Кошачий переулок изгибался под тупым углом и на некоторое время привлекал глаз двумя вывесками: «Похоронное бюро „Студия“. Любительские гроба», и пивная с хором «Ласточка».

Доктор Тиман сидел за письменным столом, имея перед глазами две этих вывески и мокрые крыши флигелей Кошачьего переулка. Чернила приходилось разводить чаем, перо царапало бумагу. При некотором напряжении воли доктор Тиман написал две страницы текста следующего содержания:

«Приближаясь к шестому десятку, я страдаю астмой и имею все шансы на внезапную смерть от удушья. Печально, если ряд замечательных открытий, которые я сделал, будет утрачен человечеством. Поэтому, находясь, как полагается составителю завещания, в здравом уме и твердой памяти, я составлю приблизительное описание сделанного мною открытия. Я, доктор Тиман, сын либерального мирового судьи и слушательницы Бестужевских курсов, окончивший по первому разряду университет, двадцать шесть лет назад женился на опереточной актрисе Олимпиаде Зеркаловой. Подробности этого события не имеют прямого отношения к моему завещанию, поэтому я их опускаю. При великолепном физическом сложении моя жена страдала абсолютным отсутствием представления о долге, морали, чести. Наследственность. Семья дегенератов. За двадцать лет я не слышал от нее ни одного слова правды. Я менял города, менял знакомых, но через два месяца я был

муж мадам Тиман.

Актеры, поручики, чиновники особых поручений, гимназисты, цирковые атлеты… Калейдоскоп, карусель, хоровод — и так двадцать лет…

Можно подумать, что она родилась без совести, так, как дегенераты рождаются без пятого пальца на руке, без мочки на ухе. И тогда мне пришла в голову мысль об операции, которой еще не сделал ни один хирург в мире. Ей нужно привить честность, искренность, долг, как яблоне-дичку прививают антоновку. Или как хирурги делают пересадку кожи. В первые четыре года я сильно подвинулся вперед. Я нащупывал пути, но я был близок к истине. Она убежала с инструктором из скэтинга. И тогда я понял, что она помогла мне стать гением. Она дала мне нечеловеческую энергию. Она сделала из меня Тимана, который держит в руках ключ к тайнам».

Доктор Тиман подчеркнул «ключ к тайнам» и сердито ткнул перо в чернильницу. Как раз в эту минуту неопределенное количество раз зазвонил звонок в коридоре. Но так как к доктору Тиману полагался только один звонок, он продолжал писать!

У Клеенкера собирались по четвергам. Благодаря сложной системе прописки за Клеенкером числилось шестьдесят восемь квадратных аршин на двоих. Официально Клеенкер числился уполномоченным Гарьторга, но имел частную комиссионную контору «Авария». Супруга Клеенкера, Адда Бенедиктовна, обучалась в киностудии «Чаплин» и была вполне современной дамой. Кроме общеизвестного в салонах Остоженки танцора Боба, Адду Бенедиктовну посещали две подруги по киностудии — Элла и Бэлла, поэт Котя Гиэнов и артист Сизой Блузы Максимилиан Занзибаров. Сам Клеенкер приглашал двух-трех клиентов комиссионной конторы «Авария» и еще кой-кого из игроков в покер и железку.

В двенадцать ночи, летом, тусклые дождливые сумерки, но розовые плотные гардины не пропускали ненужный свет. Гости Клеенкера уже довольно давно сидели за карточным столом, гости Адды Бенедиктовны сгруппировались у граммофона и двух пластинок, с фокстротом и шимми, прошлогоднего берлинского привоза. Итак, из двух углов салона разные голоса и совсем о разном:

— Цустран за нас безоговорочно… Я, как член месткома, апеллирую к массам… Они санкционируют мой протест, и в этот же день я в Эркака…

— Карточку, картолину, картину… Даю на червонец…

— Вот пример абсолютной неналаженности наших продорганов… Семь.