сказал он. — Посмотрит на улику и вдруг начинает рассказывать все о самом преступлении. Поначалу казалось: мистика. Затем обнаружилось, что действует это только на месте происшествия. Вот и оказалось, он схватывал все незначительные детальки и признаки и неосознанно воссоздавал картину преступления. Есть одна профессия, где такие, как ты, нужны, чтобы жизнь людям спасать…

И вот старший следователь по особо важным делам Елагин Рюрик Николаевич после семи лет службы в Волжском округе назначен в Москву. Он прошелся по площади трех вокзалов. Эта площадь давно уже не напоминала то место, с которого начиналась столица для всего северо-востока. Однако слегка неуклюжий, задумчивый Рюрик не замечал роскошных лимузинов и вшивых бомжей, он не ощущал ароматов французских духов, которыми благоухали спешащие к метро женщины, и запаха нечистот, навечно впитавшихся в асфальт. Он видел свою, только ему ведомую картину площади и твердо знал, что она и есть настоящая. В действительность его вернула довольно упитанная женщина, бесцеремонно сбив с ног бронебойным бюстом. За ней, словно в фарватере ледокола, уютно чувствовало себя с десяток людей поменьше размерами. Елагин решил рвануть на ближайшей электричке до дома родителей. Перед завтрашним представлением высокому начальству требовалось отдохнуть и привести себя в порядок. Встал на Ярославском вокзале в очередь за билетом до Подлипок. У касс милиционеры долго проверяли документы двух приезжих с Кавказа. Затем отпустили без особых проблем. По фигуре Рюрика лишь бегло скользнули, словно это был неодушевленный предмет. Зато появление группы озирающихся молдаван заставило глаза патрульных загореться алчным огнем. Рюрик всегда ездил в четвертом с конца вагоне. Первый и третий нещадно трясло. А предпоследний облюбовывали различного рода асоциальные элементы: бомжи, попрошайки, цыгане, «рабы» из Средней Азии. Пристроившись у окна, надел темные очки и принялся наблюдать за людьми, пытаясь определить по совокупности вторичных признаков род занятий. Вошли встреченные у касс кавказцы. Теперь на их обветренных лицах не было того беззаботного недоумения: «Ну приехал в гости к родственнику, торгующему апельсинами. Погощу — уеду выращивать кинзу-петрушку». Молодые и крепкие парни прокрались по вагону с грацией пантер, готовых к смертоносному прыжку. Профессионально просканировали обстановку, словно вагон представлял собой занятый противником объект. Оценили каждого пассажира. Один прошел вдоль левого ряда, другой прокрался по правому. Рюрик, сильно ссутулившись и уткнувшись в книгу, принял самую безобидную внешность — ботаника. Электричка тронулась. Вошедшие между собой не переговаривались. Но, судя по настороженности поведения, явно выполняли осмысленный план. Поезд приближался к станции Маленковская. По вагону прошла славянской внешности женщина лет пятидесяти. Она остановилась напротив мужчин. Поставила на пол тяжелую сумку. Немного отдышавшись, продолжила свой путь. Сумка осталась. Елагин едва не бросился за ней вдогонку, однако один из горцев наклонился и, вытащив из нее пачку сигарет, предложил второму выйти в тамбур. Распечатывая на ходу и доставая сигареты, они пошли. На пальце у вынимавшего Рюрик ясно заметил появившееся кольцо. Что это такое, ему объяснять не требовалось. Он забросил свою сумку на верхнюю полку и ринулся следом. В тамбуре кавказцев не было. Рюрик вернулся. Поднял с пола сумку и вышвырнул подальше в окно. Неожиданно вагон ожил. Вскочил какой-то длиннющий волосатик и начал щелкать фотоаппаратом. К Рюрику подскочила девица с татуированным животиком и, сунув под нос диктофон, затараторила: — Ваше имя, фамилия? Я Юлия Вербовская. Известное молодежное издание «Соль жизни». Мы проводим акцию «Провокация». Подбрасываем муляжи взрывных устройств в общественные места и смотрим на реакцию представителей органов безопасности и мирных обывателей. Вы первый поступили как настоящий герой. Расскажите о себе. Ваше имя, чем занимаетесь? Служили ли вы в спецназе? Не понимая, Рюрик молча озирался по сторонам. Девица сунула ему в руки мягкую игрушку — розовую свинью — и принялась разъяснять: — У нас в передаче герою дня положен приз. Берите, это ваше! Отодвинув настырную девчонку, к Елагину пробрался милиционер. Он козырнул и произнес: — Ваши документы! Елагин достал паспорт, затем, чтобы не видели журналисты, предписание. Сержант прочел и кивнул. — Теперь понимаете, что репортажа быть не должно. Я при исполнении. Милиционер приблизился к девушке и начал нашептывать на ухо. Она вдруг глянула на Елагина, и ее глаза загорелись. Вскоре они убрались, а Рюрик попытался успокоиться. Было время, когда Курбатов любил самолеты. Когда-то он их сам клеил и раскрашивал. Первый же полет не оставил других впечатлений, кроме запаха, исходящего из открытого перед носом бумажного пакета. Потрясение было настолько сильным, что его начинало подташнивать даже при виде развешанных в комнате пластмассовых самолетиков. Он их снял и раздарил. Поэтому, после окончания университета выбив себе распределение на Сахалин, исключительно из желания оказаться подальше от навязчивой опеки отца, решил хоть раз в жизни проехать через всю страну на поезде. Это путешествие обернулось самым большим кошмаром в его жизни. Огромное тело помещалось на койке купейного вагона только боком. Попытки перевернуться на другой неизменно заканчивались на полу. Для того чтобы поменять положение, что при весе в сто двадцать килограммов требовалось делать через каждые пятнадцать минут, приходилось вставать. Десять суток бессонного кошмара, не считая сумасшедших ветхих старух, требовавших, чтобы он лез на верхнюю полку, детишек, по поведению мало отличающихся от стада мартышек, ужаснейшего расстройства желудка из-за паленой водки и еды, покупаемой на остановках. Когда обессиленный и опухший Курбатов добрался наконец до Владивостока и, поднявшись на борт корабля, увидел каюту, чуть не прослезился от счастья. Он упал в приближенное к человеческому ложе, планируя проснуться не раньше Сахалина. Однако произошло это гораздо быстрее. Александр открыл глаза от того, что корабль попытался перевернуться. Вскочил и рухнул на коврик. Пол странным образом гулял во всех проекциях. Он крутился, кренился, клевал вниз, задирался к верху. От этого картина перед глазами поплыла, а желудок запросил опорожнения. Курбатов бросился к туалету. Даже совать в горло пальцы не потребовалось. Полегчало, но ненадолго. Этой позы до самого конечного пункта он не менял. Полюбить самолеты Курбатов не смог, но с тех пор путешествовал исключительно на них. Он открыл, что принятие трехсот граммов качественного напитка крепостью от сорока градусов и выше способно сделать любой перелет если не приятным, то уж сносным наверняка. Наконец лайнер коснулся взлетной полосы аэропорта Домодедово. Видимо, чувство неуверенности в полете испытывал не только Курбатов, потому что благодарные пассажиры немедленно разразились аплодисментами. Смена часовых поясов и почти сутки перелета давали о себе знать. Страшно хотелось спать, и голова отказывалась думать. Курбатов вышел на площадку перед аэровокзалом. Все вещи шли контейнером. С собой у него был лишь один «дипломат». Александр, освобожденный от необходимости ждать, пока выдадут багаж, попытался найти стоянку маршрутных такси. Она бесследно исчезла с того места, где была в прошлый раз. Неожиданно пробежал мужик, крича: «Беру четверых по двадцать рублей до метро „Домодедовская“. К нему подскочил один, второй. Курбатов заорал: „Третьим буду“. Алчный водитель по пути подхватил прыщавого парня и узбека в тюбетейке. Узбек все рассказывал о том, что ему надо в Белоруссию, и тому дружно объясняли, что это прямая ветка до Белорусского вокзала. Подошли к сиреневому джипу „гранд-чероки“. Александр присвистнул: — Это на таком ты бомбишь? — Да нет. Был бы мой… — ответил водитель. — Шефа проводил. На самолет посадил и теперь, чтоб не пустым возвращаться… Солидный пожилой мужик сел рядом с водителем. У одного окна расположился Курбатов, у другого узбек. На откидном заднем — парень и мужчина лет под пятьдесят с рябым лицом. Александр уставился в окно, с любопытством наблюдая майское цветение. На Сахалине еще кое-где лежали сугробы. Рябой оказался живчиком. Ему очень хотелось поговорить. — А ты вот откуда прилетел? — С Сахалина, — ответил Курбатов. — О! Там, наверное, машины дешевые? — Что да то да, — вздохнул Александр. — А джип сколько стоит? — Десятилетний можно штуки за три взять. — Десятилетний? — развернулся водитель. — А что ему, японцу, сделается? Подвеска неубиваемая. В движок миллионник закладывается, — просветил Курбатов. — Сам-то чем занимаешься по жизни? — продолжал праздную болтовню сосед. — Так. — Я к чему. У меня в Самаре свой колбасный цех. Может, по бизнесу интерес какой найти сможем. — Нет, я с бизнесом не связан, — отшил его Александр. — А поезд с Белорусского вокзала только в Белоруссию ходит? — задал мучивший его вопрос узбек. — Да успокойся ты. В кассах скажешь, куда надо, и поедешь, — произнес водитель. — А что это мы все как-то разговариваем, разговариваем. А до сих пор не представлены. Меня Колей зовут. — Александр, — ответил Курбатов, отворачиваясь и засыпая. — Вова, — произнес парень. — Махмуд, — представился узбек, привставая и поправляя галстук. — Лева, — сказал сидевший рядом с водителем. — Махмуд, вы откуда? — развернувшись, задал вопрос Коля. — От верблюда, — заржал Лева. — С Ташкента. А надо мне на Белорусский вокзал. В Минск еду. — Тяжело там у вас нынче? — продолжал интересоваться неугомонный Николай. — Тяжело. Но кто работает, ничего, держатся, — ответил узбек. На некоторое время повисла тишина. Курбатова она сильно не угнетала. Он с удовольствием смотрел в окно. Однако Николай явно был из тех, кого могила успокаивает. Немного поворочавшись, продолжил: — Вова, а вы за границей бывали? — Нет. Не приходилось. Но собираюсь по осени в Египет, покупаться. — А я объездил полмира. И что интересно! С нами никто в карты играть не любит. Знаете почему? — спросил Коля. — Могу предположить, что по их карманам прошлись наши шулера? — выдвинул версию Курбатов. — Нет. Вот был месяц назад в Болгарии. У вас, говорят, игры все обидные. То дураком оставят, то пьяницей, то ведьмой. — Еще свиньей могут, — вставил, надувшись, узбек. — Вот-вот. А они все играют в королевский покер и горя не знают. — Это что за игра такая? — спросил заинтересованно Махмуд. — Понимаешь, раздается по две карты. У кого два короля, тот и выиграл, — объяснил Николай. — А если нет двух королей? — явно заинтересовался узбек. — Тогда у кого больше очков, — пояснил бывалый игрок. — А сколько человек играть может? — Да хоть весь вагон, — заявил Николай. — Ну ты загнул. Где это видано, чтобы в карты играл целый вагон? — вставил Лева. — Слушай, не понял как. Расскажи, а? — наморщив лоб, попросил Махмуд. — Ну достал, — развел руками, давая понять, что сам не рад начатому разговору, Николай. — Тут показывать надо. А у меня и карт нет. — У меня есть, — обрадовался узбек. — Я в дорогу взял. Покажи. Скучно ведь ехать. — Ну давай. Легче, видно, тебе объяснить, чем отделаться. Николай быстро распечатал колоду карт и разбросал между Левой, Вовой, Махмудом и сунул Александру: — Сань, помоги этого научить. Курбатов ответил: — Ребята, без меня. Устал. Рябой Николай подозрительно на него взглянул и стал объяснять: — Видишь, у Левы дама и десять, значит тринадцать. У Вовы король и семерка. Сколько? — Одиннадцать, — высказал предположение Махмуд. — Нет. В королевском покере короли по двенадцать идут. — Девятнадцать? — удивился он. — Правильно. А у тебя: туз и десятка. Двадцать одно. Но есть еще правило. Ты можешь за одно очко поменять обе карты. Вообще, тебе при таком раскладе менять ничего не надо. А Лева меняет. У него два, восемь и один. Одиннадцать. Вова тоже может поменять. У него король — двенадцать, десятка и один, всего — двадцать три. Он выиграл. — А я поменяю, — произнес тупой узбек. — Но ты же не знаешь, какая карта у остальных. Ну давай! Два туза? Вы с Вовой вскрываетесь и выигрыш пополам. — Давай еще, — попросил гость из Средней Азии. — Хватит, — твердо произнес Николай. — Скоро подъезжаем. Шеф, сколько до метро? — Минут пятнадцать. — Объясни еще раз, может, поймет, — попросил за несчастного Лева. — Ну давай. Только так. Договоримся: всего один раз, и никаких больше просьб. Все согласны? — Согласны, — радостно ответил Махмуд. Николай шустро раздал карты. Курбатова, честно говоря, вся эта учеба тупого узбека утомила. Он, не желая даже вникать в простейшие правила, уже все понял. А этот никак не въедет. Вова усмехнулся и зевнул. Лева выругался: — А одну оставить нельзя? У меня король с мелочью. — Нет, надо менять обе, — пояснил Коля. Лева поменял обе карты. Узбек загадочно улыбнулся. Вытащил десятку и бросил на «дипломат». — Ты что? — спросил Николай. — А так. Не хотите — не надо, — ответил радостный Махмуд. Вова кинул тоже десятку. Лева в свою очередь поддержал. Махмуд положил пятьдесят рублей. Вова, не думая, вынул купюру и поставил на кон. Лева накрыл ее пятисотенной. Узбек кинул тысячную. Вова заметно занервничал и, показав Курбатову двух королей, произнес: — Пожалуй, я пасую. — Пасуй, — пожал плечами Александр. — Ты что? У тебя что, денег нет? — испуганно шепотом спросил Николай, заглядывая в его карты. — Совершенно пустой лечу, — объяснил Вова. — А дома? — Конечно есть. — Может, одолжить? — предложил Николай. — У тебя же чистый выигрыш. — Нет. За половину пойдешь? — предложил Вова. Николай немного задумался и произнес: — Я иду за половину. Полез в карман и кинул сто долларов. Лева отсчитал пятьсот. Узбек испуганно замахал руками и произнес: — Все, пас. У меня таких денег нет. — Ну что, вскрываемся? — обрадовался Вова. — Через пасующего нельзя. Мы поддерживаем ставку, — доставая пять зеленых бумажек, произнес Николай. — Вскрываешь? Однако Лева полез в портфель и вынул три пачки стодолларовых купюр. — Ты хорошо подумал? — вскричал Николай. — Мужики! — вскрикнул водитель. — Вы что? Уже в возрасте. У тебя как с сердцем, Лева? Лекарства есть? — У меня свой бизнес, — успокоил тот, — если что, не обеднею. Здесь три тысячи. — Я могу кинуть карты? — осведомился Вова. — Нет, — прозвучал ответ. — Ты должен положить на банк три тысячи, а потом, вскрывшись, забрать весь выигрыш. — Но какой смысл? Ты же видел карту. — Такие правила, — констатировал Николай, доверительно наклоняясь к Вове и спрашивая: — У тебя дома деньги есть? В этот момент Саню пробил холодный пот. Он все понял. Если бы не усталость, раскусил бы их давно. Какие, однако, артисты. У парня просто не было шанса. Курбатов решил подыграть: — Ладно, поехали. Я положу сверху три штуки. Треть выигрыша моя! — Куда? — спросил водитель. — Большую Дмитровку знаешь? Ну я покажу, где остановиться. Автомобиль помчался по Каширскому шоссе. Николай заставил соперников расписаться на картах во избежание подмены. Остальную колоду выбросил в окно. — Дома есть заначка отцовская. Только я для спокойствия Вову с собой возьму, — предупредил Саня. Остановились в двух шагах от управления, Курбатов вошел в подъезд и, подойдя к дежурному, спросил: — Я заместитель прокурора Сахалинской области Курбатов. Назначен к вам. Где советник юстиции Турецкий? — Третий этаж, первая дверь направо, — прозвучал ответ. — Стой здесь, — обратился Курбатов к несчастному Вове. — Хорошо, что пустой едешь. А то перо в бок получил бы — и дело с концом. Начальник Следственного управления по расследованию особо важных дел Казанский нервничал. Известие о том, что Турецкий выбил себе троих помощников, отравляло жизнь. Теперь он должен был подыскивать новое место своим ставленникам. И главное, в окружении Турецкого не оставалось человека, способного информировать о делах, которые он курировал. Казанский устроил так, что дежурным по управлению заступил его человек. Перед ним была поставлена задача: прибывших следователей направлять прямиком в кабинет Казанского. Он решил прощупать слабые места, в крайнем случае попробовать создать такую обстановку, чтобы они сами не захотели оставаться служить в этом учреждении. Наконец раздался звонок: — Идет. Поремский прибыл первым. Несмотря на вечерние припарки, выглядел он неважно. Синяк под левым глазом, на правой челюсти несколько покрывшихся коростой царапин, из-под соломенных волос проглядывала зеленоватая шишка на лбу. Постучавшись, открыл дверь. За столом восседал мужчина лет пятидесяти. При взгляде на Владимира он, похоже, испытал чувство глубокого удовлетворения. Поремский было попробовал ретироваться, произнеся: — Извините, наверное, ошибся, мне к помощнику генерального прокурора Турецкому. Однако хозяин кабинета произнес: — Заходите. Я начальник Следственного управления по расследованию особо важных дел Казанский. Ну представляйтесь! — Советник юстиции Поремский, представляюсь по случаю вступления в должность старшего следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры, — произнес Владимир заученную фразу. — Так-так. Ну и что же с вами произошло? — Ничего, — ответил Поремский, — упал с верхней полки. — Молодой человек, вы только начинаете службу в Генеральной прокуратуре, а уже врете. Далеко же вы пойдете, если не остановить вовремя. Вы что, думаете я не знаю о телефонном звонке из пятого отделения милиции оперативному дежурному? Считаете, что мы ничего не выяснили о том безобразии, которое вы там натворили? Напасть на сержанта милиции при исполнении служебных обязанностей! Неслыханно. И главное — бессовестно врет! Садитесь. Пишите объяснительную. А мы посмотрим, давать ход делу или постараться замять. В этот момент раздался второй стук в дверь, и зашел Елагин. Он лишь успел переглянуться с Порем—ским, как на лице Казанского появилось выражение, еще более зловещее, чем при появлении Владимира. Он приподнялся и произнес: — Я начальник Следственного управления Казан—ский. Ну, представляйтесь! — Советник юстиции Елагин, представляюсь по случаю вступления в должность старшего следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры. — Вы? — спросил Казанский. — Советник? Да знаете кто вы? Вы еще не успели вступить в должность, а уже прославили серьезную организацию. Такого позора Генеральная прокуратура никогда не видела. Вы не читаете утренних газет? Прошу. На стол упал свежий номер «Соли жизни». На первой страничке был изображен Елагин с ужасной свиньей в обнимку. Жирный заголовок гласил: «Представитель Генеральной прокуратуры охотится за сумочками старушек». Елагин схватил газету и пробежал глазами по тексту: «Вчера в электропоезде Москва — Монино около четырнадцати часов дня гражданка Машкина, оставив сумку, вышла в тамбур покурить. Едва пожилая женщина отвернулась, подскочил одетый как представитель секс-меньшинств молодой человек и выбросил сумку в окно, явно из хулиганских побуждений. Каково же было удивление пассажиров, когда на просьбы объяснить свое загадочное поведение он начал размахивать служебным удостоверением, из которого следовало, что он советник юстиции Елагин Рюрик Николаевич. Спрашивается, кто отвечает за законность и порядок в стране? Такие Рюрики?» Елагин рухнул в кресло. — И что? Все ложь? — ехидно стал допытываться Казанский. — Нет, только про одежду. С чего они это взяли? — убитым голосом произнес Елагин. — Правда, но какая-то вывернутая. — Не пытайтесь выкручиваться. Звезда, блин! Мы еще будем думать, как с вами поступить. Пишите объяснительную. Неожиданно дверь распахнулась. Ворвался покрытый потом Курбатов. Не обращая внимания на начальство, он закричал: — Три штуки баксов и опергруппу! Срочно! …Казанский, прогуливаясь взад-вперед перед новым пополнением, наставлял: — Вы поступаете в мое непосредственное подчинение. Все вопросы решаются через меня и с моего согласия. С вашими личными делами я ознакомился. Ну а ближе, думаю, сойдемся в процессе работы. Максимум, что могу дать, три дня на отдых и приступаете к работе. Вопросы есть? — Мы должны были встретиться с помощником генерального прокурора Турецким Александром Борисовичем, — произнес Поремский. — Ему сейчас не до вас. Все свободны. Вышли на улицу. Курбатов нахмурился и произнес: — Если я хоть что-то понимаю, нам здесь рады, но не очень. — Ребята, вы где остановились? — спросил Поремский. — Я пока у родителей. Не знаю, сколько выдержу, — ответил Курбатов. — Пытаюсь раскрутить на ключи от квартиры сестры. — Я тоже. Правда, они на даче. Поехали ко мне? — предложил Рюрик. — Знаете, как-то все фальшиво, — задумчиво произнес Поремский. — Санек, ты почувствовал? — Нас явно вели, — ответил Курбатов, — причем профессионально. — Вывод? — произнес Елагин. — Тайны бургундского двора. Обратно возвращаться — можно крупно нарваться, не зная всех подводных течений. Есть предложение завалиться вечерком к Турецкому на хату, — предложил Елагин. — Хорошая идея, но лучше поехали сейчас, — сказал Поремский. — Быть может, застанем кого. У него дочка должна из школы вернуться. Она-то должна знать, как найти папу. — Идет. Выйдя из метро «Парк культуры», стосковавшиеся по столице следователи пешком прошлись по Фрунзенской набережной до дома Турецкого. Поднялись на шестой этаж. Поремский нажал на звонок. — Кто там? — спросил детский голос. — Дядю Володю помнишь? — ответил Порем—ский. — Которого Александр Борисович после прилета из Германии встретил в аэропорту и затащил к себе в гости. — А, безнадежно устаревший красавчик? — узнала радостно девочка. — Сейчас. Дверь открылась. Друзья увидели симпатичную девчонку лет тринадцати. Она озорным взглядом обвела незваных гостей и скомандовала: — У нас коридор разделен на стерильную зону и нестерильную. Разуваться здесь. Вот эту черту переступать чистой ногой. Мыть руки и можно проходить в комнату. Повернулась и вышла. — А дочку Борисович сделал ювелирно. Я думаю, стоит подождать три-четыре годика, — произнес Курбатов. — Ты видел взгляд? — шепнул Рюрик. — Мне как-то стало не по себе. Она же оценивала нас как мужчин.

— Сейчас поймете, как кого она вас оценивала, — произнес улыбавшийся Поремский. Вошли в комнату. Сели на диван. Вышла уже переодевшаяся радостная девочка. Она оглядела гостей и произнесла: — С Володей мы знакомы. Меня зовут Нина. — Александр. — Рюрик. — Рюрик? Ну не хотите называть настоящее имя, не надо. В конце концов, мы живем в свободной стране и каждый имеет право называться как хочет. Александр, вы не могли бы стать вот здесь? И принять позу дискобола? С недоумением Курбатов встал и согнулся. — Так, ниже, — скомандовала она, — и правую руку назад сильней. Отлично. Вы так четыре минуты выдержите? Или здоровье не позволяет? — Смотря с какой целью, — чувствуя подвох, ответил Курбатов. — Самой благородной. У нас на следующей неделе просмотр, а у меня не хватает двадцати набросков, — вздохнула Нина. — Вы такой колоритный типаж! Девочка, протянув руку, взяла планшет с зафиксированным листом бумаги. Вынула из деревянной коробочки кусок сангины и принялась рисовать. Через пару минут произнесла: — Можете расслабиться. — Взглянуть можно? — взмолился сгорающий от любопытства Курбатов. — Пожалуйста. — Ну ничего себе! — воскликнул Рюрик. — Похож, похож, — констатировал Поремский. — Мне кажется, я несколько стройнее? — возразил Курбатов. — На данном этапе нас учат изображать людей такими, какие они есть на самом деле. Это потом можно будет изображать их красивей. Между прочим, у человека всегда самооценка завышена. Он, когда подходит к зеркалу, невольно выпрямляется, втягивает живот и делает умное лицо. И фиксирует этот образ в подсознании. — Дитя, откуда столь глубокие познания психологии? — спросил Курбатов. — Не забывайте, кто у меня папа! Он иногда берет меня на оперативные выезды. Ну и в художественной школе, конечно, рассказывают. Владимир, присядьте на корточки. Да нет, не на носочках, а на полную ступню, как на этапе, когда выдается свободная минута, знаете? Поремский открыл рот. Курбатов прыснул. Раздался звонок. Девочка убежала на кухню. Был слышен голос: — Да, конечно, папочка. В автобусе приставали два маньяка. Причем один настойчиво требовал предъявить билетик. У аптеки перешагнула через наркомана. Грабители поджидали в подъезде. А в лифте я поднималась с самым настоящим людоедом. Пока открывала дверь, ворвались три бомжа и заявили, что отныне будут жить у нас. Не веришь? Послушай! Ребят, кто-нибудь подойдите. Папа на проводе. Поремский подскочил и, взяв трубку, произнес: — Добрый день, Александр Борисович. — А где остальные? — Со мной, — ответил Владимир. — Вы почему не явились? — продолжал задавать вопросы Турецкий. — Что вы там делаете? — Мы уже побывали в одиннадцать ноль-ноль у некого Казанского. — А, тогда понятно, — произнес Турецкий. — Буду через полтора часа. Постарайтесь продержаться. Сами виноваты. Когда через час с небольшим Александр Борисович Турецкий перешагнул порог собственного дома, его взору представилось следующее зрелище: Поремский, раздетый по пояс, позировал, играя мускулатурой с переливающимися синяками и ссадинами. Курбатов в наушниках тоскливо прослушивал очередной диск «Мумий-Тролля». Елагин покорно чистил картошку. Все они несказанно обрадовались возвращению отца. Дочь была немедленно под крики: «Свободу попугаям!» — загнана в свою комнату, а мужики сели на кухне. Вкратце рассказали свои злоключения и про посещение Генеральной прокуратуры. Турецкий выслушал. Затем полез в «дипломат». Вынул бутылку виски. Разлил и произнес: — Ну, с этим мы как-нибудь разберемся. А сейчас — за первое дело. Все, кроме Поремского, выпили. Закусили. Затем Турецкий произнес: — Ладно, пусть здесь все остается. Вернемся — продолжим. Пойдем в мой кабинет. В кабинете он разложил бумаги и фотографии. Рассказал, при каких обстоятельствах произошло убийство. Затем определил основные направления, по которым предстояло работать: — Разрабатываем три основные линии. Саша, ты берешь на себя институт. Володя, прокатишься по родственникам, соседям, друзьям, знакомым. Рюрик, пока со своим криминалистическим нюхом изучишь все улики, вещдоки, проработаешь почерк преступников. Что меня настораживает? С чего бы господину Казанскому ставить палки в колеса именно по этому делу? Чтобы лишний раз ткнуть меня носом в дерьмо? Ради этого сомнительного удовольствия вряд ли. Сдается, заказ. А может, ошибаюсь. Я координирую дело по сотовому. Вот вам подключенные аппараты. Разговоры только полунамеками. Ну, все. Вперед, орлы! Да, Володя, ключи от служебной квартиры. После успешного завершения дела получите лично от мэра по «двушке». Если вопросов нет, пойдем пообщаемся. Я ж вас сто лет не видел! На выходе из кабинета следователей поджидало маленькое симпатичное чудовище. Скрестив руки на груди, оно произнесло: — Папа, помнишь проигранное желание? — Ну? — настороженно спросил Турецкий. — Я теряюсь, — закатив глаза, произнесла дочь. — Столько всего хочется. Ладно, я назову три, а ты выбери по своему вкусу: пирсинг на пупке, тату на лопатке, концерт Ильи Лагутенко в Олимпийском. — Сколько стоит билет? — уточнил отец. — Пятьсот рублей в танцующий партер! — Куда? — Согласна за триста в последние ряды, — быстро пошла на компромисс Нина. — Ну ладно, — вздохнул Турецкий. — И ты отпустишь меня одну в этот рассадник разврата? — снова задала девочка провокационный вопрос. — Нинка! — Пусть дядя Саша со мной сходит. Он один разбирается в современной музыке, — уточнила вторую часть своих требований девочка.

Майор Скрипка был на оперативной работе уже пятнадцать лет. Он давно поднялся над тем уровнем квалификации, когда допускают ошибки. Это где-нибудь в глухом медвежьем углу, где убийство происходит раз в несколько лет, можно что-то просмотреть, забыть. Москва же такой роскоши не позволяла. Поэтому, когда через два дня после проведения оперативных мероприятий на него вышел сам начальник МУРа генерал Грязнов и попросил еще раз выехать на место с представителем следственной части Генеральной прокуратуры, воспринял это с некоторым налетом личной обиды. Созвонившись с человеком со странным именем Рюрик Елагин и договорившись о встрече у дома Жбановского в десять утра, он прибыл пораньше. У дома профессора была разбита небольшая детская площадка. Стояло несколько лавочек. На одной из них он и расположился, смешавшись с собачниками, дедушками, выгуливающими внуков, и просто любителями почитать прессу на свежем воздухе. Без пятнадцати появился немного нескладный молодой человек чуть выше среднего роста. Сутуловатые плечи создавали впечатление слегка удлиненных рук. Он постоянно отбрасывал пятерней со лба длинные, слегка вьющиеся темно-русые волосы. Парень внезапно остановился и, задумавшись, замер на месте. Уставился в невидимую точку, словно пытался что-то вспомнить. «Не он», — отметил про себя опытный опер. Однако молодой человек вышел из оцепенения и направился прямо к Скрипке. Подойдя, поправил непослушный чуб и, протянув руку, произнес: — Елагин. Мы с вами уже созванивались. — Майор Скрипка, — удивленно произнес оперативник, воздерживаясь от лишних вопросов и внимательно глядя в голубые глаза. — Вот здесь все и произошло. Рюрик оглядел место происшествия. Сюда он пришел бы, даже если бы ему поручили и другую линию. Ему важно было понаблюдать самому. Все ведь осталось на месте. Эти деревья, кусты, газоны, дом, лавочки, асфальт. Все они — безмолвные свидетели. Вот и он сейчас присоединился к ним. Стараясь не показаться смешным, он аккуратно прислонился к березе. Елагина не зря прозвали мечтателем. Воображение постоянно рисовало события, о которых он узнавал. Быть может, это не фантазии, а нечто иное? Но Рюрик ясно увидел картину. Двое молодых рабочих в зеленой униформе растягивают строительный скотч. Вешают заранее приготовленную табличку. Затем долбят ломами асфальт… Он решил проверить версию и начал задавать вопросы: — Что выяснили насчет канавы? — Никаких плановых или аварийных работ ДЭЗом не проводилось, — начал отчет майор. — Извините. Значит, заказ? — перебил его Елагин, запуская руку в заросшую крупными кудрями голову. — Выходит, что так. Местные жители видели двоих молодых людей в желто-зеленых комбинезонах около восьми вечера. Бабушки-старушки обеспокоились возможностью остаться без света. Работавшие разъяснили, что повредился проходящий здесь телеграфный кабель. Ответ их успокоил. — Обратили внимание, не телефонный, не телевизионный и не электрический? Ответ был заранее подготовлен, чтобы у подозрительных стариков отбить всяческое любопытство! — порадовался Елагин тому, что противостоять приходится умному противнику. — Ничего, что я иногда буду по ходу рассказа бросать реплики? — Да нет. Информация у меня в голове. Затем само убийство. — Подождите. А куда они относили инструмент? — Этого свидетели вспомнить не смогли, — развел руками опер. — Есть кто-нибудь под рукой? Мне бы поговорить, — произнес Елагин. — Ну, пойдем. Может, чего вспомнит, — без особого энтузиазма согласился майор. Он повел следователя к белому девятиэтажному зданию, стоявшему под углом девяносто градусов относительно башни, в которой проживал Жбановский. Поднявшись на третий этаж, позвонил. Открывший дверь маленький высохший мужчина сразу узнал майора, что порадовало больше Рюрика. Он хорошо знал, во что превращается допрос склеротика. — А, это вы? — проскрипел тот, открывая дверь. — Мне кажется, я все, что помнил, рассказал. — Дурень ты дурень. Молчал бы. Теперь затаскают! — послышался голос из глубины квартиры. Как бы не желая, чтобы его услышали посторонние, он вышел и прикрыл дверь. — Простите, ради бога, за беспокойство. Это товарищ из прокуратуры. Ему важно самому услышать ваши показания, — извиняясь произнес Скрипка. — Я бывший сотрудник милиции. На пенсии, делать нечего. Вот и поглядываю за порядком. Знаете, достаточно просто присматриваться ко всяким незнакомцам и уже несколько квартирных краж в нашем районе предотвратил. Сначала мне показалось подозрительным, что двое молодых мужчин в зеленой униформе начали долбить асфальт у соседнего дома в восемь вечера. А когда выяснилось, что просто ищут кабель, интерес к ним пропал. Вот и все. Закончили и ушли. — А инструмент они откуда брали? — спросил Елагин. — Не знаю. С собой, наверное, принесли, — ответил пенсионер. — Давайте попробуем вместе, — предложил Рюрик. — Они долбили асфальт ломами. Так? — Да. — Затем, когда он разбит, один, который помоложе, убегает и уносит два тяжелых лома? Второй в это время покуривает на лавочке. — Да-да, припоминаю. Он еще окурок так взял, ну как шелбаны пацаны отпускают, и выстрелил им, не потушив. Так и до пожара недалеко. А урна вот под боком. — Вы место сможете вспомнить? — Еще бы! Важная улика, — довольно произнес свидетель. — Дальше. Напарник возвращается с двумя штыковыми лопатами. — Нет, совковыми! — Отлично. Копается канава. Инструмент вновь относится куда-нибудь в автомобиль. Его не видно, но он должен находиться неподалеку. Конечно, это не иномарка. — «Жигули», и судя по инвентарю, скорей всего «четверка», — высказал предположение майор. — Вы не могли бы одеться и пройти с нами? Пенсионер обул мягкие парусиновые туфли и повел их за собой. После недолгих поисков было обнаружено несколько окурков. Их тут же запечатали в полиэтиленовый пакет. Затем Елагин попросил подождать его на лавочке и принялся, словно гончая, носиться по окрестностям дома. Наконец он вернулся и произнес: — Пойдемте. Покажу кое-что. Я постарался осмотреть места, где бы сам остановился. Жаль, прошло два дня. Свежего следа не взять. Но он шел, внимательно глядя себе под ноги. — Стоп. Это след от лома? — произнес Рюрик, присев на корточки. Развернувшись и сделав два шага, добавил: — Еще один. Похоже, несший сильно подустал. Подросток. Ну-ка, два шага, удар ломом. Вот здесь они и стояли. Так, водитель курил и бросал окурки, скажем, в эти кусты… Рюрик влез и был вознагражден. Он подобрал с десяток бычков из одной пачки и выкуренных одним человеком. И тут на пенсионера вновь накатило озарение: — Точно. Стояла. Синяя такая. Как ее? Ну, гробы перевозить. — Катафалк! — подсказал милиционер. — Да нет же, наша. «Жигули», но как грузовая. — Как вон та? — спросил Рюрик, указывая на «четверку». — Она! — признал свидетель. — Только номера я не припомню. Отпустив дедулю, вновь вернулись на место происшествия. Во взгляде майора уже не читалось насмешливого отношения к неуклюжим движениям нескладного следователя. Елагин осмотрелся и задал вопрос: — Сомнений относительно заказа не возникает? — Нет. — Где они его ждали? — Киллеры появились отсюда. Они не могли сидеть в кустах долгое время, не рискуя привлечь внимания. Вероятней всего, в автомобиле. — И причем том же самом. Теперь, где он стоял? — Это зависит от количества убийц. — Троих мы знаем. Это уже много, — рассудил Елагин. — Брать четвертого нецелесообразно. Во-первых, с ним надо делиться, во-вторых, сильно уменьшается степень собственной безопасности. — Значит, автомобиль стоял в темном месте, но так, чтобы контролировать подъезд к дому. Едва появилась «Волга» Жбановского, двое выскочили и понеслись на угол дома. А сама «четверка» отъехала в темное место. После убийства они заскочили в нее и уехали. — Прогуляемся, посмотрим, где это место? — предложил Елагин. Недолгое изучение местности позволило безошибочно определить, где прятались убийцы, как было совершено преступление, где мог поджидать их автомобиль. Став на этом месте, Рюрик вновь задумался. Затем, повернувшись к майору, попросил: — Помогите мне решить еще одну логическую задачу. — Без проблем. — Оружие не найдено? — уточнил Рюрик. — Нет, — подтвердил Скрипка. — О чем это говорит? — Похоже на дилетантство. — Если выходят на задание трое, то у них должен быть старший, — снова стал подводить к какому-то выводу Елагин. — Обязательно, — кивнул майор. — Он должен быть и у двоих. — Кто из них? — Естественно, водитель. Руководитель не станет махать ломом и подставляться во время убийства. Тем более по приметам они слишком молоды. — Вот. Молодые начинающие киллеры совершают убийство. Прибегают к автомобилю. И тут старший опытный убийца видит в руках у одного окровавленную улику. Что он делает? — Орет, чтобы выбросил, — предположил Скрипка. — Молодой размахивается и кидает, скажем, сюда, — произнес Рюрик, имитируя бросок. — Майор, а что там у нас поблескивает? Они приблизились и увидели в траве нож. Это был изящный тесак, выполненный в форме ятагана. Скрипка, не скрывая удивления, уставился на Елагина. Тот раскрыл свой чемоданчик. В его недрах оказалась целая лаборатория. Вынув из футляра фотоаппарат, сделал несколько снимков. Затем, выдернув пинцетом из земли нож, уложил в пластиковый контейнер. Внимательно изучил угол и глубину входа в землю. Собрал срезы нескольких увядших травинок. Наконец, пожалев майора, произнес: — Я его случайно заметил. А потом подвел базу. — Блин! А я уж подумал, пора на пенсию. Коров пасти. — Ладно, здесь, пожалуй, все. А к вам одна просьба: надо еще раз пройтись по возможным свидетелям. «Четверка» синего цвета. Где стояла, уже знаете. Возможно, кто-нибудь припомнит хоть какую-то мелочь… Закончив осматривать место преступления, он отправился к перекрестку, на котором попал в аварию в день убийства Кокушкин. Убедившись, что прекрасно представляет место, выяснил у первого попавшегося инспектора, где расположен районный отдел ГИБДД. Найдя его, выяснил, в чьем ведении материалы по разбору аварии тринадцатого мая. Рюрика попросили подождать, и через пятнадцать минут инспектор ГИБДД Виктор Мозговой прибыл. Представившись, Елагин задал вопрос: — Расскажите об аварии, в которую попал Кокушкин. — Ну что можно утверждать? Полетел на красный свет. Был подбит микроавтобусом, в котором, к счастью, никто не пострадал. Перевернулся и проехал на крыше метров тридцать. Ударился о разделительный бордюр. После чего была оказана медицинская помощь. — Аварийные автомобили где-нибудь складируются? — задал вопрос Елагин, забрасывая пятерней назад вьющийся локон. — Да. Стоянка здесь, неподалеку. Если интересно, можно прогуляться, — ответил Мозговой, закуривая сигарету. Рюрик обрадовался открывшейся возможности самому изучить такое ценное вещественное доказательство. Он тщательно облазил всю «Волгу». Затем, присев на заднее сиденье, спросил: — В аварии участвовало всего два автомобиля? — Да, — подтвердил инспектор. — Микроавтобус какого цвета? — поинтересовался Рюрик. — Вот вишневые полосы, — указал Мозговой. — А эта вмятина со следами красной краски? — Это, возможно, более раннее повреждение, но тоже достаточно свежее. Может, полученное в тот же день. Либо был третий участник, но его никто не заметил. — А можно предположить, что это за автомобиль? — попросил Елагин. — Это нечто высокое. Скорей всего, джип. Странно, удар нанесен… — задумался инспектор. — Ну, если бы мне надо было выбросить авто на встречную полосу, я поступил бы точно так. — Спасибо.

Володя Поремский все никак не мог привыкнуть, что Москва — город контрастов. В военных городках все жили примерно одинаково. Служебный автомобиль и лишняя двадцатка командира части уже воспринималась как неоправданная привилегия. В военном училище вообще все одинаковы. Диссонанс начался в годы обучения в университете. Но тогда детишки «новых русских» приезжали на лекции максимум на «восьмерках». Затем нищее Поволжье. И вот опять город контрастов, только за годы они стали отчетливей. Столько иномарок он не видел никогда, но и столько бомжей — тоже. Вчера до открытия метро он спустился в подземный переход на трех вокзалах и пошел. Резко обдало непереносимой вонью. Он глянул и обомлел. Вдоль всего перехода на каких-то картонках и без оных нестройными рядами спали бомжи. Их было слишком много, сотни. Путь до ближайшего выхода был преодолен на одной задержке дыхания. И вот другой контраст. Сталинский дом на Малой Бронной. Квартира стоимостью в полмиллиона долларов. Задача, поставленная Турецким, была проста. Посетить сестру покойного академика Жбановского и отработать возможные мотивы преступления. Он обошел строение со двора. Позвонил в домофон. Веселый голос спросил: — Кого принесло? — Прокуратура. Раздался идиотский смех. Шутка понравилась. Володя поднялся. Дверь распахнулась, обдав табачным дымом, грохотом музыки и пытающимися перекричать ее голосами. Его впустили, как старого знакомого, и тут же забыли. Поремский слегка поежился, чувствуя себя не в своей тарелке, хотя вокруг находились практически ровесники. Он понял, что это совсем другие люди. Пошел вдоль длинного коридора, превращенного в картинную галерею. От беглого взгляда на странные картины подкатывал комок к горлу. Основной темой неизвестного художника были карлики с гипертрофированными половыми органами. Как правило, использовали они свои чудесные гениталии не по природному назначению. Один из холстов оказался перевязан черной ленточкой. Тип, карикатурно напоминавший почившего академика Жбановского, стрелял из детородного органа небольшими снарядами по горящим танкам. Позади него была изображена «смерть», примеряющая косу к горлу. По яркости краски и тому, как она не вписывалась в общую композицию, Владимир сделал вывод о том, что «смерть» была дописана совсем недавно. Не рискуя тыкать пальцем, он просто втянул воздух. Так и есть — свежее масло. Но что ошеломило сильнее всего: форма лезвия косы. Она отличалась от классической. Нож точно такой формы он уже извлекал из ботинка налетчика, задержанного в аэропорту Шереметьево-2. Поремский подошел к столу. Налил водки, выпил. Подождал немного, повторил. Закусил селедочкой. Вскоре легко болтал с девушками и мужиками. Подошел с одной девицей к картине с черной лентой и спросил: — Кто это? — А, — махнув рукой, произнесла та, — дядюшка Тура. Его недавно прирезали. Виктор тут же среагировал со свойственным ему чувством мрачного юмора. — А Тур кто? — попробовал уточнить Владимир, уже догадавшись, что он родной племянник. — Тур? Он гений! — произнесла девица и побрела по коридору. Владимир решил прогуляться вдоль коллекции. Однако вскоре его начало тошнить: то ли от спиртного, то ли от вывернутых наизнанку женщин. Он направился к туалету. Открыл дверь и вздрогнул. Во всю стену была изображена огромная человеческая голова. Печальные глаза, казалось, заглядывали прямо в душу. Поремский даже забыл, что собирался делать. Повернулся и прикрыл дверь. К нему приблизился почти двухметровый парень с очень глупым лицом. Про себя Поремский немедленно окрестил его «дебилом». Он хотел что-то сказать, однако со стороны кухни появился странный рыжий тип с повышенной волосистостью. Густые волосы выбивались из-под рубашки, покрывали руки и даже внешние стороны ладоней. На нем были клетчатые брюки в обтяжку. На голове белый берет с красным помпоном, от чего хотелось обозвать его «одесситом». Он шел странной вихляющей походкой скорохода, который никуда не торопится. В зубах дымилась папироса. Здоровый «дебил» нервно задергал ноздрями и произнес: — Хейердал, дай затянуться! Тот протянул папиросу без лишних слов. «Дебил» зажал ее в кулаке. Смачно вобрал в легкие дым. Не—ожиданно передал Владимиру. В стане врага надо играть по его правилам. Поремский тряхнул своими соломенными волосами и, повторив движение, слегка затянулся. К своему удивлению, ничего не почувствовал. Сунув косяк непонятно как очутившейся рядом девице, произнес: — Так, слабенький. Она втянула дым, согнулась пополам и простонала: — Нет, сильный.

Внезапно стало легко и хорошо. Открылась какая-то дверь, и на четвереньках выползла голая женщина. На заднице у нее была надпись, сделанная губной помадой: «СССР». Она стала делать вокруг них круги, бормоча: — Я «Луноход-один». Я «Луноход-один». Поремский заржал. Засмеялись и остальные. Он обнял девицу, с которой курил, и, проводя по коридору, спросил: — Слушай, а где Тур? — Ну ты и обкурился, — ответила она, повисая на крепком плече. — С кем сейчас забивал косячок? — С каким-то дебилом и волосатой обезьяной в матроске. — Вот эта обезьяна и есть Тур. — Да? А что мы гуляем сегодня? — задал вопрос Поремский. — Когда на человека внезапно сваливаются бешеные бабки, грех не собрать друзей. Согласись, это по-звездному! — Знаешь, — доверительно склонился Поремский к ее лицу, — я сто лет не был у него. Давно этот в туалете изображен? — Это ты про Коха? Так его Тур выбросил, когда расстался прошлым летом. Сейчас он с этим старым козлом. Честно говоря, не понимаю. Такие мальчики к нему клеятся. Ты не из них? Поремский быстро избавился от спутницы и освоился с географией квартиры. Заметив, что Тур исчез в одной из комнат, встал напротив нее перед картиной. К счастью, это был пейзаж в фиолетовых тонах. Поджидая Тура, стал ритмично раскачиваться. Наконец появился хозяин квартиры. Он остановился возле Поремского. — Рерих? — спросил Володя. — Подлинник, — уточнил Тур. — А знаешь, в чем прикол? — произнес Поремский. — Ну? — заинтересовался племянник Жбановского. — Если долго смотреть в ультрамарин неба, увидишь, как появятся и засверкают звезды! Тур стал рядом и принялся медленно раскачиваться. Наконец он увидел. — Во, блин, Кастанеда! — обрадовался он. — Как говаривал Дон Хуан, ищи пограничные ситуации. — Поговорим? — предложил Тур. — Пойдем, — согласился Поремский. Их место у картины заняла девица. Она немного покачалась и разразилась смехом: — А если взять коньяк, то звездочек будет три или лучше пять! — Какие пограничные ситуации ты познал? — спросил Тур. — Между явью и сном, жизнью и смертью, на грани преступления, опьянения, наркотического бреда, — перечислил Поремский. — А грань между женщиной и мужчиной не пробовал? — Нет. Не могу представить, — признался Владимир. — Никогда не общался с гермафродитами и транссексуалами. — Это и не надо. Ну, допустим, представь: в комнате ты и девочка. Гаснет свет. Она медленно расстегивает твои штаны. Приспускает трусы. Начинает покусывать яички. Как ощущение? — Нет слов. Кайф. — Плавно загорается свет. Ты видишь у себя между ног мужскую голову! — Тьфу. Блин, дурак! — передернуло Поремского. — Вот это и есть: между мужчиной и женщиной, когда не знаешь, с кем имеешь дело, и играет роль только процесс! На Тура набросился один из его старых знакомых. Володя прошел в другую комнату. И замер, увидев ее. Девушка неземной красоты с бархатистой кожей весело смеялась, обнажая белые зубки. Он прислонился к косяку. Вдруг для него все пропало, кроме нее. Он невольно любовался каждым ее движением, каждым жестом. Она вскинула на него свои синие глаза. На миг взгляды пересеклись. Девушка удовлетворенно перевела взгляд. У Поремского возникло странное ощущение, что она его давно «пасет». Он пошел на небольшую провокацию. Тряхнув желтыми непослушными волосами, развернулся. Пошел, следя за ситуацией в стекло двери. Она внезапно бросила своих веселых собеседников и кинулась следом. Он вышел в коридор. Дошел до одной из комнат и, заскочив в нее, оставил дверь приоткрытой. Мимо быстрым шагом прошла девушка. Владимир вышел и бросил вслед: — Вы случайно не меня ищете? — Нет, — обернувшись, машинально ответила она. — Уф, — выдохнул с облегчением Поремский, — ну и слава богу! — Сволочь! — прозвучала высокая оценка шутки. — Между прочим, еще сто лет назад, — произнес Поремский, — «сволочь» означало — лучший друг. То есть тот, с кем можно со волочь сани. — А вообще-то, ты мне подходишь. Я коллекционирую белобрысых красавчиков. — Опять неточность. Брысь — это бровь. А они у меня не белые! — У Тура обычно собираются экстремалы. Я вас не знаю. В чем ваш талант? — Я увлекаюсь красивыми женщинами. — И это опасно? — прошептала она. — Смертельно опасно. Красивых ведь намного меньше, чем мужчин с врожденным чувством вкуса. — Вы Казанова? — сделала она предположение. — Нет. Казанове легко. Он не брезгует ничем. Я же имел немного женщин, но все они просто супер, — произнес Поремский, предлагая продолжить разговор в движении. — Скажите, вам важно было начать разговор первой? — Да, — кивнув головкой, произнесла она. — Почему? — Мужчины делятся на два типа. Охотники и жертвы. Я предпочитаю охотников. — Знаете, мы с вами близки. Я делю женщин на волчиц и берущих коровьим покорством в глазах. Так вот, я предпочитаю волчиц. — Значит, мы выбрали друг друга без насилия и принуждения? — сделала она предположение. — Что-то подсказывает мне, что эта встреча принесет одному из нас много горя. В дымном тумане Володя взял ее за плечи и тихонько втолкнул на кухню. Его внимание на миг отвлекло позвякивание в левом углу. Он повернул голову. В фарфоровом блюдце на медленном огне кипели иглы от шприцев. Внезапно стало нехорошо. Не хватало еще подцепить какую-нибудь заразу. Столько ее развелось. Одних гепатитов с десяток. Почувствовав изменение настроя, она вырвалась из объятий. С усмешкой глянула на так испугавшие мужчину железки и вышла. Владимир скользнул в коридор и попробовал открыть входную дверь. Она не поддалась. На стене висела коробка домофона с единственной кнопкой открытия. Но без сигнала снизу замок не срабатывал. Поремский, прикрыв глаза, опустился на пол в ожидании очередного посетителя. Подошла, цокая каблуками, женщина. Склонилась, обдав смесью хороших духов и перегара. Запустила руку в волосы. Помотала головой. Затем расстегнула рубашку и с явным удовольствием пощупала грудную мышцу. Поремский лихорадочно перебирал варианты выхода из положения. Рука уверенно полезла в бумажник, где, ко всему прочему, в нарушение директив, запрещавших хранить документы совместно с деньгами, лежало служебное удостоверение. Володя ловко перехватил руку и, вздрогнув, открыл глаза. Это был хозяин квартиры. Волосатая лапа неожиданно оказалась очень сильной. Он, легко преодолевая сопротивление, подводил руку к горлу. Володя не стал дожидаться, пока его хладнокровно задушат, а, опрокинувшись на спину, вставил колено между собой и оппонентом. Затем в перекате резко выпрямил ногу, Тур, неожиданно для себя, пролетел через шестиметровый коридор и, стукнувшись о вешалку, рухнул. На него попадали висевшие на ней вещи. В дверь позвонили. Володя нажал на кнопку. Раздался голос: — Турист, отворяй. Атаман пришел. Поремский нажал еще раз. Дверь открылась. Он выскользнул на лестничную площадку, вбежал наверх. Упал и замер. Услышал шаги нескольких человек. Затем голос: — Так, значит, нас встречают. Шкет, ты что, совсем нюх потерял? Мухой наверх. Все проверить. Володя быстро сунул документы за стоявшую у стены обувную коробку. Снова распластался. — Есть один, — раздался голос над самым ухом, — датый. — Ща посмотрим, — раздался голос, не предвещавший ничего хорошего. Володя почувствовал удар ногой по лицу и, медленно приподнявшись, приоткрыл глаз. Обстановка могла желать лучшего. Человек восемь здоровых пацанов. Посредине мужик неопределенного возраста в длинном кожаном плаще. В руках пистолет. А в глазах отсутствие даже намека на какие-нибудь сомнения. Кивок головой, и несколько рук его обыскали. — Пустой. — Так не бывает, — произнес человек, называемый Атаманом, — должны быть ключи от квартиры. — Может, кто до нас? — высказалось предположение. — Ребята, вы че? Пушку не надо… — проскрипел Володя голосом алкоголика со стажем. — Я сам щас, как газовая бомба. Ох, хреново! Затем его стошнило, и он издал громкий протяжный звук. Ребята заржали. Главный махнул рукой, и банда ввалилась в притон. Поремский поднялся. Быстренько сбежал вниз. Открыл дверь. Вдохнул свежего воздуха. У подъезда стояла машина «скорой помощи». Задняя дверь была приоткрыта. Стройная сестричка в коротеньком белом халатике, наклонившись, что-то пыталась вытянуть. Он замедлил ход. Раздался голос: — Молодой человек, вы носилки не поможете вытащить? Поремский радостно кивнул. Согнувшись, начал влезать в фургон и неожиданно почувствовал укол в ягодицу. Удивленно оглянулся. Это была она. Посмотрел в распахнутые глаза с прыгающими чертиками и рухнул. Все почернело. Он провалился и полетел. Черти из глаз девицы вырвались и понеслись с ним, закручивая, швыряя из стороны в сторону, увлекая в дикую сатанинскую пляску.

Александр Курбатов после недолгих катаний по Мытищам наконец обнаружил голубое здание без окон и дверей. Это и был НИИ автоматики и приборостроения. На проходную за ним спустился молодой человек и проводил в приемную генерального директора. Указал на мягкий диван коричневой кожи. Сам же уселся на место секретаря и углубился в бумаги. Курбатов, невольно вынужденный рассматривать его рабочее место, несколько удивился некоторым деталям. Календарь с влюбленными зайчиками, зеркало, предназначенное явно не для посетителей, пузырек с жидкостью для снятия лака, стоявший рядом с клеем и емкостью с белой затиркой, предполагали два варианта: либо секретарша временно отсутствует, либо с молодым человеком что-то не так. Ждать директор заставил недолго. Раздался звонок, и секретарь, встав, открыл дверь и произнес: — Прошу. Входите. Курбатова слегка коробили эти манеры. Выросший среди всяческого рода условностей, он рано пришел к убеждению, что хорошие манеры и правила поведения не более чем разновидность обыкновенной глупости. Человек не может надеть со смокингом кроссовки, потому что становится смешон. Пусть надевает, если ему комфортно. А насмешников остается лишь пожалеть, как рабов мимолетных взглядов. Он принципиально не носил галстук. Этот «хомут на шею» не имел абсолютно никакого функционального назначения. Вот и сейчас дверь мог бы открыть сам. Слава богу, не инвалид. Вошел, представился. Навстречу ему поднялся ничем не выдающийся мужчина лет пятидесяти с аккуратным пробором от низкого лба. Он мягко произнес: — Профессор Чабанов Виталий Игоревич. Бывший заместитель Марка Борисовича, вечная ему память. Какой был человечище! Нам не чета! Сейчас таких нет. Измельчал народ. Впрочем, время титанов прошло. Наступила эра творческих коллективов. Когда каждый добросовестно делает свой маленький кусочек, и все вместе моделируют одного гения. Ну что это я о науке расфилософствовался? Рад оказать посильную помощь следствию. Вот, отложил важное совещание. Давайте начнем с конкретных вопросов? — Расследованием убийства столь серьезного человека занимается Генеральная прокуратура. Мне поручено изучить производственную и научную стороны деятельности Марка Борисовича. Он ведь занимался достаточно серьезными вещами? Быть может, причины трагедии кроются где-то недалеко? Расскажите о планах, делах и прочем. Какие велись разработки? Были ли серьезные конфликты? — Наш институт производит современную измерительную технику СВЧ-диапазона: генераторы сигналов, аттеннюаторы, фазовращатели, измерители напряженности поля, приборы для линейно-угловых измерений и дозаторы жидких и сыпучих веществ, конверсионные товары, но это не главное. Основное во втором, закрытом управлении. Там ведутся разработки системы наведения бомб и ракет. И если Штаты нас превосходят в технологиях, то по идеям мы идем на несколько лет впереди. — Вы можете назвать приоритетные разработки, в которых принимал непосредственное участие Марк Борисович? — задал вопрос Курбатов. — Я дам распоряжение. Вам подготовят список направлений и руководителей. Извините, рад бы сам, но в ближайшее время предстоит принять столько дел, вникнуть в темы. Пока сверху не пришлют нового руководителя, иногда годы приходится тянуть воз вридам. Да если и назначат, то неизвестно кого. И, как назло, секретарша в отпуск умотала. Как вы думаете, она также переходит к новому шефу по наследству или надо подыскивать на свой вкус? — Знаете, не в обиду будь сказано, все руководители одинаково заблуждаются, считая, что именно они выбирают секретарей. Все обстоит как раз наоборот. Ну, в этом вам предстоит скоро убедиться на собственном опыте. Ладно. Она была в курсе всех дел? — спросил Курбатов. — С такой фигурой? Не смешите. Шучу. У меня другие правила. Жалко девчонку, но придется ей переменить профиль работы. Слишком она отвлекает от дела. Мне как принципиальному семьянину вообще претит аморальное поведение. Кстати, пообщайтесь с бывшим секретарем парткома. Кажется, уже были сигналы в министерство. Мир, как понимаете, не без добрых людей, дерьма всякого хватает. Знаю, что предшественник Марка Борисовича на женском деле погорел. В советское время за это давно бы выперли. Сколько на моей памяти светлых голов послетало! Но я далек от этого. В тонкостях не разбираюсь. Мне для дела нужен презентабельный и обязательно умненький мальчик, чтоб был в курсе всех событий. — Вы говорите, у него были анонимные недоброжелатели? — уточнил Курбатов. — А причины? — Знаете, наш институт до восьмидесятого был военным. И все начальники отделов, лабораторий, старшие научные сотрудники, младшие научные сотрудники тоже. Однако, когда полковник Марк Борисович Жбановский блестяще защитил докторскую и стал ведущим специалистом в области автономных систем наведения тактических ракет, ситуация несколько изменилась. Не поймите меня неправильно. Я очень уважал его авторитет как ученого. И просто человека. Кстати, при исследованиях разделяющихся самонаводящихся ядерных боеголовок он получил три смертельные дозы. Все, кто с ним работал, умерли, и никто не помнит даже имен, а Марк Борисович только облетел. Ни одного волоска на всем теле… Несколько отвлекся. Кого назначать начальником института вопрос не стоял. Он официально был утвержден приказом. Была другая проблема. Наверху решили, что у него не совсем чисто с шестым пунктом. К диссидентам — профессорам и даже академикам — как-то привыкли. А вот генерала от науки с таким именем иметь было опасно. В любой момент может устроить политический кризис. Кто его знает, что у него на уме? Поэтому в восьмидесятом институт был переведен в статус гражданского закрытого… Многие офицеры — элита, костяк, мозговой генофонд — ушли в войска. Другая часть не смогла расстаться с наукой, любимым делом, в том числе и ваш покорный слуга, и осталась в качестве гражданского персонала. Ну и некоторые затаили обиду за сломанную карьеру. А у Жбановского генеральский китель уже был сшит и до сих пор хранится в шкафу. Психика потрясения не вынесла. Он несколько месяцев провалялся у Кащенко. Слава богу, закончилось все удачно, но время от времени странности и чудачества проявлялись… Знаете, мне действительно некогда. Мы еще увидимся, а сейчас для ввода в дело я дам вам толкового человека, который и поможет вникнуть во все проблемы. Как ученый, я понимаю, любая версия имеет право на существование, пока не доказана ее абсурдность, — закончил речь профессор. Чабанов встал. Подошел к столу и нажал кнопку. Немедленно открылась дверь. Возникла неуклюжая, заплывшая жиром фигура с блестящей головой. Огромные хохляцкие усы делали ее очень похожей на моржа. Курбатов хотел было спросить, не специально ли ему подобрали напарника по весу, но решил промолчать. — Гончаренко, вот товарищ из прокуратуры, — распорядился Чабанов. — Проведешь его по второму управлению, лаборатории пятнадцатая, семнадцатая, тридцать вторая, ну, пожалуй, одиннадцатая. Больше у нас засекреченных разработок нет. Гончаренко повел Курбатова по переходам и лабиринтам. Шли довольно долго. Саша представил, что его на экскурсию ведет живой морж, и, несколько повеселев, задал вопрос: — Гончаренко, а что вы думаете относительно причин убийства? — Вопрос не по зарплате, — ответил «морж». — Ну что ж, а как насчет секретарши? — Она, конечно, мозги может любому расплавить, но вся искусственная. Предпочитаю натуральных. — Это как? — заинтересовался характеристикой Курбатов. — Чтоб было за что подержаться. Эффектная блондинка с синими глазами и золотистой кожей, а на деле: краска, цветные линзы и солярий, — пояснил Гончаренко. Подошли к двери без опознавательных табличек. Гончаренко произнес: — Вот. Лаборатория номер пятнадцать. Из-за двери раздавались звуки. Гончаренко постучал. Никакой реакции. Тогда он принялся колотить в нее кулаком. Шум смолк. Через некоторое время «морж» еще раз тихо стукнул костяшкой пальца по металлической ручке. Дверь немедленно открылась. Курбатов невольно опустил голову. Появился небольшого роста коренастый крепыш. Он радостно оглядел двоих плотных мужчин. Для определения наличия паров этилового спирта не требовалось глубоко втягивать воздух. Достаточно было не страдать гайморитом. Гончаренко, показывая рукой, представил: — Семеонов Эдуард Робертович. Начальник пятнадцатой лаборатории. — Курбатов Александр Михайлович, старший следователь Генеральной прокуратуры. У меня к вам несколько вопросов. После чего начальник вышел. Дверь за ним захлопнулась. Он вынул из кармана ключи и открыл соседнюю, приглашая войти. Александр и Гончаренко устроились в креслах. Неожиданно «морж» начал первым: — Виталий Игоревич отзывался исключительно хорошо относительно ваших человеческих качеств и называл в числе наиболее перспективных ученых. — Чабанов? — искренне удивился Семеонов. Курбатов заметил на лице начальника лаборатории некоторое замешательство. Он кашлянул и произнес, обращаясь к своему провожатому: — Простите, в связи с таким понятием, как тайна исповеди, прошу оставить нас наедине. — А в связи с понятием государственная тайна я не могу позволить вам такую роскошь, — неожиданно твердо ответил «морж». Вмешался в разговор Семеонов: — Знаете, Гончаренко, я давал подписку. И я несу персональную ответственность перед государством, и прежде всего, своей совестью. А встречаться наедине я могу с кем угодно. Александр Михайлович, может, попьем пивка вечерком? — А вам разрешено без него? — кивнул с улыбкой в сторону надувшегося толстяка Курбатов. — Без него я даже с родной женой не имею права! — в тон ему подтвердил Семеонов. Гончаренко поднялся, насупился и вышел. Начлаб немедленно оживился: — Простите за наши, так сказать, местечковые разборки. — Не боитесь, что доложит вышестоящему начальству? — Нет, — ответил ученый, — мне нечего опасаться. Как вы слышали, я выдающийся исследователь. Конечно, несколько неловко за столь лестную оценку, но сказать ничего хорошего о Чабанове как ученом не могу. — А что он за человек? — спросил Курбатов. — Обыкновенный. Не знаю. Мы близко не контактировали. Может, как человек он и неплохой. — А Жбановский? — перевел разговор Курбатов. — Противоречивая была личность. Но, как и все гении, имевшая на это право, — произнес Эдуард Робертович. — Убийство могло быть каким-нибудь боком связано с тематикой вашей работы? — Теоретически — да. Но не в большей корреляции, чем пожар на Останкинской башне. Тема у нас действительно закрытая, но, честно говоря, пустячная и никому не нужная. Это даже хорошо, что не могу распространяться о ней, иначе было бы очень стыдно. Я думаю, ее засекретили, чтобы никто не узнал, какие деньги ухнули на безделушку. Жбановский нами даже не интересовался. А по поводу новых разработок, кроме секретаря, никто не сможет вам помочь. — В вашем определении невольно проскакивает уважение. Обычно таких называют секретаршами. — Секретаршами называют не таких. Поверьте, есть отличие помощника руководителя от обыкновенной секретутки. Впрочем, я думаю, вы еще измените свое мнение. Обиженный «морж» вновь потащил Александра по лабиринтам в противоположное крыло. Остановились у очередной двери. Она, естественно, также была заперта. Однако открыли после первого стука. Гончаренко, не желая еще раз подвергнуться гонению, только за—глянул и остался в коридоре. Курбатов вошел. Окинул взглядом помещение. Столы, компьютеры, бумаги, шкафы с литературой. Открывший продолжал стоять у двери, ожидая дальнейших указаний. Трое сидели за абсолютно чистым столом и смотрели азартно горящими глазами на внезапно возникшее препятствие. Курбатов удовлетворенно отметил прямоугольник колоды карт, выпиравший в районе кармана одного из сидевших. После чего произнес: — Мне нужно пообщаться с начальником лаборатории. Поднялся кавказского вида мужчина с тоненькими усиками над губой и произнес: — Гигишвили Шота Виссарионыч. — Я следователь Генпрокуратуры. Занимаюсь делом Марка Борисовича. Можем мы поговорить наедине? — спросил Курбатов. И, видя некоторое замешательство кавказца, добавил: — Если, конечно, вы не ловите мизер. Его слова произвели эффект фокусника, доставшего из цилиндра слона. — Дарагой, скажи, как догадался? — удивился нач—лаб. — Нэ забывайте, где и кем я работаю. Нас учат читать мысли по морщинкам у глаз. Исследователи быстро разложили карты. У Гигишвили действительно был мизер. С дыркой, но не ловился. Радостный начальник станцевал «лезгинку» и вы—гнал подчиненных курить. Курбатов спросил: — Могли исследования вашей лаборатории привлечь внимание потенциальных конкурентов? — Нэ смэши. У них это уже давно есть. Мы занимаемся слизыванием с готового аппарата, — пояснил Гигишвили. — Но, сделав аналог, вы можете повлиять на рынок и уменьшить их прибыль? — предположил Курбатов. — Ничего мы им нэ сдэлаем. К тому времени, как у нас выйдет опытный образец, у них это уже настолько устареет, что будут доплачивать за утилизацию! — К-какой же смысл всей этой работы? — Временами Курбатов начинал заикаться. — Есть такое понятие «госзаказ». Лет пять назад нэкто очень мудрый спланировал, что нам нужна эта фыгня, и забил дэньги под тему. Теперь она никому нэ нужна, но фынансыруют лишь ее. Естественно, средства перераспределяются, а Шотик должен прикрывать своим волосатым задом весь институт! — Гигишвили завелся. И зря, Курбатов уже потерял интерес к нему.

Очередное путешествие с «моржом» основательно утомило. Курбатов почувствовал легкую одышку. Но внезапно сопровождающий остановился, молчаливо давая понять, что наконец добрались. Сначала Александр обрадовался, затем, внимательно осмотревшись, удивился и, наконец, гневно приблизился вплотную к Гончаренко и спросил: — Мы к-куда пришли? — Лаборатория тридцать вторая, — ответил Гончаренко. — А это? — Александр указал на соседнюю дверь. — Это пятнадцатая, — пояснил «морж». — Так какого же х..?! — взорвался вспотевший следователь. — Было сказано: пятнадцатая, семнадцатая, тридцать вторая… Александр внимательно посмотрел на Гончаренко и произнес: — А вы в этом учреждении чем занимаетесь? — Выполняю особые поручения начальства, — прозвучал неуверенный ответ. — А мозги мне компостировать тоже начальство поручило? — обходя его, процедил Курбатов. — Отвечай. По собственной глупости ты меня таскаешь или выполняешь приказ? — Конечно, я сам дурак. Не подумал. Верить ему у Курбатова оснований не было. Общение со следующим начальником лаборатории также не дало никаких результатов. Хотя почему? Отсутствие результата — тоже результат. Итак: налицо если не явное вредительство, то попытка саботажа наверняка. Чего стоит этот ластоногий помощник! Первое впечатление: ходят ребятки, держась за руки, и распевают песенки. Кто автор сценария? Естественно, ценитель мальчиков, скорбящий, но не сильно о потере любимого шефа. «Да, господа интеллигенты, уж мне-то не знать, что внутри каждого НИИ кипят поистине бразильские сериалы? Пора менять тактику. Кто может раскрыть все подводные течения? Человек должен ничего не бояться, не обладать комплексами благородства, быть слегка обиженным. Такие попадаются в основном на кладбище, но иногда среди пенсионеров и пионеров», — рассудил Курбатов. Александр отправился в отдел кадров. Он знал реакцию начальников на расспросы подчиненных через голову. Поэтому постучался в обитую красным дерматином дверь с золотой рельефной табличкой. Кабинет начальника отдела неприятно поразил роскошью обстановки. Дорогая ореховая мебель, кожаные глубокие кресла, жалюзи, кондиционер, жидкокристаллический монитор, плазменный телевизор. За огромным обтекаемым угловым столом, удачно вписываясь в интерьер, сидел внушительного вида мужчина. Для полной гармонии не хватало лозунга: «Кадры решают все!» Курбатов отметил заторможенную реакцию либо отработанный рефлекс. Начальник оторвал голову от бумаг через секунду после того, как Александр вошел. Причем, судя по лицу, интересного в них не было ничего. Когда, желая удостовериться в догадке, он сделал шаг к столу, лист был немедленно перевернут чистой стороной вверх. Сквозь огромные роговые очки хозяин кабинета смерил вошедшего взглядом апостола Петра, решающего: пропустить — не пропустить. Курбатов умел сбивать с таких спесь, ибо знал, как при произношении волшебного слова «прокуратура» происходят метаморфозы и не с такими личностями. Он слегка кивнул и представился: — Генеральная прокуратура. Следователь по особо важным делам Курбатов. Надменный начальник сразу куда-то испарился. Вместо него возник гостеприимный хозяин. Выскочив из-за стола, стал жать руку и предлагать свои услуги. Осторожно поинтересовался ходом следствия. — Знаете, мы отрабатываем несколько версий, — начал Курбатов, — поэтому необходима ваша помощь вот в каком плане. Поручите кому-нибудь составить для меня план последних, скажем за год, назначений, понижений и прочих перемещений. И второе: хотелось бы посмотреть личные дела всех уволенных за последний год. — И все? — обрадовался начальник. — А вы можете больше? — заинтересовался Курбатов. — Кадры могут все, — был брошен лозунг. — Тогда чемоданчик с долларами и самолет… — высказал пожелание Александр. Когда на следующий день Курбатов сидел в выделенном ему кабинете, раздался мелодичный звук, и возникло явление, весьма приятное глазу. В ручке нежное создание сжимало тяжелый «дипломат». Бедняжку даже слегка перекосило. Явно не понимая смысла заученной фразы и от этого сильно смущаясь, девушка положила «дипломат» на стол и произнесла: — Ваш самолет… Так просили передать. На «дипломате» с надписью: «Осторожно, баксы» появилась модель СУ-27. — Передайте от меня огромную благодарность за проделанную работу и горькое сожаление по поводу недооценки возможностей. Честное слово, если бы знал, то заказал бы совершенно другое. Видя растерянное лицо девушки, пытавшейся запомнить фразу, смысл которой уже ускользнул от него самого, Курбатов рассмеялся и просто со всей открытостью объяснил: — Это я пошутил вчера: самолет и «дипломат» с баксами. А ваш начальник кадров оказался на уровне. — Тогда понятно, — успокоилась девушка. — Скажите, а если я попрошу его выделить мне вас в качестве помощницы, вы не сильно будете протестовать? — Ну, в общем, нет, — ответила она, заливаясь румянцем. — Идите же и передайте, что ненасытный прокурор требует человеческую жертву, — произнес следователь. Девушка выскользнула за дверь. Курбатов, еще сияя, вскрыл «дипломат». Вынул содержимое и поморщился, увидев научный труд, который ему принесли. Явно работал целый отдел в авральном порядке. На трехстах страницах принятые и уволенные, дежурные сантехники, электрики, уборщицы, ушедшие в декрет и совмещавшие должности на период отпуска, и так далее. Напрашивалось два вывода: либо опять перестарались, либо явное желание загрузить следствие. Нет. Этим займется ангелочек. А вот и она с несколькими делами под мышкой. Девушка произнесла: — Александр Михайлович разрешили! А это дела уволенных. — Как вас зовут? — Татьяной. — Танюш, вот этот талмуд мне явно не зубам. Сделайте, пожалуйста, выборку по серьезным перемещениям, без всяческих декретов. Да, и еще один вопросик. Секретарша, что вы о ней можете сказать? — Без нее становится скучно. Она такая веселая. Ее все любят, и вообще такое ощущение, что у нее нет проблем совсем. Я очень удивлюсь, если у нее окажутся недоброжелатели или враги. А уж поклонников толпы. — А у вас? — Я серая мышь! — Убейте того, кто внушил вам такую глупость! — посоветовал Курбатов, раскрывая дело. «Краснов Иван Иванович, 1945 г. р. — полковник, заместитель по политической части института. В 1980 г. уволен по сокращению кадров. В 1980 г. принят на работу в должности начальника клуба с сохранением должностного оклада. В 2002 г. уволен по достижении пенсионного возраста». «Чернов Исакий Исаевич, 1946 г. р. — полковник, секретарь парткома. В 1980 г. уволен по сокращению кадров. В 1980 г. принят на работу в должности секретаря парткома с сохранением должностного оклада. В 1991-м в связи с прекращением деятельности КПСС переведен на должность заместителя генерального директора по воспитательной работе. В 2002-м уволен по достижении пенсионного возраста». Остальные интереса не вызвали. Разве вот этого следует проработать: «Кормушкин Сергей Степанович, мнс, снс, начальник лаборатории, зам начальника отдела. Кандидат технических наук, изобретения, научные труды, награды. Допуск к материалам „особой важности“. Уволен в 2003 г. по собственному желанию». В заявлении ни тени обиды, но и причин, побудивших успешного с виду ученого, которому загранпаспорт светит не раньше чем через пятнадцать лет, пойти на этот поступок. Хотя сейчас и на Родине мозги могут неплохо устроиться. Надо проверить. — Танечка, прервитесь на секундочку, — попросил Александр. — Что вы можете сказать о Кормушкине? Где он сейчас? — В Штатах. — Как? Ведь режим секретности еще никто не отменял. — Поехал к родственникам в Тбилиси. Сел на самолет и улетел в Лос-Анджелес, — объяснила простую схему Татьяна. — А Чернов, Краснов? — Были такие два старичка. Они всегда вместе ходили. Над ними любили поиздеваться. Однажды на Новый год в юмористической газете их изобразили с одним туловищем и о двух головах! Хотя, говорят, в старые времена обладали очень большой властью. Их держали скорей из жалости, чем за какие-то заслуги. Там есть адреса. Курбатов решил навестить сначала секретаря парткома, проживавшего в соседнем доме, впрочем, как и бывший замполит. Но секретарь жил на третьем этаже, а замполит на шестом. Курбатов любил мысленно рисовать обстановку по характеристике хозяина. Иногда совпадения получались даже в мелочах. Это волновало. Если не получалось, то забывал через секунду. Вот и сейчас представил почему-то кабинет, увешанный портретами вождей, картинами полководцев, красными знаменами, которые на майские и ноябрьские митинги снимаются со стен и разукрашивают в праздничные цвета серые колонны несчастных людей, у которых отняли страну, идеалы, сбережения и веру в источники существования. Как, в принципе, была бы страшна эта толпа, если бы она просто молча шла, не расцвеченная флагами и счастливыми физиономиями различного рода предводителей. Открывший дверь пожилой мужчина был слишком гладкокож для своих лет. — Чернов Иван Иванович? — Да, — с готовностью ответил пенсионер. — Добрый день. Вы в курсе того, что случилось с академиком Жбановским? — Да, конечно. — Я следователь Генеральной прокуратуры Курбатов. Разрешите задать несколько вопросов? — Да, конечно. — Вам по долгу службы ведь приходилось разбирать жалобы, анонимки и прочее? — Да, конечно. Следили за моральным обликом коммунистов, и такого безобразия не было. — Вот в отношении Марка Борисовича бывали, говорят, сигналы? — спросил Курбатов. — Кто говорит? — А вы кого-то боитесь? — Нет, конечно, — ответил любимым словом пенсионер. — Просто любопытно. — Профессор Чабанов, — объяснил свою осведомленность Курбатов. — Тогда понятно, — успокоился бывший партработник. — Ну, вообще-то Жбановский как руководитель был достаточно жесткий, недовольные были. Но открытых выступлений не случалось. А анонимки была директива ЦК КПСС не рассматривать, а проводить тайную проверку фактов и выявлять личности анонимов. — Проводили? — Да, конечно. — Выявили? — Нет, конечно. Письма были отпечатаны на машинке не нашего учреждения. Отправлены из разных почтовых отделений. Содержали практически одну и ту же информацию. Как правило, грязный поклеп и небольшой факт неподобающего поведения. Мы пришли к выводу, что автор один. — Мы — это кто? — попросил уточнить Курбатов. — О них, кроме меня, знал только замполит, — ответил Чернов. — Они сохранились? — Уничтожены, — произнес бывший секретарь парткома. — Ну а какая часть повторялась чаще всего? — Гадость насчет психического здоровья Жбанов—ского, пошатнувшегося после того, как ему не дали генеральских погон. — А насколько это соответствовало истине? — Генералом он действительно должен был стать, но не стал, а вот остальное полнейший бред. — А что скажете насчет Виталия Игоревича Чабанова? — Знаете, в науку мы старались не лезть. Нас больше занимали человеческие качества. Он проявил высочайшие моральные устои. Семьянин. Никогда не был замечен в аморальном поведении. Он вообще от женщин шарахался. Партийные взносы платил всегда первым. — Ну, спасибо. До свиданья, — поблагодарил Курбатов. Затем заодно посетил и второго. Задал ему те же вопросы. Получил почти те же ответы. «Этот человек совершенно не умеет говорить. Уму непостижимо, как он мог сделать карьеру замполита. Впрочем, бывший президент и бывший премьер, не умея разговаривать, вон какие карьеры сделали! — задумался Курбатов. — Странно, помню только голоса и интонации, а вот что они говорили? Ни одной мысли, ни одной фразы, ну разве та, избитая, которую уже тогда произносить было пошло, насчет „получилось, как всегда“. Какой-то слишком положительный Чабанов получался. А Александру он совсем не нравился. Обычно такие правильные несчастны в браке по причине своего занудства. Желая проверить предположение, покидая жилище бывшего замполита, Курбатов произнес: — Красивая, наверное, у него жена? — Ничего не могу сказать. Ее никогда никто не видел. Дверь захлопнулась. А вот это интересно. Никто и никогда — слишком интригующе. В Курбатове проснулся охотничий азарт. Он понял, что эту ночь проведет на свежем воздухе, и отправился к месту жительства Чабанова. Пыхтя, обошел дом, в котором обитал профессор Чабанов. Вычислил его окна и, припарковав свою «Таврию», устроился, вооружившись серьезной японской оптикой. Единственным неудобством была невозможность вздремнуть. Часа через два появился объект наблюдения. В одной руке Чабанов нес «дипломат», в другой — прозрачный пакет с четырьмя-пятью килограммами зрелых бананов. Курбатов даже присвистнул от неожиданности. Он не представлял, что можно съесть больше двух штук. Ну, допустим, на спор килограмм. Шторы не раздвигались. Стемнело. Включился свет. Разобрать, что происходит, не было никакой возможности. Александр начал позевывать. Еще мгновение — его сморил бы здоровый сон человека с чистой совестью. Вдруг штора отодвинулась. К окну подошел обнаженный до пояса профессор и уставился вдаль. Курбатов, пытаясь заглянуть в глубь комнаты, начал перестраивать фокус. Неожиданно волосатая обезьянья рука легла на плечо Чабанова и, резко дернув, заволокла в глубь комнаты. Наблюдатель не успел определить породу примата, но сомнений в гигантской силе не оставалось. Наутро Курбатов заскочил в управление. Турецкий беседовал с Рюриком. Александр, воспользовавшись тем, что собеседники смолкли, с ходу задал вопрос: — А где Володька? — Исчез. Рюрик сейчас пойдет по его следу. А у тебя как дела? — Так, копаю помаленьку. Пока топчусь на месте. Знаете, нужна «наружка» с хорошей аппаратурой. — Есть идеи? — заинтересовался Турецкий. — Да. Надо выяснить, кто живет в квартире с профессором Чабановым. — Чует мое сердце, что готовишь ты нам сюрприз, — произнес Турецкий, прищуривая глаза. — Вам, Александр Борисович, персональный. Сначала можно вопрос? Как вы относитесь к красивым женщинам двадцати восьми лет? — Эх, молодежь, молодежь! Я в твои годы… — Это, знаете, анекдот: «Я понял, что люблю только ровесниц. Со страхом жду старости». — Курбатов засмеялся. — Так, а у тебя что, проблемы? — У меня проблемы. Между прочим, не столько касаемо общения, сколько отношения к авиации. Я ведь совсем недавно подвергся такому стрессу! — Ну это страшный комплекс! — произнес начальник. — Не ловите меня на «слабо». Знаете, как летят из Владика в Москву японцы? — спросил Курбатов. — Дай представлю. Неужели в кимоно и с ножами для харакири наготове? — произнес Турецкий. — Хуже. Раком. Становятся у окошка с расширенными глазами и стоят все восемь часов. Они не могут осознать, что все это земля, земля, земля. Причем не какая-нибудь пустыня, скалы, джунгли. А пригодная для комфортного проживания, богатая неисчерпаемыми ископаемыми. Дозаправку делали в Красноярске, так половина разбежалась, думая, что долетели. Насилу повылавливали. А населения на их жалких островках сто миллионов! Против наших ста пятидесяти!.. Да, о деле. Секретарша Жбановского, слухи о которой просто невероятны, через два часа после убийства вылетела в город Сочи. Необходимо срочно взять показания. Я не могу, надо весь институт перепахать. — Ты аккуратней там. Плуг не затупи, — вставил Елагин. — А будешь возникать, с собой возьму и отдам на растерзание, — произнес Курбатов. — Так что? Тряхнете стариной? — Может, Рюрика заслать? — задумался Турецкий. — Полетишь? — Смотрите, как напрягся! — засмеялся Курбатов. — Ему сейчас плохо станет. Боится он красивых. А они это чувствуют, и начинается такое… страшно становится за Елагина. Опять же, пока след свежий, надо пускать по нему. — Уговорил. Так и быть, Сочи я беру на себя. Ты рой свой институт, Рюрик постарается найти Володьку. У него неплохо получается. Вот адрес. Где Малая Бронная, объяснять не надо? — оборачиваясь к Елагину, спросил Турецкий, несильно огорчившись необходимости слетать на море. — Это вся информация, которую мне удалось по ней накопать, — произнес Курбатов, протягивая два исписанных листка бумаги. — Ох, завидую я вам!

— Кость, ты никуда отъезжать не собираешься? — задал вопрос по телефону Турецкий. — Нет, если не случится ничего экстраординарного, то собираюсь часов до десяти посидеть. — А как посмотришь на эксплуатацию личного шофера? Мне в одну сторону, — произнес Турецкий. — До аэропорта. — Бери, но в последний раз, — предупредил Меркулов. — Саня, сколько можно говорить, что тебе положен служебный автомобиль с персональным водителем. Потрать полдня, побегай по управлению делами, разберись и выбей. Ты что думал, мне все эти блага тоже на блюдечке принесли? Сидит там бухгалтер и подсчитывает экономию за твой счет. А с нее себе премию начисляет. — Некогда. Вот получу передышку, еще и секретаршу выбью, — пообещал Турецкий. — А вот в этом я тебя поддерживать не собираюсь. — Ну тогда, если я вернусь раньше восьми, то ты его еще разочек пошли во Внуково. — Куда летишь? — Естественно, в Сочи, — ответил Турецкий. Он заскочил в шоферскую. Водители резались в домино. Александр Борисович мог понять все, кроме жизни, потраченной на убийство времени. Он выхватил глазами меркуловского водителя и скомандовал: — Филипыч, на выезд. Меня срочно во Внуково. Вернешься один, — поставил задачу Турецкий. Не принимавший участия в игре пожилой мужчина встал и вышел, недовольно ворча: — Совсем загонял, Борисыч. Я же знаю, что тебе свой положен. Думаешь, хорошо устроился? Филипыч туда, Филипыч сюда. — Так ты что, работу свою не любишь? — по пути к стоянке спросил Турецкий. — Чего это ты так решил? — Ну не нравится тебе ездить, иди в сторожа. Вот кого никто не дергает. — Нет, без руля мне нельзя, — констатировал водитель. — Филипыч, а почему ты в домино никогда не играешь? — продолжил допытываться Турецкий, зная, как пустяковый разговор располагает к себе человека. — Терпеть не могу убивать время, — последовал неожиданный ответ. — Да? И чем же ты занимаешься, пока ждешь начальство? — Медитирую, — объяснил Филипыч. Турецкий зашел в управление аэропорта. Дежурный немедленно выписал ему билет на ближайший самолет. В ожидании посадки Александр Борисович развернул бумажный лист с набросанной Курбатовым информацией и набрал номер на мобильнике. В ответ прозвучало: — Обломись! Я не я, а мой автоответчик! Если хочешь, можешь оставить сообщение. Пока-пока. Он не стал терять время на объяснения с неведомым почтовым ящиком. А просто отключил аппарат. Полтора часа — и в раскрывшиеся двери лайнера ударил горячий влажный воздух. Турецкий вышел. Как старых знакомых оглядел далекие вершины, окружавшие адлерскую долину. Нет. Никакой Запад не сможет сравниться с этой первозданной красотой. Цветущие магнолии, безумно чистый воздух, сумасшедшее сочетание моря и гор. Место, созданное для любви. Стояла дообеденная жара, когда все обитатели санаториев и домов отдыха проводят время исключительно на пляже. Турецкий добрался до турбазы «Кудепста». Тоскливо посмотрел на сотни ступеней, которые предстояло штурмовать. Напротив же, на пути к пляжу, красовался корпус гостиницы «Бургас». Не колеблясь, он направился к нему. Там нашел администратора и завладел на сутки одноместным номером. Немедленно принял душ. Переоделся и направился на пляж, надеясь исключительно на свое чутье. Разделся. Прошел по глубоко выдающемуся в море мостику. Секунду постоял на краю и бросился в море. С наслаждением уплыл за буйки. Минут через двадцать вернулся, вышел на пляж и увидел ее. Приблизился. Перед ним в шезлонге лежало совершенное тело бронзового цвета. Рядом было свободное место. Турецкий проворно сбегал за лежаком и бросил его поблизости. Лег. Почему-то в голову ничего не шло. Ему просто было хорошо вот так лежать под южным солнцем, под шум моря, крики детей и чаек и чувствовать неподалеку молоденькую женщину, как будто он с ней. Прошло полчаса. Турецкий почувствовал, как начинает попахивать жареным мясом его тело. Неожиданно она произнесла: — Я на отдыхе принципиально ни с кем не знакомлюсь. — Я и не собирался, — ответил Турецкий. — Это плохо, — прозвучало в ответ. — Почему? — Я подумала: «Вот лежит очень скромный человек, которому понравилось мое тело. Он перебирает в голове сотни вариантов, как познакомиться с девушкой, и не может решиться». А оказывается, все проще. Вы извращенец, получающий удовольствие от лежания рядом. — Хотите знать правду? — Нет. Здесь с такой фразы всегда начинается интересная ложь с одной целью: забить уши девушке. — Ладно, не буду. На самом деле я просто в командировке на один день. И даже не могу рассчитывать пригласить вас на ужин. Через два часа улетаю в Москву. — Как там погода? — Как всегда. Никак. — Ну тогда другое дело. Просто каждый козел считает, что я приехала сюда именно затем, чтобы скрашивать его старость на курорте. Три дня не разговаривала с нормальным человеком. Никогда больше одна не приеду! Представляете, я какая-то приманка для придурков. А чем вы занимаетесь? — Задаю вопросы, — ответил Турецкий. — Слишком загадочно, чтобы быть правдой. — А если я скажу, что специально прилетел сюда, чтобы побеседовать с вами? — Вы знаете мое имя? — Да, — честно ответил Александр Борисович. — Вы подло провели разведку? — гневно приподнялась девушка. — Не хочется портить вам отпуск, но с Марком Борисовичем случилось несчастье, — разворачиваясь к ней, произнес Турецкий. — Что-нибудь серьезное? — испуганно спросила она. — На него было совершено нападение. Он скончался. Я следователь Генеральной прокуратуры Турецкий, — нарочно принизил свою должность Александр Борисович. — Поплыли к буйкам, — предложила секретарша. — Вы себя достаточно уверенно чувствуете? — обеспокоился Турецкий. — Думаю, что да. Понимаете, я относилась к Марку Борисовичу с большим уважением. Он был для меня как бы учителем. Его ум, энергия, умение организовать дело просто поражали. Мне его так жаль…

Они подплыли к буйку. Девушка схватилась за него. Турецкий плавал поблизости. С берега они напоминали простую беззаботную парочку. Однако разговор шел более чем серьезный. — Когда это произошло? — спросила она. — Через два часа после вашего отлета. Расскажите о последнем дне. Постарайтесь вспомнить детали. Это важно. — Ничего особенного не было. Пятница — конец недели. Марк Борисович любил такие дни за возможность заняться творческой работой. Когда я убегала, он занимался расшифровкой результатов последних испытаний по проекту «Умная пуля». — Извините, можно узнать поподробнее, что это за «пуля не дура», — заинтересовался Турецкий. — Так это его давняя мечта. После всплеска терроризма, когда единственным выходом стало адресное уничтожение бандитов, он ни о чем другом и думать не мог. Два года он потратил на создание нового оружия: управляемой пули. Она сама находит цель. — И как далеко продвинулась разработка? — подплывая ближе, задал вопрос Александр Борисович. — Были проведены испытания макета. И по-моему, с неплохими результатами, — прозвучал ответ. — Но мы подняли весь перечень секретных научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ и не нашли ничего подобного, — недоумевая, произнес Александр. — Он принципиально не засекречивал, чтобы можно было брать материалы на дом. Академик говорил, что знает по опыту: чем сильнее засекретить разработку, тем пристальней к ней окажется внимание потенциальных противников. Даже Чабанов не знал. В курсе работ были только я и Женя Степанов. Это, кстати, его изобретение. А Жбановский всегда выделял молодых и талантливых. Едва выслушав, хватался за идею, делал из мечты реальность. — Значит, в чемоданчике могли быть сведения об «умной пуле»? — предположил Турецкий. — Можете не сомневаться, — подтвердила, отталкиваясь от буйка, секретарша. — Они там были. — Ладно, спасибо за помощь, — поблагодарил он, беря направление к берегу. — Вы когда обратно? — Через три дня, — ответила она. — Тогда нам придется еще раз встретиться. — А вы улетаете сегодня? — В семь вечера. — А в нашем институте будете? — Завтра с утра, — ответил Турецкий, решив, что стоит своими глазами взглянуть на чудо инженерной мысли. — Знаете, у меня небольшая просьба. Я брала с собой видеокамеру. А кассета заклинила. Вы не могли бы прихватить ее с собой и отдать Жене Степанову. У него руки золотые. Скажете, я попросила. В полете Турецкий задумался. Вынул камеру. Повертел. Нажал на клавишу выброса кассеты. Раздался негромкий звук работающего механизма. Крышка наполовину выехала и остановилась. Он внимательно осмотрел щель и обнаружил кусок ракушки. Вытащить его не составило большого труда. Кассета выпрыгнула. В этот момент аккумулятор разрядился и дисплей погас. Александр бросил ее в карман своей сумки. Откинул назад спинку кресла и мечтательно закрыл глаза. Девушка ему действительно понравилась. И главное — повода для повторной встречи искать было не надо. Приехав домой, Турецкий радостно обнаружил, что жены нет дома. Она обладала странным свойством предугадывать увлечения мужа. Александр мог свободно работать в гареме падишаха, и она не проявила бы ни одной эмоции. Но стоило на горизонте появиться «той самой», срабатывало безотказное женское чутье. Он открыл холодильник. Вытащил кастрюлю с борщом. Налил тарелку и поставил в микроволновку на две минуты. Так было быстрее, терять время в Москве было непозволительной роскошью. Набрал номер Курбатова: — Алло, Сашок? — Александр Борисович? Вы уже? — Да. Слушай внимательно. Проект «Умная пуля» о чем-нибудь говорит? — Первый раз слышу, — ответил Курбатов. — Вот видишь. А работаешь в институте третий день. Есть основания полагать, что именно им он и занимался в день убийства. И в похищенном чемоданчике не что иное, как материалы по этой разработке. — Чабанов даже не упомянул об этом, — ответил следователь. — Вполне вероятно, что он и не знал. С ним осторожней. Что-то темнит. Найдешь Евгения Степанова. В курсе разработки, кроме него, была только секретарь. — Вы ее назвали секретарь? — Я такие вопросы по телефону не обсуждаю, — обрубил Турецкий. — Понятно, — обрадовался за начальника Курбатов. — Что это у вас пикнуло? — Да так, в печке борщ разогреваю. — Сколькидневный? — Что? По-русски спроси, — попросил Турецкий. — Сколько дней назад сварен? — уточнил Курбатов. — Не знаю. Вчера еще не было. А что, это важно? — У меня дед был на Кубани. Старый казак с «георгием». Так ел борщ только на третий день. Он тогда бахчу сторожил. Бабка с пяти утра начинала колдовать. Собирала и чистила овощи, капусту, когда было, мясо. Затем несколько часов варила. А после самое главное. Заправка. Обязательно бралось старое желтое сало. Мелко рубилось, обжаривалось и высыпалось в кастрюлю. Мать так и до сих пор не смогла понять, зачем. А меня дед научил разбираться в тонкостях. Если ему случайно приносили борщ на второй или, скажем, на четвертый день, после первой ложки содержимое судка летело в канаву! Не утомил? — Я не гурман. Поем вчерашний. Спасибо за аппетитную сказку. Александр Борисович сел за стол и только поднес ложку к губам, как вернулась жена. Ирина устало водрузила пакеты на стол прямо перед носом Турецкого и задала извечный вопрос: — Ты где был? — Когда? — попытался уточнить Турецкий, понимая, что началось. — Весь день. На службе его нет. Мобильник не отвечает. В доме нет ни пакета молока. Мне приходится переться в магазин. Тащить тяжеленные сумки. — Ну не надо было. Я бы купил. — От тебя дождешься. Ты, быть может, в свою командировку на неделю улетишь, а предупредить родную жену забудешь. Ну, где был? Только честно, я ведь все знаю. — Ну если знаешь, зачем повторяться? — попытался уйти от допроса Турецкий. — Хочу проверить твою честность, — ответила Ирина. — Я ведь по глазам вижу, что что-то неладно. — Летал в Сочи. Беседовал со свидетелем, — честно признался опытный следователь, прекрасно понимая, что в разговоре с женщиной это далеко не лучшая линия поведения. — Свидетель женщина? — догадалась Ирина. — Да, — сказал Турецкий. — Молодая? — Двадцать семь лет. Мне в дочки годится, — попробовал доказать абсурдность обвинений Турецкий. — Вот видишь, она в дочки годится, а ты, старый козел, никак не перебесишься? — завелась жена. — Ирина, сколько раз тебе повторять? Не используй этого слова в любых перепалках. Ты женщина горячая. Обзовешь в очереди хама, а он окажется из бывших уголовников. А на их жаргоне это слово обозначает пассивного гомосексуалиста. Могут заставить отвечать. Вошла Нина с надутыми губками. Ирина смолкла. Дочь произнесла: — Папа, вечно ты на телефоне висишь. Мне должны насчет завтрашних занятий позвонить. — Еще два звонка, и аппарат в твоем распоряжении. Дочь ушла. Александр начал набирать номер. Не—ожиданно раздался Нинкин крик из комнаты: — Пап, а это что за кассета? — Это так, по работе, — беззаботно ответил Турецкий. Ирина заинтересованно развернулась. Александр немного замялся и добавил: — Я даже не знаю, что там. — Нина, иди поговори по телефону, а мы с папой посмотрим! — приказала жена. — Ты не боишься увидеть там горы расчлененных трупов? — начала пугать дочь. — Нинка! — прикрикнула мать. Девчонка исчезла, хлопнув дверью. Александр понял, что доводы относительно непорядочности просмотра чужих кассет без ведома хозяев в данном случае не подействуют, и, вставив кассету в адаптер, включил воспроизведение. На пляже лежала, бегала по прибою, бросалась в волны бронзовая блондинка. Ей было очень весело. Белоснежные зубы и небесно-синие глаза просто светились с экрана. — Кто это? Судя по напряженности голоса, Александр понял, что, какое бы оправдание он себе ни придумал, оно не будет иметь никакого эффекта. Приговор был уже вынесен. — Это секретарша Жбановского. Она проходит у нас по делу об его убийстве. — И ты, помощник генерального прокурора, лично летал ее допрашивать? — Некого было послать, — честно объяснил Александр. — Турецкий! Могу поспорить, если бы она была страшной и старой, ты сам бы не полетел. А раз молоденькая проститутка! — Почему сразу проститутка… — А что это ты так возмутился? — Не понимаю, что тебя задело? — начал заводиться Турецкий. — Таскает в дом кассеты с голыми девками! И не понимает! Турецкий, я тебя уже полтора десятка лет знаю. Я знаю тебя лучше, чем ты сам. Сколько раз я тебя с баб снимала? Кобель! Я же твой вкус за километр чувствую. Нинка о кассете спросила, а я уже все поняла. — Тебе бы в криминалисты, — попробовал пошутить Турецкий. — Мне достаточно одного дела, но на всю жизнь. Догадываешься, про кого? — спросила Ирина. И, успокаиваясь, добавила: — А она красивая. Это я объективно говорю. — У нее муж и двое детей, — выдвинул последний аргумент в свою защиту невинно обвиненный. — Смотри, столько сейчас заразы. Принесешь в дом, кастрирую.