Дождь косым занавесом закрывал грязные улицы, смывая копоть с городских стен, и вкус этой копоти ощущал высокий худощавый человек, большими шагами шедший вдоль домов, напряженно всматриваясь в подъезды и переулки.

Два часа назад, а может, и три, Симон Трегарт вышел из здания вокзала. У него больше не было причин следить за временем. Время потеряло всякое значение, а он — цель. Как преследуемый, бегущий, скрывающийся. Но, впрочем он не скрывался. Он шел открыто, настороженный, готовый ко всему, расправив плечи и высоко подняв голову.

В первые дни бегства, когда перед ним забрезжила надежда, он использовал звериную хитрость, каждый трюк, которому успел научиться, петлял и путал следы, им правили часы и минуты. Теперь он шел не торопясь и будет идти, пока смерть, таящаяся в одном из подъездов, в засаде в каком-нибудь переулке, не встанет перед ним. И уже тогда он пустит в ход свои «клыки». Сунув правую руку в карман влажного пальто, Симон нащупал эти «клыки» — гладкое, ровное, смертоносное оружие, так легко легшее ему в руку, словно оно было частью его тела.

Безвкусные красно-желтые неоновые огни реклам отражались в залитом водой тротуаре: знакомство Симона с этим городом ограничивалось двумя-тремя отелями в центре и несколькими ресторанами, магазинчиками — всем тем, что обычный путешественник узнает за два посещения, разделенных полдюжиной лет. Симон был вынужден держаться открытых мест: он был убежден, что конец охоты наступит сегодня вечером или завтра утром.

Он понял, что устал. Без сна, подгоняемый необходимостью все время идти вперед, он замедлил шаг перед освещенным входом, прочел надпись на навесе. Швейцар распахнул дверь, человек под дождем принял это за приглашение, ощутив тело и запах пищи.

Рассвет не означал восхода солнца, потому что в воздухе висел густой туман. Симон встал и огляделся. Два грубых столба из красноватого камня, но за ними — не городской мир, а все тоже серо-зеленое болото, уходящее в туман. Петрониус был прав: этот мир ему неизвестен.

Симон дрожал в своем теплом пальто. У него не было шляпы, волосы намокли, и вода стекала с них за шиворот. Нужно убежище — хоть какая-то щель. Симон медленно огляделся. До самого горизонта — ни одного здания. Пожав плечами, он пошел прямо от каменных столбов: это направление ничем не хуже других.

Он шел по влажной почве, небо светлело, туман рассеивался и характер местности медленно менялся. Виднелось больше выходов на поверхность красноватого камня, появились подъемы и спуски. На горизонте появилась ломаная линия, означавшая приближение гор. Впрочем, далеко ли до них, Симон не мог определить. Прошло уже много часов с тех пор, как он ел в городе в последний раз. Симон на ходу сорвал лист с куста, пожевал, ощутил острый, но приятный аромат. И тут он услышал шум охоты.

Несколько раз прозвучал рог, ему ответил резкий приглушенный крик. Симон пошел быстрее. Остановившись на краю оврага, он понял, что шум доносится с другого края этого оврага, и пошел в том направлении. С осторожностью, выработанной годами службы в отрядах коммандос, он выглянул между двух деревьев.

Первой, из зарослей кустарников на противоположном краю оврага, показалась женщина. Она бежала ровно, как опытный бегун, пробежавший большое расстояние и знавший, что еще много предстоит бежать. На краю узкой долины она оглянулась.

Еще раз яркая молния разорвала небо, как раз над стеной. Она послужила началом такой дикой битвы в небе и на земле, такого ветра и бури, каких Симон никогда не видел. Ему приходилось испытывать огненные ужасы войны, но это было гораздо хуже, может быть потому, что он знал, что эти удары и вспышки огня не поддаются никакому контролю.

Скала дрожала под этими ударами и беглецы жались друг к другу, как испуганные маленькие животные, закрывая глаза при каждой новой вспышке. Слышался постоянный рев, не обычные раскаты грома, а удары гигантского барабана. Ритм этих ударов отражался в биении сердца, от него кружилась голова. Женщина прижалась к груди Симона лицом. Симон обнял ее дрожащие плечи, словно был единственным островком безопасности в качающемся мире.

Удары, гром, блеск вспышек, ветер — все это продолжалось, но дождя не было. Скала под ними начала дрожать в такт раскатам грома.

От последней яростной вспышки Симон на какое-то время ослеп и оглох. Прошло несколько минут. Ударов больше не было, даже ветер стихал, словно от усталости. Симон поднял голову.

В воздухе стоял чад от горелого мяса. Поблизости дрожащим пламенем горел кустарник. Но благословенная тишина продолжалась. Женщина зашевелилась в руках Симона и высвободилась. Он снова уловил ее уверенность, смешанную с торжеством. Какая-то игра подходила к концу.

Симон поднес к губам тяжелый кубок. Через край кубка он внимательно следил за происходящим. При первом знакомстве он решил, что люди Эсткарпа мрачны, отягощены грузом лет, что они последние представители древней расы, забывшей обо всем, кроме снов о прошлом. Но за прошедшие недели он понял, насколько поверхностны его суждения. Теперь, в столовой гвардии, он переводил взгляд с одного лица на другое, рассматривая не в первый раз людей, с которыми делит ежедневные обязанности и досуг.

Конечно, их оружие было ему незнакомо. Ему приходилось учиться обращению с мечом в схватке. Меньше беспокойства вызывали у него самострелы, похожие на автоматический пистолет. Симон никогда не мог сравниться с Корисом, его уважение к воинскому искусству молодого человека было безграничным. Но Симон был знаком с тактикой иных армий, иных войск, и был способен делать предложения, с которыми считался любой офицер.

Симон удивлялся, почему его приняли в гвардию: в конце-концов, эти люди оборонялись против превосходящих сил врага и любой незнакомец мог оказаться шпионом, брешью в обороне. Но он не был знаком с обычаями Эсткарпа. Среди всех наций континента, только в Эсткарпе могли поверить в такой дикий рассказ. Потому что силы Эсткарпа основывались на магии.

Симон подержал во рту вино, прежде чем проглотить его, и в то же время думал о магии. Это слово могло означать искусные фокусы и трюки, могло скрывать суеверную чепуху, но могло говорить о чем-то гораздо более могучем: воля, воображение и вера были оружием, используемым магией Эсткарпа. Конечно, у этих людей были определенные способы усиления воли, воображения и веры. А конечный результат — открыть их мозг для того, что не видно и не воспринимается обычными органами чувств.

Ненависть и страх соседей определялись той же самой основой — магией. Для Ализона на севере, для Карстена — на юге, власть волшебниц Эсткарпа была злой.

Войско Эсткарпа продвигалось вперед быстро, но ему еще оставался день пути, когда они миновали последнюю пограничную крепость и двинулись вдоль изогнутого берега моря. Гвардейцы постоянно меняли в крепостях лошадей и поэтому буквально пожирали мили.

Салкары, не привыкшие к езде верхом, угрюмо сидели в седлах, казавшихся слишком маленькими для их могучих тел — Магнус Осберик не был исключением, но не отставали. Они ехали с упорством людей, для которых главным врагом было время.

Утро стояло яркое, а масса пурпурных цветов, на кустарниках вдоль дороги, отражала блеск солнца. Воздух приносил в себе обещание соленых волн впереди, и Симон испытывал возбуждение, которого уже давно не знал. Он пока не сознавал, что напевает, пока его не окрикнул знакомый хрипловатый голос:

— Птички поют перед ударом ястреба.

Он добродушно воспринял насмешку.

Море было тусклым и серым, цвета лезвия топора, которое, несмотря на правку, не блестит, или стального зеркала, покрытого влагой. И небо над ними — такого же цвета, так что трудно было различить, где кончается воздух и начинается вода.

Лойз съежилась на скамье под узким окном. Она боялась высоты, а эта башня, выдававшаяся из стены, нависала непосредственно над острыми, окруженными пеной, скалами береговой линии. Но ее постоянно влекло к этому месту, потому что, глядя в глубокую пустоту, лишь изредка нарушаемую ныряющей птицей, она видела свободу.

Прижимая узкие ладони с длинными пальцами к скамье и камню, она заставляла себя выглянуть, заставляла глядеть на то, чего она боялась, как ей много раз приходилось делать то, от чего отказывалось ее тело и мозг. Будучи дочерью Фалька, ей пришлось надеть броню из льда и железа, которую не мог пробить ни один удар. И вот уже больше половины своей короткой жизни она провела в этой внутренней цитадели.

В Верлейне было множество женщин, потому что Фальк отличался похотливостью. С раннего детства Лойз видела, как они приходят и уходят, смотрела на них холодным взглядом и сравнивала себя с ними. Ни на одной из них Фальк не женился и ни одна из них не принесла ему потомства — к величайшему неудовольствию Фалька и к некоторому временному выигрышу для Лойз. Потому что Верлейн принадлежал Фальку не по наследству, а из-за его единственного брака с матерью Лойз. И только пока жила Лойз, Фальк продолжал владеть Верлейном, и всеми его богатейшими возможностями для грабежа и мародерства на море и на берегу Если бы она умерла, в Карстене нашлось бы немало наследников ее матери, которые тут же предъявили бы свои права на владение Верлейном.

Но если бы хоть одна из тех женщин, что вольно или невольно ложились на огромную кровать в спальне Фалька, принесла бы ему сына, он смог бы спокойно претендовать на владение Верлейном не только в течение своей жизни, но и для новой мужской линии, согласно вновь изданным законам герцога. По старым обычаям, право наследования сохранялось по материнской линии, теперь же наследовали потомки отца и лишь в тех случаях, когда не было потомков мужского пола, действовал старый закон.

Обстоятельства, которые она хотела использовать в свою пользу, действовали против нее в течении нескольких следующих дней. Хотя Ивьян сам не приехал в Верлейн, чтобы посмотреть на невесту и поторговаться из-за приданого и прав наследования, он прислал за ней почетную делегацию. И ей пришлось демонстрировать себя, скрывая нетерпение и растущее отчаянье.

Наконец, она отложила свои надежды на брачный пир, потому что тогда головы обитателей крепости затуманятся. Фальк хотел поразить посланников герцога своим гостеприимством. Он откроет двери своих винных подвалов, и тогда ей представится возможность осуществить свои планы.

Но сначала ударила буря, подул ветер такой силы, что Лойз, с детства живущая на берегу и знакомая с морем, никогда не видела ничего подобного. Поднялись такие волны, что пена долетала до окон ее комнаты наверху башни. Беатрис и женщины, посланные Фальком, чтобы помочь ей в шитье свадебного наряда, вздрагивали при каждом ударе ветра и волн.

Беатрис встала, по полу покатился поток прекрасного зеленого шелка, глаза женщины были тревожно расширены. Она сложила пальцы в священный знак своего забытого деревенского детства.

— Колдовская буря, — голос ее едва доносился сквозь рев шторма.

Жители Верлейна единодушно решили, что исчезнувший флот был иллюзией, вызванной демоном. На следующее утро, Фальк никого из своих людей не смог отправить на берег. Да он и не пытался таким образом проверить, насколько велика его власть.

Но брак следовало завершить прежде, чем хоть один намек на случившееся достигнет Карса и даст герцогу законный повод отказаться от наследницы Верлейна. Чтобы преодолеть суеверие и страх, который могли питать посланцы герцога, Фальк неохотно отвел их в сокровищницу и сделал ценные подарки, отложив в сторону меч с украшенной жемчугом рукоятью как знак восхищения воинской доблестью герцога. Но под роскошным нарядом Фальк покрылся потом и боролся с желанием отдать приказ проверить все темные уголки.

Он заметил также, что никто из его гостей не упоминал, о происшествии на скалах, и размышлял, хорошо ли это или плохо. Только когда за час до венчания они оказались в кабинете Фалька, Рунольд извлек из своего мехового плаща маленький предмет и осторожно поставил в полоску солнечного света, падающего из окна.

Сирик, придерживая живот, запыхтел, с любопытством разглядывая этот предмет.

— Что это, лорд-командующий? Вы отобрали у деревенских мальчишек эту игрушку?

Лойз забыла о своей новой внешности и о том, что Рунольд увидел в ней мужчину, пришедшего отобрать у него добычу. У нее в руке был меч, но вопреки обычаю, Рунольд схватил самострел. Но внимание его двоилось между вновь вошедшим и женщиной, которая, несмотря на связанные руки, по сбитым простыням ползла к нему.

Повинуясь скорее инстинкту, чем разуму, Лойз схватила верхнюю одежду, сброшенную Рунольдом, и бросила в него. Тем самым она спасла себе жизнь. Цель была сбита, и стрела дрожала в стене, а не в груди у девушки.

С проклятием Рунольд отшвырнул одежду и устремился к женщине. Но та и не пыталась спастись. Напротив, она стояла неподвижно, со странным спокойствием глядя в лицо Рунольда. Губы ее раздвинулись, и оттуда выскользнул овальный предмет. Он повис на короткой цепочке, которую женщина удерживала в зубах.

Рунольд не двигался. Глаза его, под полузакрытыми веками, не отрывались от раскачивающейся тусклой жемчужины.

Лойз застыла при виде сцены, которая могла произойти только в кошмарном сне. Женщина повернулась, и Рунольд, не отрывая взгляда от камня, двинулся за ней. Женщина протянула к Лойз связанные руки, частично скрыв своим телом Рунольда от девушки.

Пять человек лежали на песчаном берегу небольшой бухточки. Один из них был мертв, голова его была разбита. День был жаркий, и солнечные лучи обжигали обнаженные тела, соединяясь с гнилыми испарениями разлагавшихся водорослей.

Симон закашлялся, приподнял избитое тело на локтях. Тело его представляло сплошной кровоподтек, его измучила тошнота. Он медленно отполз от воды и изверг то, что еще оставалось в его желудке. Спазмы вернули ему полное сознание и, справившись с головокружением, он сел.

Он мог припомнить лишь обрывки ближайшего прошлого. Бегство из Салкаркипа кончилось кошмаром. Магнус Осберик взорвал генератор — сердце города, дававшее ему энергию, свет и тепло, но тем самым не только уничтожил город, но и добавил силы буре. И в этой буре небольшой отряд гвардейцев на спасательных лодках оказался разбросанным без всякой надежды на соединение.

Из порта вышли три лодки, но после взрыва они не видели друг друга. Последовал сплошной ужас, лодку бросало, швыряло, вертело, дергало и, наконец, швырнуло на скалы и невозможно было сказать, сколько это продолжалось — часы или минуты.

Симон потер лицо руками. Лицо покрылось налетом соли, ресницы склеились и трудно было открыть глаза. Четверо мужчин… Тут он разглядел расколотый череп — трое живых и один, должно быть, мертвый.

Птица, с искусством, присущим этим хищником, зависла над нами, распластав крылья. Увидев свисающие с ее лап яркие ленты, Симон понял, что птица не дикая.

— Капитан! — Танстон тряс Кориса. Тот сел, жестом ребенка протирая глаза кулаками.

— Капитан, фальконеры близко!

Корис резко задрал голову, потом встал, заслонив глаза от солнца, и стал смотреть на медленно кружившую птицу. Он свистнул, и в его свисте звучала чистая мелодия. Ленивое кружение прекратилось, и Симон увидел чудо скорости и точности — удар сокола. Сокол, упал с неба и сел на рукоять топора Вольта, лежащего в траве. Он раскрыл клюв и издал хриплый крик.

Капитан склонился к птице, осторожно поднял одну из лент. На солнце сверкнуло металлическое кольцо. Корис внимательно его рассматривал.

Симон сел на узкой койке, зажав кулаками раскалывающуюся от боли голову. Он видел сон, яркий и пугающий, а теперь мог вспомнить только ощущение ужаса. Проснувшись, он обнаружил себя в келье — скальном помещении в крепости фальконеров. Отчаянно болела голова. Но более важным, чем головная боль, казалось ему настоятельная необходимость повиноваться чьим-то приказам или просьбам.

Боль ослабла, но тревога не позволяла оставаться в постели. Симон оделся в кожаную куртку, которую ему дали хозяева, и вышел, решив, что скоро уже утро.

Они уже пять дней находились в Соколином Гнезде, и Корис собирался вскоре пробиваться на север, к Эсткарпу, через районы, занятые разбойниками. Симон знал, что капитан хочет склонить фальконеров к защите северного соседа. В столице Эсткарпа он употребит все свое влияние, чтобы победить предрассудки волшебниц, чтобы бойцы с птичьими головками на шлемах, смогли бы участвовать в битве за Эсткарп.

Падение Салкаркипа подняло суматоху среди жителей гор, в их крепостях шла подготовка к войне. В нижних этажах необычной крепости кузнецы и оружейники напряженно трудились, а небольшая группа техников готовила те крошечные устройства, при помощи которых птица-разведчик докладывала своему хозяину. Это была наиболее охраняемая тайна нации и Симон мог лишь догадываться, что это какое-то техническое устройство.

Симон часто ошибался в оценке людей этого странного мира. Те, кто вооружен мечами и щитами, не могут производить сложные коммуникационные устройства. Эти странные несоответствия в знаниях и оборудовании сбивали с толку сильнее, чем магия волшебниц, чем голоса птиц.

Корис со вздохом опустил свой кубок.

— Вначале постель, какой не может похвастаться ни одна казарма, затем — две такие трапезы. С приезда в Эсткарп я не пробовал такого вина и не пировал в такой прекрасной компании.

Волшебница хлопнула в ладоши.

— Корис, льстец! Корис и Симон терпеливы. Ни один из вас не спросил, что мы делаем в Карсе, хотя провели под этой крышей ночь и часть дня.

— Под этой крышей…, — задумчиво повторил Симон. — Это, случайно, не посольство Эсткарпа?

Руки Кориса равномерно двигались, полируя лезвие топора шелковой тканью. Он потребовал свое сокровище в ту же минуту, как вернулся и теперь, усевшись на подоконник и держа топор на коленях, говорил:

— … он рванулся так, будто сам Колдер гнался за ним по пятам, а сержант пролил половину вина, за которое я заплатил. Этот парень уцепился за стол и заорал. Я ставлю недельное жалование на то, что в его рассказе есть зерно правды, хотя в целом, это ерунда.

Симон смотрел на остальных в комнате. Он не ожидал, что волшебница удивится или как-то покажет, что слышала подобные истории. Однако юноша, появившейся при ней ниоткуда, был меньше натренирован и его поведение доказывало, что Симон прав. Брайант слишком хорошо сдерживался. Тот, кто более опытен в науке убийства, разыграл бы удивление.

— Мне кажется, что для вас эта история — не ерунда, леди, — оборвал Симон рассказ капитана. Осторожность стала привычкой для его взаимоотношений с волшебницей с того часа, когда он вынужден был защищаться от колдовства при встрече с Алдис. Она чувствовала его отношение, но не делала попыток что-либо изменить.

— Рунольд в самом деле мертв, — ее слова звучали ровно, — и умер он в Верлейне… Леди Лойз действительно исчезла. Так что эта часть рассказа вашего человека, капитан, правдива, — она обращалась скорее к Корису, нежели к Симону.

Столб дыма вздымался в воздух, время от времени разрываемый вспышками наиболее горючих материалов. Симон поднялся в стременах, оглядываясь на разбитое Карстенское войско — еще одна победа небольшого, но хорошо обученного и снаряженного отряда. Долго ли будет им везти, никто сказать не мог, но пока им везло и они нападали, давая возможность спастись темноволосым людям со строгими чертами лица, которые приходили семьями, отрядами и израненными, страшно истощенными одиночками. Вортигин проделал хорошую работу. Древняя раса, вернее то, что от нее осталось, через открытые фальконерами границы уходила в Эсткарп.

Люди, не обремененные семьями, горящие желанием снова встретиться с врагом, оставались в горах и пополняли отряды Симона и Кориса. А потом — одного Симона, потому что капитана гвардии отозвали на север, в Эсткарп.

Это была партизанская война, которую так хорошо изучил Симон в другое время и в другом мире, вдвойне эффективная, так как его люди знали местность, а солдаты Карстена — нет. Симон обнаружил, что эти молчаливые люди, которые ехали теперь за ним, составляли единство не только с землей, но со зверями и птицами… Возможно, звери не служили им, как тренированные соколы фальконеров, но Симон видел странные события: стада оленей затаптывали следы лошадей, вороны выдавали Карстенские засады. Теперь перед каждым их действием Симон выслушивал всех своих сержантов и принимал во внимание их советы.

Древняя раса не была рождена для войны, хотя прекрасно владела оружием. Но для ее представителей это была тяжелая обязанность, которую нужно побыстрее исполнить и забыть. Они убивали с отвращением и были не способны на жестокость. А ведь с захваченными в плен беглецами Карстен расправлялся очень жестоко.

Однажды, когда Симон, бледный, силой воли подавляя тошноту, отвел взгляд от такого зрелища, его поразило замечание помощника, молодого человека с печальным лицом.

Тупая боль заполняла голову, сотрясала тело. Вначале Симон, неохотно приходящий в сознание, с трудом мог набрать сил для того, чтобы вынести эту боль. Он понял, что биение не только внутри, но и вне его. То, на чем он лежал, дрожало равномерной ритмичной дрожью. Он заключен в черном сердце там-тама.

Открыв глаза, он не увидел света, а попытавшись двинуться, обнаружил, что руки и ноги его связаны. Ощущение того, что он заперт в гробу, стало таким сильным, что Симон прикусил губу, чтобы не закричать. Он так отчаянно сражался с неизвестным, что спустя какое-то мгновение обнаружил, что он не один.

Справа от него кто-то время от времени слабо стонал. Слева кого-то рвало, и это добавило зловония в душном воздухе. Симон почувствовал странное спокойствие после этих звуков и позвал:

— Кто здесь? И где мы? Кто-нибудь знает?

Стон кончился коротким перерывом дыхания. Но человек слева не мог или не хотел справиться с собой.

Находится ли он под наблюдением? Или просто слушает какое-то оповещение по общей коммуникационной сети? Убедившись, что он один в комнате, Симон начал внимательно вслушиваться в слова, значения которых не понимал и должен был ориентировать только по интонации. Звуки повторились. Симон мог разобрать некоторые из них. Означало ли повторение, что его обнаружили?

Скоро ли невидимый диктор начнет расследование? Немедленно, если не получит ответа? Ясно, что это предупреждение, но от чего? Симон вернулся в коридор.

Поскольку этот конец коридора кончался тупиком, нужно исследовать противоположный, проверить другие двери. Но в них он нашел непреодолимую серую поверхность. Вспоминая галлюцинации Эсткарпа, Симон провел руками по гладкой поверхности, но не обнаружил никаких отверстий. Его утверждение о том, что колдеры представляют собой совсем другой народ, чем волшебницы Эсткарпа и опираются скорее на знания, чем на колдовство, укрепились.

Людям Эсткарпа большинство технических знаний его собственного мира показалось бы волшебством. И, может, именно он, Симон, единственный из всех гвардейцев, кто способен хотя бы частично понять колдовскую науку, чего не может сделать ни одна волшебница.

Симон продолжал идти по коридору, ведя рукой по ровной поверхности стены в поисках выхода. Может, выход находится в одной из комнат? Его везение, несомненно, скоро кончится.

Он по детски ожидал, что взлетит вверх, но машина пробежала вперед, набирая скорость. Нос ее ударился в парапет с силой, достаточной, чтобы перевернуть весь самолет. Симон понял, что падает, не свободно, как рассчитывали его мучители, а в кабине самолета.

Потом пришло мгновенное сознание, что он падает не прямо, а под углом. Он в отчаянии схватился за рычаг и снова потянул его.

Последовал удар, а затем — тьма.

Красная искорка, как уголек, смотрела на него из темноты. К ней присоединился слабый повторяющийся звук — тиканье часов? Капание воды? И еще был запах. Именно он и заставил Симона очнуться. Сладкий запах разложения и смерти.

Симон обнаружил, что сидит среди обломков самолета. Невидимая сила, прижавшая его к месту, исчезла: он снова мог свободно двигаться и думать.

Пять фигурок стояли на символах своих земель, пять совершенных изображений живых мужчин и женщин. Но почему и с какой целью? Симон снова посмотрел направо. Крошечные ножки Алдис держала в руке волшебница, ноги фигурки Фалька — Брайант. Они напряженно всматривались в фигурки, причем на лице Брайанта было видно беспокойство.

Внимание Симона вновь обратилось к стоявшей перед ним фигурке. Смутные воспоминания о старых сказках ожили в его мозгу. Неужели сейчас будут втыкать иглы в сердца фигурок, чтобы их оригиналы заболели и умерли?

Властительница крепко взяла его за руку — точно так же брали за руку в Карсе при изменении внешности. Другая ее рука образовала полукруг у основания фигурки в шапке. Симон повторил ее жест, и кончики их пальцев соприкоснулись.

— Думай о том, что перед вами, с кем вы будете связаны спором о власти или кровью. Выбросьте из головы все остальное, оставьте только его. Вы должны согнуть его, подчинить себе и использовать для нашей пользы. Либо мы выиграем игру Силы за этим столом в этот час — либо навсегда проиграем!

Взгляд Симона был сосредоточен на фигурке в шапке. Симон не знал, смог бы он оторвать взгляд, если бы захотел. Он решил, что его пригласили участвовать в этой странной процедуре только потому, что он единственный из всех видел этого человека в Горме.