Андрэ Нортон прожила долгую жизнь и успела создать множество прекрасных произведений, которые давно вошли в золотой фонд мировой фантастики.
За богатую фантазию и живой язык произведения Андрэ Нортон полюбили миллионы читателей по всему миру.
В данное издание вошли два романа из цикла «Пять чувств» — «Аромат магии» и «Ветер в камне».
АРОМАТ МАГИИ
1
НА ГЛАВНОЙ ДОЗОРНОЙ БАШНЕ ударил большой колокол — даже самые сведущие книжники города не знали, сколько веков насчитывала эта традиция. Тяжелый вибрирующий звук проник в каждый из старых домов, что расположились на слоне высокого холма, вершину которого увенчал герцогский замок. Хотя на улицах все еще царили зимние сумерки, колокол призывал тех жителей Кроненгреда, кто обеспечивал процветание и безопасность города, пробудиться ото сна и приступить к обычным дневным делам.
Его высочество герцог, услышав этот звон, наверное, мог себе позволить спрятаться под одеяло и продолжать мирно спать на своей огромной кровати, но в тесной каморке (скорее похожей на шкаф, чем на комнату) рядом с кухней «Приюта странников» Уилладен со вздохом поднялась и села, чувствуя, как при каждом движении жесткие соломинки тюфяка колют ее сквозь старую дырявую простыню. Прошли годы, с тех пор как великая чума собрала свой урожай смертей, и сироту по распоряжению магистрата передали двоюродной сестре ее отца в качестве прислуги.
Каждое утро начиналось с одного и того же: вот и сейчас, нащупав на груди маленький мешочек, девушка поднесла его к лицу, глубоко вдохнув аромат измельченных пряностей и трав, прояснявший мысли. Однако сейчас это не помогло избавиться от сильной головной боли.
Уилладен поспешно оделась; ее сильно поношенное платье грязно-серого цвета наверняка когда-то принадлежало более крупной женщине. Она как раз заправляла непокорные пряди волос под косынку, когда раздался грохот, от которого всякий раз внутри у нее все холодело: тетка Джакоба расставляла на длинном столе сковороды и, судя по звукам, сегодня находилась не в лучшем расположении духа. Грохот и запахи — именно с ними Уилладен приходилось бороться каждое утро. Что ж поделать: кухня — не цветущий сад, ублажающий взоры и обоняние какой-нибудь знатной дамы, с этим вряд ли кто поспорит.
— Уилла… а ну иди сюда немедленно, ленивая девка! — Голос, похожий на скрежет ножа по котлу, перекрыл шум, доносившийся с кухни. Даже когда тетка пребывала в хорошем настроении, попадаться ей под руку не следовало. На пороге девушке удалось увернуться от тяжелой пивной кружки, которая, не будь Уилладен столь ловка и привычна к «приветствиям» Джакобы, наверняка сбила бы ее с ног.
2
ОН ПОДНЯЛСЯ С ПОСТЕЛИ и, сбросив на пол одеяла, направился к окну. За тяжелыми шторами городские здания тонули в сером свете раннего утра. Большой Колокол еще не звонил.
Уттобрик Кроненский никогда не производил впечатления важной особы, даже надевая церемониальные богатые одежды; тем более — сейчас, когда, глядя на город, погрузился в размышления, не дававшие ему покоя всю ночь. Его жидкие волосы, когда-то каштановые, теперь изрядно припорошила седина, узкое лицо изрезали морщины, тяжелыми складками обрамляя тонкогубый рот. Близоруко щурясь, он вглядывался в предрассветный сумрак, в котором лишь первые редкие огни фонарей предвещали наступление нового дня…
Конечно, герцог сожалел о жизнях, унесенных чумой, — как любой человек; и, конечно, не его вина была в том, что он — последний потомок мужского пола в прямой линии наследования. Сейчас уже можно признаться себе в том, что его предшественник, Вубрик, был подлинным правителем, каким никогда не стать его наследнику.
На столе догорали свечи; Уттобрик прекрасно знал, что лежит там — донесения, великое множество донесений… и доносов. Будь их воля, обожаемые придворные разорвали бы в клочья своего герцога.
Кому он мог доверять? Иногда подозрительным казалось даже поведение Вазула — хотя, случись что с Уттобриком, это означало бы падение и канцлера, ведь тот не принадлежал к родовитой знати, а вышел из купеческого сословия.
3
ЗАПАХ, вселявший дрожь в тело Уилладен, был очень сильным; ей пришлось моргнуть несколько раз, чтобы привыкнуть к тусклому освещению в лавке. Лампа, всегда горевшая в дальнем углу, едва мерцала, и, если бы не серебристый утренний свет, падавший из полуоткрытой двери, вряд ли девушке удалось бы хоть что-нибудь различить.
Уилладен едва не наступила на распростершееся у ее ног тело. Халвайс?.. Девушка вскинула руки, зажимая рот, и крик застрял в горле: сейчас необходимо молчать. Уилладен понимала это так ясно, словно кто-то отдал ей приказ, которому нельзя было не повиноваться.
Ее взгляд скользнул дальше, к креслу, которое обычно стояло не в лавке, а во внутренней, жилой комнате. В кресле сидела госпожа Травница, неподвижная и безучастная. Она мертва?..
Уилладен била сильная дрожь, но ей все-таки удалось обойти лежавшее тело и добраться туда, где стояла одна из ярких ламп, которыми Халвайс пользовалась, составляя свои смеси. К счастью, кресало находилось тут же, и с третьей попытки девушке удалось высечь искру и зажечь фитиль.
С трудом удерживая лампу в дрожащих руках, Уилладен обернулась к безмолвной фигуре в кресле. На неподвижном лице жили только глаза, и они сейчас требовательно смотрели на девушку. Нет, госпожа была жива, но что-то держало ее тело в оковах неподвижности. Разумеется, некоторые травы, смешанные в соответствии с запретными рецептами, могли оказать подобное действие — но Халвайс никогда не занималась подобными вещами.
4
ЖИЗНЬ МАХАРТ, которую она когда-то сравнила с жизнью государственного преступника, изменилась в мгновение ока. Ее по-прежнему оберегали от встреч с людьми из ближайшего окружения леди Сайланы, но Вазул стал появляться в ее покоях все чаще. Он представил ей молодых девиц, с которыми она теперь была вынуждена вести формальные, соответствующие протоколу беседы. Махарт знала, что большинство этих девиц относится к ней с любопытством; внешне она старалась казаться любезной и не обращать внимания на оценивающие взгляды окружающих. Зута с готовностью принималась обсуждать каждую посетительницу, и эти откровения чем-то напоминали рассказы из книг: однако никогда раньше подобные истории не связывались в ее представлении с живыми людьми.
Ее гардероб увеличился вдвое; портнихи были заняты целыми днями, и Махарт приходилось проводить утомительные часы, стоя посереди комнаты, пока то одна, то другая подкалывала булавками или наметывала низ юбки. Хотя Зута настаивала на том, что нужно выбирать более богатые ткани и яркие цвета, девушка по-прежнему предпочитала те, в которых она ощущала себя удобнее, — легкие оттенки зеленого, розового или кремового. Кроме того, она категорически отказалась от богатой вышивки, золотых или серебряных кружев, меховых оторочек.
Разумеется, ей была известна причина всей этой суеты: Вазул объяснил все в то утро, когда явился к девушке вместе с телохранителем, который тащил перед собой довольно большой сундук. С видом фокусника, готовящегося поразить зрителей, Вазул откинул крышку. В сундуке оказались драгоценности, сиявшие ярче, чем лампы и свечи, причем золота и камней было так много, что они казались ненастоящими. Впрочем, Вазул быстро разуверил в этом Махарт: драгоценности — отнюдь не фальшивые и принадлежат не кому-то из членов семьи, а герцогскому Дому, причем их надевают в особых случаях.
О таком «особом случае» вскоре должны были объявить официально. Уже многие годы — точнее, со времен чумы — ни разу не устраивался придворный бал, на котором знать герцогства должна была представить ко двору своих сыновей и дочерей. Уттобрик считал подобное действо пустой тратой времени, поскольку каждое событие такого рода давало пищу разговорам на долгие недели; кроме того, он, не доверяя знати, опасался подобных шумных сборищ.
Однако на этот раз центром внимания должен был стать не герцог, а его дочь — поскольку леди Махарт вступила в возраст совершеннолетия, это событие следовало отметить балом.
5
С УДАРОМ ПЕРВОГО КОЛОКОЛА Уилладен проснулась на низенькой кровати; одеяло и белье пахли лавандой и цветущим клевером. Ей нравилось нежное, словно бы ласкающее, прикосновение ткани к коже, чистая постель навевала ей сны, в которые никогда не прокрадывались недобрые тени. Как все изменилось за последние двадцать дней! — словно бы она открыла дверь и с порога шагнула в новый, прекрасный и чистый мир…
Все началось с того далекого теперь утра, когда она, выполняя приказ Халвайс, дрожа, пробралась по аллее, нашла две незакрепленные доски в заборе и оказалась здесь, в месте, осененном благословением Звезды. Пройдя в комнату, она тут же услышала голоса, доносившиеся из лавки; и нечто большее, чем простое любопытство, заставило девушку прильнуть к щели между дверным косяком и занавеской.
Халвайс стояла за прилавком, Уилладен заметила, что она по-прежнему держится за его край, — однако голос госпожи Травницы был таким же уверенным, как обычно.
— … нет, камергер, — говорила она. — Время от времени мы получаем из-за моря такие благовония. Однако вы прекрасно знаете, что купеческие караваны сейчас ходят много реже, чем когда-то. То, что вы просите по приказу своей госпожи, больше не принадлежит мне: я не могу это продать. — Она коснулась кончиками пальцев крышечки флакона в форме розы. — Его светлость уже заказал это в подарок на именины дочери.
Мужчина, стоявший перед прилавком, пожал плечами. На его темно-синей ливрее переплетались вышитые серебром знаки, которые Уилладен не могла толком разглядеть.
ВЕТЕР В КАМНЕ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
ГОРНЫЕ ДОЛИНЫ пережили суровую зиму. Запасы, с таким трудом скопленные за короткое лето, были на исходе — уже дважды часть драгоценного племенного скота отправлялась на бойню. Люди привычно затянули пояса. Долгими студеными ночами дети всхлипывали во сне, присосавшись иссохшими губами к уголку одеяла. Будто навеки мир сковал безмерный холод.
Наконец, в предчувствии запоздалой весны, все вокруг охватило сонное волнение. Выступил в путь первый караван, хотя опытные купцы лишь качали головой, прослышав о таком безрассудстве.
С торговцами отправились и несколько путешественников — кто за несколько монет, кто в качестве бесплатных погонщиков. Никто не осмеливался пуститься весенними тропами в одиночку — слишком часто в горах сходили лавины.
Один из таких попутчиков ехал на лошаденке настолько тощей, что казалось, все ее суставы хрустят и пощелкивают на ходу. Всадник неприметно замедлил ход и вскоре поплелся позади пони, навьюченных тяжелой поклажей. Караван шел мимо высокой скалы — туда-то, в тень, всадник и повернул, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Впрочем, никто на него и не смотрел. Солнце еще не вскарабкалось к зениту, а люди и лошади устали так, будто изнурительному путешествию не было начала и не будет конца.
Не поворачивая головы, всадник внимательно прислушивался к каждому звуку и почти неслышно бормотал что-то на языке, мало напоминавшем человеческую речь. Он плотнее закутался в плащ, силясь укрыться от пронизывающего ветра, хотя, столько прожив высоко в горах, должен был бы привыкнуть к постоянному холоду.
2
СУЛЕРНА из дана Фирта потянулась над стиральной доской, чтобы, как говаривает бабушка, «усталость выщелкнуть», и чихнула — резкий запах мыла щекотал ноздри. Руки ее давно покраснели и зудели; она уже была готова поверить, что пятна с мужской рабочей одежды можно вывести только могущественной магией, сохранившейся лишь в преданиях. На это бабушка сказала бы: «Три, три сильнее, да не отлынивай! »
Плодами ее трудов были увешаны едва распустившиеся ветви ближайшего куста, но неподалеку ждали своей очереди еще две огромные корзины грязного белья, а Жэклин опять где-то прохлаждался, хотя ему давно пора бы принести воду. Мальчишку трудно винить: в первые весенние деньки после суровой зимы всех тянет прочь от дома — бегать по зеленеющим полям, вдыхать ароматы пробуждающихся садов, просто бродить, подставляя солнцу истосковавшуюся по теплу кожу… «дурака валять», как сказала бы мама.
Дан Фирта был древнейшим, крупнейшим и богатейшим из всех стирмирских уделов. На нечастых советах данов первое слово всегда предоставляли старейшине Фирта, хоть речь и шла обычно о земледельческих вопросах, в которых все поднаторели одинаково хорошо.
Сулерна вытерла мыльные руки о фартук, убрала волосы с лица и поправила ленту, которая опять сбилась куда-то набок.
И вдруг…
3
НОЧЬЮ была буря. Молнии тянули изломанные руки к древним башням. Ни одна печать не пострадала, хотя некое происшествие, случившееся на рассвете, наполнило его свидетеля дурными предчувствиями.
Гарвиса терзала бессонница, в голове кружились обрывки картин, которые он не задумывал писать наяву, поэтому художник поднялся, когда небо на востоке едва начало светлеть.
Едва одевшись, он, по обыкновению, уселся за рабочий стол, где лежали вчерашние наброски. Уже который день его мысли занимал старинный требник, которому требовался новый переплет. Гарвис пробовал один узор за другим, но подходящий орнамент до сих пор не удавался, из-под пера выходили какие-то негодные каракули.
Мыслеписец замер, склонившись над столом, дрожал лишь огонек свечи. В тусклом свете перед ним лежал набросок огромных весов, сердца Договора и главной его печати.
Видимо, ночью стол изрядно тряхнуло. Гарвис толкнул его, проверяя, не качается ли. Ничего подобного. Стол не шелохнулся, даже когда маг повторил попытку с удвоенной силой. Однако каким-то неведомым ему образом ночью одна из баночек с краской перевернулась; жирная клякса цвета запекшейся крови погребла под собой основание весов — лишь чаши остались парить без опоры, грозя опрокинуться.
4
ЛЕС встречал весну. Первые, самые ранние цветы уже начали увядать, торопясь разродиться свежими семенами, деревья, такие огромные, что казались ровесниками самому времени, покрылись нежным кружевом едва распустившихся почек.
Повсюду пел Ветер. Песня земли и камня перемежалась трелями птичьего щебета и неуловимыми, едва слышными мыслями растений. Всякий, кто был в досягаемости для Ветра, вместе с ним узнавал, что происходит в мире, ибо Ветер не только впитывал знание, но и делился им.
Возможно, лес не был тем, что люди назвали бы «миром». Тем не менее он хранил тайны — свои и тех, кто жил под его сенью; пришельцев же здесь не появлялось немало весен. Люди забывают; Ветер, деревья, земля не знают забвения.
В густой чаще было укрыто сердце зеленых дебрей. Не храм, выстроенный теми, кому не знаком зов Ветра, хотя местами огромные замшелые плиты и лежали в память о временах, когда Тьма ополчалась на бой, Свет собирал под знамена своих воинов и бушевали сражения, в какие не мог бы поверить ни один из ныне живущих.
Сердцем леса был поющий Камень, вросший в землю так же глубоко, как деревья, обступившие его поляну, и почти достигающий их в высоту. На нем не было ни пятнышка лишайников, которые так любят селиться на стенах заброшенных святилищ; напротив, с первого взгляда он казался гладко-серым. Лишь искорки струились по его поверхности, время от времени собираясь кольцом вокруг идеально круглого отверстия в середине Камня. В центре отверстия висел сгусток серого тумана, и оттуда пел Ветер. Иногда, когда Ветер нес важные новости, сюда по его зову сходились лесные жители.
5
ХАРАСКА замерла над недомешанным комом теста. Она стояла неподвижно, словно увеличенная до человеческих размеров соломенная кукла, и смотрела в квашню, как будто никогда прежде не видела теста.
— Бабуль, эти птицы пол-урожая склевали! — Тряхнув полупустой корзиной, в кухню вошла девушка. За ней на пороге маячили двое ребятишек, перемазанных ягодным соком — видать, урожаем поживились не только крылатые разбойники.
Сулерна шагнула вперед и поняла, что с Хараской что-то не так. Руки ее были по-прежнему погружены в тесто, которое недавно так яростно месили, но теперь Хараска смотрела прямо перед собой. Да и смотрела ли? Нет, ее желтовато-зеленые глаза были полуприкрыты, словно на них навалился сон.
— Бабуля! — закричала Сулерна, догадавшаяся, что Хараску лучше не трогать. Вместо этого она повернулась к племяннику с племянницей — те отступили к дверям, Катрина оттащила брата за рукав. Да, малышка женским чутьем сумела уловить нечто… и не просто касание легкого лесного ветерка.
— Приведите свою маму и старейшину! — приказала Сулерна.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
17
— САССИ! Сасси! Опять ночные волки научили тебя всяким штукам!
Девушка оглядывалась, но ничего не было видно, только стволы деревьев заслоняли небо и то тут, то там из земли торчали поросшие мхом камни.
— Сассси-и-и!
Девушка уперла руки в боки и приплела к своему голосу голос Ветра — она знала, что никто из лесных людей не может противиться его зову. Хотя, конечно, когда играешь в прятки, это не что иное, как жульничество.
Пушистая малышка неохотно вылезла из идеального укрытия, где ее коричневый мех совершенно сливался с деревом. Она волочила ноги и обиженно хмурила брови, но все-таки подошла к Фалисе. Девушка протянула руки — и Сасси, быстро забыв обиду, побежала обниматься и слушать, какая она хорошая девочка, но все равно нехорошо убегать от Фалисы, которая ищет ее уже почти целое утро.
18
ЗАЛ СОБРАНИЙ не изменился за прошедшие годы, а вот те, кто находился здесь, во многом выглядели по-другому.
Самая заметная перемена произошла в Гиффорде. Его и прежде ссутуленные плечи совсем сгорбились, клочья волос, торчащие из-под капюшона, поредели и поблекли, хмурое лицо окончательно утратило былое жизнерадостное выражение.
— Долго еще? — севшим голосом спросил архивариус.
Магистр ответил, не поднимая глаз от невидимых линий, которые чертил пальцем на столешнице:
— Как знать? Сколько времени требуется, чтобы обратить человека во зло?
19
ФОГАР проснулся, но не сразу открыл глаза. Со двора к нему на второй этаж доносился стрекот гоббов. Обычно демоны так волновались перед охотой, но где они сейчас найдут дичь? Люди давно присмирели, никто и не помышлял о побеге.
Теперь он открыл глаза и сел, решив разобраться, что могло взбудоражить гоббов в такую рань, — в небольшое окошко сочился сероватый свет едва наступающего дня.
Юноша перевел взгляд на руки. Вечером он старательно отмыл их от каменной крошки и земли, забившейся под ногти за день тяжелой работы. Каменные диски подходили к концу, и гоббы в нетерпении подгоняли рабов все более и более жестоко.
Фогар растопырил пальцы и повертел ладонями. Некоторые — очень немногие — камни из тех, что он таскал по приказу Эразма, казались на ощупь теплыми. Юноша удивился, что сокрытые под землей диски могут хранить тепло, но, разумеется, никому не сообщил о своем открытии. Фогар давно привык к притворству и к тому, что все тайны надо прятать так глубоко в памяти, как только возможно. Руки… с ними что-то…
Нахмурившись, юноша согнул все пальцы по очереди, затем поднес ладони к самому лицу, однако заметил только пару старых царапин и небольшой синяк. Откуда тогда это странное чувство, будто руки одеты в тесные перчатки? Фогар царапнул ногтем по невидимой перчатке… Ничего. Неужели повелитель доколдовался до того, что у его ученика что-то сделалось с руками? Но зачем?
20
ВОКРУГ царил холод; впрочем, он окружал Церлин с самого рождения. В темнице смердело, причем зловоние древней гнили усиливалось духом нынешнего зла, ведь девушка находилась в самом сердце Эразмовых владений.
Церлин прижалась к стене и обхватила колени, чтобы сохранить в миниатюрном теле остатки тепла. Света, как и следовало ожидать, не было. Она и не пыталась исследовать темницу; гоббы приковали пленницу к кольцу в стене и ушли, напоследок продемонстрировав жесты, которые та постаралась не замечать. Единственный фонарь твари забрали с собой; в кромешной тьме девушке начало казаться, будто мрак можно сжать руками и придать ему форму.
Хотелось есть — после скудного завтрака прошли долгие часы, однако голод также был верным спутником Церлин почти с рождения. В попытке отвлечься от щемящей боли в желудке она, как ни странно, вспоминала былые посевы и жатвы.
Внезапно ей вспомнился странный посев на дальней пашне.
Поначалу рабы посчитали это очередной проделкой гоббов, ведь демоны постоянно издевались над жителями долины. Несколько детей из разных бараков выгнали на работу; они вернулись под вечер в полном изнеможении и в один голос объявили, что с утра до ночи занимались «посевами».
21
ФАЛИСА пыталась устроиться так, чтобы улучшить обзор. Несмотря на все старания Пипера, густая листва кустарника мешала смотреть. Сасси прижалась к ней и настороженно затихла. Как и девушка, она жаждала увидеть, что там, снаружи. Тем не менее инстинкт самосохранения пересилил любопытство, и малышка сидела не высовываясь.
В некотором отдалении от кустов, обрамлявших лес, начиналась долина. Пейзаж казался обыденным, однако приемная дочь Хансы видела в Камне достаточно, чтобы узнать эти гиблые земли. Поля, открывшиеся взгляду, носили отпечаток бесплодности: не только деревья, но и все побеги короткой травы отличались болезненным желтоватым оттенком, и Фалиса, привыкшая к сочному плодородию леса, поежилась.
Скудную растительность выпалывало стадо трудяг, ползавших на мозолистых коленях. Но это же…
Девушка схватила малышку за плечо, будто испугавшись, что сейчас Сасси вырвут из ее рук и пошлют к тем несчастным. В поле трудились дети, едва достигшие сознательного возраста.
Здесь были и мальчики, и девочки. Потертые одежды пропитались грязью и ежеминутно сползали; детям приходилось останавливаться и поправлять их, обнажая кожу, загорелую и грубую, словно древесная кора.
