"Отлитый в бронзе, положенный на музыку, танцуемый в балете, воспетый в стихах, герой шуток, романов и десятков научных работ, любимый объект американских диссертационных исследований, подвергнутый сортирным остротам в журнале "Хастлер", предмет многочисленных подражаний и пародий, цитируемый и интерпретируемый в бесконечных немыслимых сочетаниях, Солженицын произвел впечатление, которое по размаху, если не по силе воздействия, не удалось произвести ни одному современному писателю"

[1]

. Прошло уже более двадцати лет, с тех пор как мною были написаны эти слова в завершение обзора эксцентричных откликов на Солженицына, появившихся как на Западе, так и на Востоке. Безусловно, за прошедшие годы палитра вариантов значительно расширилась, включив неизбежно и восхищенные, и презрительные мнения.

Мифотворчество или мифопоэтика завладевает репутациями и образами всех людей, чье значение перерастает обычный масштаб. Что же касается Солженицына, то в его случае длительность и многогранность этого процесса были беспрецедентны. В России, откуда все перипетии двадцатилетнего пребывания Солженицына на чужбине виделись очень смутно или не были различимы вовсе, эта тема недавно приобрела актуальность с выходом в свет книги о Солженицыне, которая ставит своей целью развенчать героико-привлекательный образ, созданный, по словам автора, "коллективным воображением поклонников Солженицына" (здесь и далее книга В. Войновича "Портрет на фоне мифа" — М., Эксмо, 2002 — цитируется без сносок).

В моем эссе речь пойдет не об одном образе и не о достоинствах отдельно взятого портрета, а именно о мифотворчестве, о феномене восприятия Солженицына, особенно в эмиграции, и о разнообразии возникших в этом процессе мифов. Пытаясь отклониться от шумного, за тридцать лет изъезженного большака "Солженицын — за и против", я избрал в качестве путеводной нити малоизвестный жанр не без причуд. Его можно условно определить как "Солженицын-роман", под которым имеются в виду не романы писателя, но те, в которых он сам, хоть и в определенном смысле, оказывается героем…

Если Соколова можно назвать лицевой стороной мифотворческой медали, то была и обратная — с именем Игнат Ветров. С ним мы сейчас и познакомимся, но сначала взглянем на его "досье":

Этот длинный "документ" занимает первые три страницы романа восточногерманского писателя Гарри Тюрка, опубликованного в 1978 году. Писатель практически не старается провести грань между Ветровым и Солженицыным. В отличие от Солсбери, Тюрк пишет шутливое вводное слово, в котором напрямую поощряет читателей искать прототипы в действительности:

Выбрав имя второго сына Солженицына и отчество, предполагающее наличие отца по имени Исаак, Тюрк направляет ход мысли читателя. Что же касается того, каким человеком будет этот Ветров/Солженицын, то название книги Тюрка- "Фигляр" дает больше, чем просто намек. Однако Тюрк не может ограничиться только намеками. Далее в "досье" читаем:

"Фигляр" безукоризненно вписывался в непрекращавшиеся попытки органов и служб безопасности дискредитировать и обезвредить Солженицына в годы после его изгнания с советской земли. За этим последовал целый вал писаний, спланированных в противовес его книгам

[18]

. Осуществлялось систематическое переписывание его биографии на основе интервью и мемуаров его первой жены и друзей детства, появлявшихся под такими заголовками, как: "Вскоре со временем" или "Кто есть Солженицын?". Заголовки памфлетов гласили: "В круге последнем" и "Архипелаг лжи Солженицына". И наконец, свод поношений писателя представляла собой кульминационная среди антисолженицынских книг в 70-е годы "Спираль измены Солженицына" Томаша Ржезача

[19]

.

Именно здесь стоит вспомнить фамилию, данную Гарри Тюрком своему антигерою. В "Архипелаге ГУЛАГ" (ч. III, гл. 12) Солженицын описывает, как вскоре после ареста его пытались завербовать в качестве стукача. "Ветров" — именно эта фамилия была предложена ему для подписи под отчетами. Это один из ряда эпизодов в "Архипелаге ГУЛАГ", где Солженицын что есть мочи старается привлечь внимание читателя к тому, как его первоначальная самонадеянность сменялась ощущением потерянности и беспомощности: "В тот год я, вероятно, не сумел бы остановиться на этом рубеже Но что-то мне помогало удержаться А тут меня по спецнаряду министерства выдернули на шарашку. Так и обошлось. Ни разу больше мне не пришлось подписаться "Ветров". Но и сегодня я поеживаюсь, встречая эту фамилию". Том "Архипелага ГУЛАГ", содержащий это признание, увидел свет в Париже в 1974 году. В рамках кампании, призванной уменьшить влияние Солженицына на Западе, делались попытки представить эту исповедь как некую предупредительную меру, предпринятую Солженицыным, чтобы защититься и отмести обвинение, будто он когда-либо был стукачом.

В одном из наиболее странных детективных рассказов времен изгнания Солженицына

[20]

некий Франк Арно (швейцарский криминалист и автор детективов) приезжает в Москву, чтобы собрать материал для работы над своей следующей книгой "Борода сорвана" (мифотворчество, окружающее бороду Солженицына, может быть темой самостоятельного разговора). В ней предстоит разоблачить Солженицына… После встречи со знакомыми Солженицына, г-жой Р. и профессором С., которые предупредили его, что Солженицын, возможно, был на хорошем счету у служб в свою бытность в лагерях, Арно по "чистой случайности" столкнулся в гостинице с подошедшим к нему бывшим зеком, который, "к счастью", умел говорить по-немецки. Этот человек — "К." — сидел с Солженицыным в лагерях под Экибастузом, и потом ему "удалось" получить совершенно секретный документ, изобличавший Солженицына, от юриста, занимавшегося не связанной с этим делом чьей-то реабилитацией. Документ оказался не чем иным, как доносом от 20 января 1952 года, когда в Экибастузе происходили забастовки и волнения, за подписью Ветрова/Солженицына. Арно убедили в том, что люди погибли из-за раздутых отчетов усердного Ветрова, и в конце документа приводилась просьба, обращенная к "куму", защитить его, так как его солагерники что-то заподозрили.

Новый друг Арно не замедлил передать ему этот документ (в холле гостиницы, предназначенной для иностранцев!), чтобы Арно мог отвезти документ домой и опубликовать его в Швейцарии (которая по случайному совпадению была первой из стран, где жил Солженицын после изгнания). Эта история в сравнении с романами о Солженицыне выглядит еще более третьесортной шпионской выдумкой. Вскоре Арно умер, а донос Ветрова, походив по разным издательствам на Западе, был все-таки опубликован в гамбургском журнале

Показателем провала данной провокации против Солженицына стало то, что даже Ржезач не счел возможным использовать этот документ, добытый Арно, в "Спирали измены Солженицына", где сплетено целое эпическое повествование о Солженицыне-стукаче. Оно охватывает весь период пребывания Солженицына в тюрьме и далее и утверждает, что даже его уединенная жизнь в Рязани после выхода "Ивана Денисовича" объяснялась страхом перед теми, на кого он когда-то донес и кто теперь попытается отомстить. Не использовал этот документ и Гарри Тюрк, однако многозначительное использование им имени Ветрова и включение в роман "Операции "Солженицын"", разработанной ЦРУ, дают основания прочно связать его произведение с советской антисолженицынской кампанией, развернутой в конце 70-х.

В жутковатой среде, где обитают детища Климова и редакторов "Нивы", излишними кажутся любые художественные вымыслы. Однако третий "Солженицын-роман", написанный Робертом Эспри, "Операция "Пророк"" (Нью-Йорк, 1977), также по-своему стремится определить, каков он "реальный" Солженицын. Суперобложка романа столь же рекламно красноречива, как и обложка романа Солсбери "Врата ада". Зрительный образ, открывающий "Врата ада", представляет собой панораму зимнего пейзажа с луковками куполов на заднем плане и страстным офицером, обнимающим даму, на переднем фоне. На обложке романа Эспри фрагмент фигуры человека в костюме со шкиперской бородкой выплывает из серого фона и накладывается на более размытую ту же фигуру, за которой на запертой тюремной двери едва проступают американский флаг и советские символы — серп и молот.

Эта обложка представляет нам спецагента ЦРУ по кличке Эхо и его босса Акселя:

"Роль (спецагента) — выяснить, действительно ли только что прибывший советский беженец Николай Кубячев является Нобелевским лауреатом или он агент-провокатор? Как будто бы все сведения, касающиеся русского писателя, верны, но Аксель что-то заподозрил. Страстные речи Кубячева выдают в нем пророка, но смысл этих речей призывает к войне. Военные бюджеты на Западе резко растут. Политика разрядки проваливается. Вновь возникает угроза ядерного противостояния. Действительно ли это Николай Кубячев? А если нет, то кто это? На кого он работает? Чего он хочет?"

Действие романа "Операция "Пророк"" разворачивается в современной Америке и Европе, но биография и сама ситуация, в которой оказался Кубячев, несомненно, заимствованы из жизни Солженицына. Это не вызывает сомнений, хотя и не воспроизводит реальные факты буквально. Приведу всего лишь один пример. Генрих Бёлль, встретивший Солженицына во Франкфурте, в романе гротескно превращен в Ханса Ланд-кнехта, добродушного алкоголика, одетого в кожаные штаны, у которого, кажется, за каждым деревом припрятана бутылка. Однако Кубячев создавался автором не как комический персонаж. В его речах на Западе звучат экстремизм и демагогия, которых не наблюдалось в его бытность в СССР. Раздувая настроения "холодной войны", он играет на руку набирающему силу правому движению, возглавляемому миллионером и промышленником, бывшим генералом СС фон Клаусеном. Победа неонацистов в Германии неотвратимо надвигается, и это, возможно, еще не самое плохое.

Подобный сценарий отражал недоумение, пережитое многими западными либералами, когда Солженицын, которого они отстаивали до его изгнания, оказался совсем не социалистом с человеческим лицом образца Пражской весны. Конечно же, произведения, которые могли бы разубедить его западных поклонников в этом, были известны гораздо в меньшей степени, чем общие очертания его героической фигуры как диссидента. Так, хотя "Бодался теленок с дубом" и увидел свет на Западе в 1975 году, но английский перевод появился пятью годами позже. Поэтому западная аудитория оказалась не готовой к встрече с Солженицыным, который в середине 70-х выступал перед Конфедерацией американских профсоюзов (AFL/CIO) и другими организациями с неустанными предупреждениями о беззакониях коммунизма и слабости Запада. Нежелание поверить в то, что они неправильно поняли его, вылилось в шутки относительно того, что СССР оставил у себя настоящего Солженицына и прислал на Запад подделку