Большая буря в год Кобольда пришла поздно, много позже обычного времени, когда её ожидали. И это было только частью того зла, которое навлекли на Эсткарп его хранительницы, когда собрали величайшие силы, искорёжившие и разрушившие горы, намертво запечатав проходы, через которые могло произойти вторжение Карстена.

Раннок оказался беззащитным перед бурей. Только пророческий сон Мудрой Женщины — Ингварны — позволил вовремя увести женщин и детей на высоты, откуда они со страхом смотрели, как море обрушивается на сушу. Вода поднялась так высоко, что волны кипели у самых Змеиных Камней на холмах. Лишь ещё выше, у скалы Тора, смогли спрятаться беженцы, которые теперь, почти теряя сознание от ужаса, ожидали неминуемого конца.

Кто мог надеяться теперь на возвращение рыбачьего флота, только вчера вышедшего в море? Вернутся разве что обломки, игрушки штормовых волн.

А на берегу оставалась только горстка стариков и мальчишек да один или два таких как Хердрек, Хромоногий, деревенский кузнец. Потому что Раннок сильно обеднел мужчинами, как и всем остальным, с тех пор как война начала опустошать Эсткарп. С севера грозил Ализон, ястреб, готовый сорваться с насеста и устремиться на добычу; на юге кипел и бурлил Карстен, как будто за рухнувшими горами ещё сохранялось что-то живое.

Мужчины, выступившие вместе с пограничниками лорда Симона Трегарта или служившие под знамёнами колдуний из Эсткарпа, где они? Семьи давно отчаялись и перестали их ждать. С того времени, как старик Набор (а ему уже перевалило за сотню) был молод и зелен, в этой земле не было мира.

Дайрин принесли на борт корабля: спеленавший девушку плащ не мешал её слуху и обонянию. Но в своих мыслях она не могла разобраться. Почему капитан Ортис вначале так яростно и искренне (прикоснувшись к нему, она узнала, что он искренен) отказывался взять её? А потом этот человек попросту похитил её, как женщину во время набега.

Хорошо известно, что Салкары не занимаются работорговлей. Тогда почему?

Наконец с девушки сняли плащ. Однако воздух, который Дайрин с благодарностью втянула в лёгкие, не был свежим морским воздухом, его наполняло такое зловоние, что она сама себе показалась нечистой. И девушка подумала, что её тюрьма спрятана где-то глубоко в трюме корабля.

— Зачем ты это сделал? — спросила Дайрин у человека, который тяжело дышал рядом с ней.

— Приказ капитана, — ответил тот, приблизившись к ней, так что она не только ощутила запах нечистого тела, но и его тепло. — У него есть глаза, у нашего капитана. Какая гладкокожая красивая девчонка…

Ей не пришлось долго ждать: дверь в каюту открылась, и она узнала шаги Видрута.

— Слушай внимательно, девушка, — приказал он — Устурт — это остров, один из цепи островов, уходящих в море от берега. Когда-то эти острова могли быть частью суши. Сейчас большинство из них — голые скалы, которые омывает такое течение, что пристать невозможно. Так что не думай, что сможешь уплыть помимо нас. Мы высадим тебя на берег и будем ждать в море. Когда разузнаешь всё, что мы хотим, выходи на берег и положи три камня один на другой…

Дайрин показалось, что его приготовления недостаточно продуманы. Но она ни о чём не спрашивала. Надеяться она могла только на Ротара и капитана. Видрут сжал ей руку. Потом подвел её к лестнице, положил руку на перила.

— Поднимайся, девушка. И лучше тебе выполнить твою часть договора. В команде есть такие, кто боится колдовства; они говорят, что имеется только один способ обезоружить колдунью. Ты знаешь этот способ…

Она вздрогнула. Да, чтобы уничтожить силу колдуньи, нужно насладиться ею как женщиной. Все мужчины опытны в таких делах.

Дайрин проснулась в страхе, сжимая руки, тело её дрожало. Сон, разбудивший девушку, постепенно уходил, оставив только ощущение ужаса. Но он разорвал чары ткачих, и память девушки снова стала ясной и чистой.

Сколько она уже здесь? Что произошло, когда она не вернулась на берег? Может, корабль под командованием Видрута ушёл, бросив её здесь? А Ротар? Капитан?

Дайрин медленно поворачивала голову, осознавая что-то ещё. Даже не видя станков, она чувствовала, что они пусты. Гудение прекратилось. Ткачихи исчезли!

Дайрин поверила, что была захвачена в какую-то невидимую сеть, и только сейчас у неё появилась возможность вырваться на свободу. Почему она вообще решила прийти сюда? Почему осталась? Лента с запястья исчезла. Может, это она околдовала её?

Еда! Дайрин не может видеть, как все остальные в мире. Но теперь ей показалось, что тщательно выработанная способность постижения тоже покинула её. Девушка встала и рукой задела станок, у которого так долго работала. Любопытство заставило её провести пальцем по результатам свой работы. Её ткань оказалась не такой гладкой, как та лента, но гораздо, гораздо лучше первых попыток.

Ноздри забивал запах свежевскопанной земли. Дайрин лежала поверх Ротара, а он слабо шевелился. Несмотря на ушибы и ошеломление от неожиданного падения, девушка села. Она не знала, куда они упали, но догадывалась, что с поверхности за ними наблюдают.

— Ты ранена? — спросил её спутник.

— Нет. А ты?

— Я упал на руку. Надеюсь, это только ушибы, а не перелом. Мы в одной из их ловушек. Они её прикрыли сверху, — мрачно объяснил он.

Дайрин была рада, что воин откровенно описал их положение. Встав на ноги, девушка принялась ощупывать яму. Земля по бокам была влажной и липкой. Тут и там торчали толстые корни. Можно ли с их помощью выбраться? Но прежде чем она смогла спросить об этом Ротара, прямо ей в сознание устремились слова.

Девочка родилась на рассвете, когда туман ночи Торовых топей ещё висел, густой и влажный, у стен зала Келвы. Что само по себе уже было дурным предзнаменованием: все знают, что в это время рождаются дети с даром предвидения, дети необычные; это последний момент предыдущего дня и первый — последующего. А лучшее время для рождения нового человека племени торов — при полном лунном сиянии Сверкающей.

Да и родился ребёнок не здоровым и крепким, какой входит в мир с криком, требуя жизни и еды. Сморщенная кожа крошечного тельца казалась тусклой, новорожденная лежала на руках знахарки неподвижно. И даже не пыталась вдохнуть воздух. Но народу Тора нужны все дети, каждая новая жизнь — преграда на пути тьмы, и потому постарались спасти и эту жизнь.

Знахарка прижалась губами к холодным вялым губам ребёнка и начала вдыхать воздух в его лёгкие. Девочку согрели, её трясли, и наконец она слабо заплакала — не приветствуя жизнь, а протестуя против неё. При этом звуке Мафра наклонила голову, внимательно слушая звук, больше похожий на крик пойманной в ловушку птицы, чем на голос настоящего ребёнка торов.

Глаза Мафры не видели, они давно уже затянуты плёнкой, через которую не пробивается никакой свет, на зато у неё есть другое зрение. Когда к ней принесли ребёнка, чтобы он получил благословение матери дома и клана, Мафра не протянула руки навстречу маленькому телу. Напротив, она покачала головой и сказала:

— Она не нашей крови. Дух, который избрал её тело, не пришёл. Вы призвали к жизни…

— Что от меня требуется? — девушка высвободилась из объятий и посмотрела на такое близкое лицо. Оно было спокойно и неподвижно, как песок, перед тем как его встревожили.

— Только то, что выберешь сама, — последовал ответ.

— Раскрой своё сознание, раскрой сердце, сестра, и ты всё увидишь в назначенное время. А теперь… — песчаная женщина подняла правую руку, и чуть шероховатые кончики пальцев, коснувшись лба Турслы, задержались там на несколько мгновений. Потом пальцы медленно скользнули вниз по векам, которые девушка инстинктивно закрыла, тронули губы. Прикосновение на миг прервалось, потом Турсла снова почувствовала его, пальцы коснулись груди, где чаще забилось сердце.

И каждое такое касание вызвало приток силы, так что Турсла задышала быстрее; она испытывала нетерпение, потребность что-то сделать, хотя что именно, не могла сказать. От этого притока энергии кожу её закололо, она чувствовала себя живой, как никогда раньше.

— Да… — быстро, так что слова звучали чуть смазанно, заговорила девушка. — Да, да! Но как — и когда? Как и когда, песчаная сестра?

Прошло три дня. Турсла старалась держаться незаметно и проводила всё время с челноком в руках, занятая своими мыслями. Клан принял слова Мафры — да и как могло быть иначе? Турсле оказывали уважение, подобающее наполненным, приносили лучшую пищу и не тревожили, чего она явно хотела.

Но на третий день девушка очнулась от полутранса, который сама себе навязала, и попыталась разобраться в том, что узнала. Большей частью — только намёки. Но она была уверена, что эти намёки свидетельствуют о каком-то более глубоком знании, которое есть в ней, но которое она ещё не может извлечь. А попытка сделать это привела только к усталости и тревоге, голова её заболела, а сон не приходил.

Снов девушка тоже не могла больше призывать. Спал; она теперь только урывками, скорее дремала и сразу просыпалась, стоило повернуться спящей за соседним занавесом.

Знание бесполезно, если не можешь добраться до него, с растущим беспокойством думала Турсла. Что же её ждёт?

Желая остаться наедине с этим страхом, который из искры быстро превращался в бушующий пожар, девушка встала со своего стула перед станком и вышла из дома Келвы. И приблизилась к группе женщин, прежде чем заметила их, так была поглощена своими мыслями.

Остров, на котором располагались древние дома клана, затянул густой туман, развесив занавеси между домами, превращая выходящих в едва заметные тени. Всё покрылось крупными каплями, которые, сливаясь вместе, стекали вниз. Тело становилось мокрым, волосы спутывались, одежда отсыревала.

Турсла всю жизни знала такие болотные туманы. Но этот всё же был очень густым, она такого и не вспомнит. Казалось, беспокойство охватило всех людей кланов: охотники не выходили из домов, разводили огонь и жались к очагам в поисках света и тепла. А, может, делали это и не ради тепла — от одежды начинал идти пар, а ради яркого света, от которого становилось немного веселее.

Турсла снова пришла к Мафре. Мать клана разговаривала неохотно. Она лежала неподвижно, её слепые глаза, не мигая, устремлены были к огню и к тем, кто сидел вокруг него, но она не делала попыток присоединиться к сидящим. Турсла осмелела от своих предчувствий, она коснулась руки Мафры, лежавшей ладонью вверх на коленях старой женщины.

— Мать клана…

Мафра не повернула головы, хотя девушка была уверена, что она знает о ней.

И как в прошлый раз, песок зашевелился. Девушка не чувствовала ветра, но зёрна песка поднялись в воздух и начали вращаться, как в ту ночь. Родился столб, он вращался всё быстрее и быстрее, становясь всё прочнее. Показалась круглая голова, начало складываться тело.

Турсла продолжала петь без слов, и продолжал формироваться сосуд, в который войдёт та, кого она призывает. Девушка совсем забыла о Саймонде. Если он и удивился, то молчал, не мешая ей сплетать заклинания. А она делала это так же уверенно, как работала за своим ткацким станком.

И вот перед ней вновь предстала Ксактол. Увидев, что она ждёт, Турсла вышла из пруда и встала на камне, с которого для сотворения Ксактол слетели последние песчинки.

— Песчаная сестра… — девушка подняла руки, но не обняла своё творение.

— Сестра… — повторила та своим свистящим, словно из трущихся песчинок голосом. — Что тебе нужно? — женщина протянула руки вперёд, и Турсла положила на них ладони. Плоть встретилась с песком.

Глаза болели, но я заставляла себя всматриваться в жёсткую землю. От глаз в кости черепа, окружавшие их, волнами расходилась тупая боль. Крепкий, выросший в горах конёк, которого я спасла во время отчаянной схватки с волками, постоянно спотыкался. Я еле успела схватиться за седло: головокружение ударило, как неотражённый удар меча.

Я ощущала смерть, смерть и высохшую кровь, проводя языком по губам, где соль моего собственного пота смешивалась с пылью этой земли на давно не мытой коже. Снова я пошатнулась. На этот раз мой пони споткнулся ещё сильнее. Он силён и специально тренирован для войны, но сейчас и его силы кончались.

Передо мной бесконечной серой скалистой равниной лежала Пустыня, где растут только редкие чахлые кусты, такие скорченные, будто на них постоянно нападает какое-то ползучее зло. Хотя в этой земле действительно щедро расплёскано зло — все чувства предупреждали меня об этом, поэтому я и не заставляла Фаллона идти вперёд быстро.

Ветер, трепавший края моего плаща, вихрями проносился по Пустыне, в нём чувствовалось дыхание Ледяного Дракона. Он поднимал в воздух серые песчинки, и они обжигали мне кожу лица, не прикрытую шлемом. Мне нужно было найти убежище, и побыстрее, иначе ярость Бури-Движущей-Дюны, захватит меня и похоронит в могиле, которая просуществует день, неделю, столетие — в зависимости от капризов того же ветра и песка.

Слева от меня показалась прямоугольная скала. К ней я и направила Фаллона; он шёл, низко опустив голову. Под защитой этого высокого камня я сползла с седла, ступая только на скалу. Боль от головы перешла на плечи и спину.

Глупо было идти дальше в полной темноте. Я рисковала упасть и переломать кости — себе или Фаллону. И хотя, чувства звали меня вперёд, разум и логика победили. Тьма была такой густой, словно её порождала сама земля. Тучи наверху закрывали даже свет звёзд.

Я порылась в седельном мешке и достала немного дорожного хлеба, такого чёрствого, что по неосторожности об него легко можно было сломать зубы. Размочив хлеб в воде, я большую часть его скормила Фаллону, который потом долго ещё тыкался губами мне в ладонь в поисках крошек. Потом напрягла волю и послала пони приказ не уходить. Наконец легла между двумя камнями и укрылась плащом — довольно слабой защитой от промозглого влажного холода.

Я не собиралась спать, но усталость тела победила дисциплину мысли, и я погрузилась во тьму, даже более глубокую, чем та, что окутывала меня. Во тьме двигались какие-то существа, и я чувствовала их присутствие, однако не настолько ясно, чтобы понять, кто они.

Проснулась я неожиданно в серости раннего рассвета; кто-то словно позвал меня по имени или рядом протрубила боевая труба. Теперь я смогла увидеть бассейн и ручеёк текущей в него воды. По другую сторону озерца на жёсткой траве, не зелёной, а пепельно-серой, прихваченной холодом, пасся Фаллон.

С другой стороны бассейна действительно имелся сток, нечто вроде корыта, уходившего вниз, в туман. Двигалась я с трудом, тело затекло, но мозг отдохнул, и я снова поискала черноту, в которой скрывались Джервон и его похитители.

Здесь, на равнине, ветер окончательно разнёс туман, и видимость улучшилась. И вскоре я увидела вдали вспышку света. Но ясно было, что это не костёр, а скорее какой-то маяк.

Камни древних руин приблизились, образуя обрушившиеся стены, кое-где возвышения, может, на месте стелл или даже статуй. Не очень сильно выветренные, они сохраняли сходство с древними чудовищами и производили слегка неприятное впечатление. Боги или стражники? Что может сказать человек, живущий сегодня?

Показалось солнце, но здесь это был даже не бледный свет середины зимы, а тусклое истощённое свечение, в котором ничто не согревало ни тело, ни душу. По-прежнему тени цеплялись за камни, хотя я решительно отказывалась смотреть на них. Я знаю силу иллюзий, потому что с ней многое связано в Даре.

Передо мной поднималась стена из массивных блоков, некоторые были выше меня, даже когда я верхом на Фаллоне. С нею время обошлось не так жестоко. Бледное солнце высекало ледяной огонь из серо-белых кристаллов на её поверхности. Я направилась к единственному проходу в этой стене, к воротам, таким узким, что одновременно через них мог пройти только один человек.

Прут в моей руке начал рваться так сильно, что я с трудом его удерживала. Его оплетённый серебром конец указал на тёмное пятно на стене на уровне моего бедра. Кровь — и кровь того, кого я искала!

Я оказалась — где-то. Как найти слова для описания того, что было совершенно чуждо моему опыту? Цвета, названия которых я не знаю, ощущения, взывавшие к самым корням моего Дара, моей решимости, разрывавшие меня на части. Оставалась ли я жива? Никакого тела я не ощущала, пять чувств больше не служили мне; я поняла, что не «вижу», а воспринимаю мир каким-то другим способом.

Только несколько секунд — один вдох — дали мне; потом мощное принуждение подхватило сознание, всё, что осталось от моей личности, и увлекло вперёд по фантастической и ужасной стране.

Потому что это была страна… Однако мой человеческий инстинкт говорил мне, что что-то тут не так. Растения, нисколько не напоминающие знакомую мне растительность, — пронзительно жёлтого или грозного красного цвета. Эти растения дёргались и бились, словно пытаясь выдернуть корни, освободиться, но что-то, какой-то приказ их удерживал. Ветви вцеплялись в землю или взмётывались высоко в воздух в непрерывном движении…

Вскоре я миновала их, меня несла сила, которой я не могла сопротивляться. И я постаралась забыть о чуждости этого места и сосредоточилась на своём Даре и своей внутренней силе.

Но я должна была пока скрывать оттого, что нёс меня, эту жёсткую сердцевину сопротивления в себе. Я была уверена, что должна беречь силы до того, как предстану перед правящим здесь.

«Какой великолепный пир… — между губами прекрасного лица показался кончик языка и прошёлся по губам, словно наслаждаясь изысканным вкусом. — Вы много даёте мне, козявки… много!»

«Но не всё!» — ответила я. И то жёлтое пламя, которое было Джервоном, больше не приближалось к чудовищу, но стояло рядом со мной, как много раз стояли мы вместе в те годы, когда нужно было обороняться и кровавить мечи. И я поняла, что Джервон не покорился, что в его околдованном теле упрямо держится личность, как и во мне.

Тот, что сидел на троне, слегка наклонился, повернув к нам своё прекрасное злое лицо.

«Я голоден — и я ем — всё очень просто».

Он неестественно далеко вытянул руку, подобрал какое-то ползущее пятно. Я услышала мысленно отчаянный крик.