Нормандцы в Сицилии

Норвич Джон

В книге рассказывается о возвышении и недолгом величии дома Отвилей. О том, как за одно поколение сыновья Танкреда превратились из мелких землевладельцев в королей богатейшего острова. Северные авантюристы стали султанами в восточной столице. Пираты приобщились к культуре арабского двора. Мародеры, сжигавшие Рим, получили из рук папы митру и далматик — символы церковной власти.

Введение

В октябре 1961 г. мы с женой проводили отпуск в Сицилии. Я имел смутное представление о том, что в Средние века там некоторое время правили нормандцы, но этим мои познания ограничивались. В любом случае, я не был готов к тому, что увидел. Там были соборы, церкви и дворцы, которые естественно и гармонично сочетали в себе все лучшие черты архитектуры трех ведущих цивилизаций того времени — североевропейской, византийской и сарацинской. Здесь, в древнем центре Средиземноморья, соединялись Север и Юг, Запад и Восток, латинский и тевтонский мир, христианство и потрясающий пример терпимости и просвещения на уровне, уникальном для средневековой Европы и редко достигавшимся даже в последующие века. Я был поражен и жаждал узнать больше. Вернувшись из отпуска, я отправился прямиком в Лондонскую библиотеку.

Там меня ждал печальный сюрприз. Несколько французских и немецких книг XIX в., написанных с педантичной ученой основательностью и невыносимо скучных, пылились на верхней полке; но для обычного английского читателя, желавшего узнать что-нибудь о нормандской Сицилии, не нашлось практически ничего. В первый момент я даже думал, не подвела ли меня одна из самых прославленных английских библиотек, я отлично знал, что это не так. Если Лондонская библиотека не располагала книгами, которые нужны, это означало, что ни одной такой книги нет. Так я впервые столкнулся с вопросом, на который и теперь, пять лет спустя, не могу дать ответ: почему одна из самых удивительных и романтических глав европейской истории между эпохами Юлия Цезаря и Наполеона практически не известна широкой публике. Даже во Франции любую попытку заговорить на эту тему встречают пустыми междометиями и несколько смущенным молчанием.

В Англии, которая пережила похожее, хотя и не столь блестящее нормандское завоевание, почти в то же самое время и впоследствии дала Сицилии несколько государственных деятелей и даже королеву, всеобщее недоумение читалось еще отчетливей. Г-н Фердинанд Шаландон, автор классического труда, посвященного этому периоду, включил в свою монументальную библиографию из более шестисот названий только одного английского автора — Гиббона. Хотя за шестьдесят прошедших лет в Англии появилось несколько блистательных ученых, во главе с мисс Ивилин Джэмисон, которые сумели пролить свет на этот темный период истории, до сего дня вышли только две неспециальные книги, рассказывающие о нормандском завоевании Сицилии более-менее подробно. Я имею в виду книгу Э. Кертиса "Рожер Сицилийский", написанную умело, хотя несколько тяжеловесно незадолго до Первой мировой войны, и труд Ван Вайка Осборна "Величайшие нормандские завоевания", где аккуратность и эрудиция ученого принесены в жертву его буйному воображению. Обе эти книги опубликованы в Нью-Йорке; обе вышли давно и не охватывают всего интересующего меня периода.

Вывод напрашивался сам собой: если я хочу полного изложения истории нормандской Сицилии для читателя-дилетанта, надо написать книгу самому. Вот почему я выношу сегодня на ваш суд — со страхом и робостью — первую из двух книг, вместе охватывающих всю историю от первого дня в 1016 г., когда группа нормандских паломников высадилась на берег у храма Архангела Михаила на горе Гаргано, до того момента 178 лет спустя, когда самая блистательная корона Средиземноморья перешла к мрачнейшему из германских императоров. В этой книге рассказано о первых 114 годах, до Рождества 1130 г., когда Сицилия стала королевством, а Рожер II ее королем. Это были героические годы, годы тяжких трудов и завоеваний, в которых главную роль играли сыновья и внуки Танкреда де Отвиля, и прежде всего Роберт Гвискар, один из немногих гениальных военных авантюристов в истории, которые начали с нуля и умерли непобежденными. Потом настроения изменились, северная суровость подтаяла на солнце; и звон стали постепенно сменился шепотом фонтанов в тенистых патио и бренчанием струн.

Эта книга не претендует на научность. Помимо всего прочего, я не ученый. Несмотря на восемь лет того, что по-прежнему оптимистически называют классическим образованием, и недавний мучительный курс переподготовки, мои познания в латыни скромны, а в греческом — еще беднее. Хотя мне часто приходилось сражаться с древними источниками в оригинале, я всегда с благодарностью обращался к переводам, когда представлялась подобная возможность. Я старался прочитать как можно больше о рассматриваемом мной периоде, чтобы вписать свою историю в общеевропейский контекст, однако едва ли я раскопал какой-то новый материал или сделал оригинальные выводы. То же относится и к архивной работе. Я думаю, что посетил все важные места, упомянутые в книге (многие из них — в отвратительную погоду), но мои поиски в местных библиотеках и архивах — исключая Ватикан — были краткими и основном бесплодными. Но все это не имеет значения. Моя цель состояла, как я уже сказал, в том, чтобы дать читателю-неспециалисту такую книгу, о которой я мечтал во время первого посещения Сицилии, — книгу, где объяснялось бы, как нормандцы стали хозяевами этой земли, какое королевство они здесь создали и как они умудрились сформировать культуру одновременно такую красивую и необычную. Переведя дух, хочу сказать, что, надеюсь, я смог отдать им должное.

Часть первая

ЗАВОЕВАНИЕ

Глава 1

НАЧАЛО

Для путешественника, направляющегося от Фоджии на восток к морю, угрюмая тень горы Гаргано нависает над равниной как грозовая туча. Эта гора — темная масса известняка, поднимающаяся столь неожиданно над равнинами Апулии и вторгающаяся на сорок или около того миль в Адриатику, — выглядит необычно и немного пугающе. В течение веков ее называли "шпорой Италии" — название не слишком удачное даже исходя из зрительного образа, поскольку «шпора» находится слишком высоко на сапоге и кажется прикрепленной задом наперед. Гора Гаргано скорее напоминает большую жесткую мозоль, случайную и, главное, нежеланную. Даже местность здесь напоминает скорее Германию, чем Италию; жители этого сырого, продуваемого всеми ветрами края мрачны, одеваются в черное и стары (в противоположность остальной Апулии, где средний возраст горожан, судя по всему исключительно мужчин, похоже, не больше семи лет), что подтверждает странную его чужеродность. Гора Гаргано — и для туристов, и для самих итальянцев — нечто постороннее. Она — сама по себе.

Это чувство всегда существовало у апулийцев, и они всегда относились к горе одинаково. С отдаленной древности аура святости витала над горой. Уже в античности на ней располагались по крайней мере два важных храма: один — посвященный Поладерию — древнему герою-воину, не слишком прославленному и еще менее занимательному, и посвященный Калхасу, предсказателю из Илиады: в этом храме, согласно Страбону, "те, кто советовался с оракулом, жертвовал его тени черного барана, а затем спал в его шкуре". С приходом христианства святилища продолжали существовать в ином качестве, претерпев минимальные изменения, чтобы соответствовать духу времени; однако к V в. после тысячи или более лет в роли священного места гора была готова для того, чтобы на ней произошло чудо. 5 мая 493 г. местный пастух, искавший прекрасного быка, которого он потерял, неожиданно обнаружил животное в темной глубокой пещере на склоне горы. Его попытки выманить быка наружу оказались безуспешными, владелец наконец в раздражении пустил стрелу в упрямую скотину. К удивлению пастуха, стрела на полпути остановилась, повернула назад и вонзилась ему в бедро, нанеся неприятную, хотя и неглубокую рану. Крестьянин поспешил домой и рассказал о случившемся Лаврентию, епископу Сипонто, который приказал своей епархии три дня поститься. На третий день Лаврентий сам посетил место, где произошло чудо. Едва он прибыл, появился архангел Михаил в полном вооружении и объявил, что пещера впредь будет храмом, посвященным ему и всем ангелам. Затем он исчез, оставив как знак свою большую железную шпору. Когда Лаврентий с помощниками несколькими днями позже снова приехали на гору, они обнаружили, что ангелы в его отсутствие не бездействовали — грот превратился в часовню. Ее стены были украшены пурпуром, повсюду разливался мягкий теплый свет.

Бормоча молитвы, епископ приказал, чтобы на скале над входом в пещеру была построена церковь, а четыре месяца спустя, 29 сентября, он освятил ее в честь архангела.

Церковь Лаврентия в маленьком городе Монте-Сан-Анджело давно исчезла, но архангел Михаил не забыт. У входа в его пещеру стоит теперь восьмигранная колокольня XIII в. и довольно тяжеловесный портик в романском стиле, построенный сто лет назад. Внутри длинная лестница уводит вас в недра скалы. Стены увешаны подношениями, принесенными по обету, — костыли, повязки, протезы; глаза, носы, ноги, груди, неумело наштампованные на оловянных пластинках; картины — подлинный крестьянский примитив — изображающие дорожные происшествия, работающих лошадей, перевернутые кастрюли и другие неприятные события, во время которых жертва была спасена благодаря чудесному вмешательству архангела. Наибольшее умиление вызывают костюмы, которые надевали на маленьких детей в честь архангела, благодаря его за оказанную услугу, — крошечные деревянные сабли, крылья из оловянной фольги и кирасы; рядом порой вешают фотографию ребенка — все это постепенно разрушается на темном сыром камне. Внизу за парой восхитительных бронзовых византийских дверей — подарок богача Амальфитана в 1076 г. — расположена сама пещера, почти такая же, какой оставил ее Лаврентий. Воздух внутри нее звенит от молитв и душен от ладана, курившегося на протяжении пятнадцати веков; вода сочится из камня и капает со сверкающего каменного свода, и верующие собирают ее в маленькие пластиковые чашки. Главный алтарь, залитый светом и увенчанный статуей архангела, занимает один из углов; в остальном пространстве властвуют крошащиеся колонны, заброшенные алтари в глубоких нишах, темнота и время.

Гора Сан-Анджело в свое время была одной из главных святынь Европы. Ее посещали Григорий Великий в VI в. и святой Франциск в середине XIII в. (он подал верующим плохой пример, вырезав инициалы на алтаре у входа), императоры — Оттон II, который в 981 г. прибыл туда с очаровательной молодой женой — византийской принцессой Феофано, и их меланхоличный, склонный к мистике сын Оттон III, который в порыве религиозного рвения прошел босиком весь путь из Рима; а также в 1016 г. группа скромных нормандских паломников, чья беседа со странно одетым странником в этой самой пещере изменила курс истории и привела к основанию одного из самых мощных и блистательных королевств Средневековья.

Глава 2

ПРИБЫТИЕ

Возможно, лангобардские предводители не наводили никаких справок о воинах, чьей помощи они добивались, и единственным критерием отбора являлась мощная доблесть. Весть об этом приглашении быстро распространилась по городам и манорам Нормандии, и истории о южных прелестях, бессилии местных жителей и богатом вознаграждении, которое ожидает любого нормандца, готового совершить путешествие, без сомнения, не теряли ничего в пересказе. Эти истории придумывались в расчете на самую подвижную группу нормандского населения, поэтому первый отряд нормандских воинов в Италии если и походил внешне на «древних рыцарей» Аматуса, по сути имел мало общего с рыцарями каролингских легенд, чьи подвиги они хрипло воспевали. Основную массу составляли младшие сыновья рыцарей и землевладельцев, которые, не имея собственных наследственных земель, мало были привязаны к своему дому; к ним присоединилась значительно менее уважаемая группа профессиональных наемников, игроков и авантюристов, привлеченных легкими деньгами. По дороге, особенно в Бургундии и Провансе, к ним присоединился обычный сброд — беглые преступники, разбойники и прочие. Летом 1017 г. армия пересекла реку Гарильано, по которой проходила южная граница Папской области, и направилась в Капую. Там, возможно по предварительной договоренности, их с нетерпением поджидал Мелус с собственным войском в полной готовности и горевший желанием драться.

Для лангобардов единственный шанс на успех состоял в том, чтобы атаковать византийцев до того, как они успеют оценить возникшую ситуацию и вызовут подкрепление, поэтому Мелус был прав, внушая своим новым союзникам, что они не должны терять время. Он повел их через границу в Апулию, и они застали врага врасплох. С приходом зимы, когда военные кампании первого года завершились, бунтовщики могли похвастаться несколькими крупными победами и с полным правом отпускали шутки по поводу женоподобия греков; к сентябрю 1018 г. они изгнали византийцев из всех земель от Форторе на севере до Трани на юге. В октябре, однако, в войне наступил перелом.

На правом берегу реки Офанто, примерно в четырех милях от Адриатического моря, большая скала по-прежнему вздымается над равниной, где в 216 г. до н. э. карфагенская армия под командованием Ганнибала нанесла римлянам одно из самых кровавых и сокрушительных поражении за всю их историю. Здесь же, двенадцать веков и тридцать четыре года спустя, лангобардские и нормандские объединенные силы под командованием Мелуса потерпели еще большую катастрофическую неудачу в сражении с византийской имперской армией, ведомой величайшим из катапанов Василием Боиоаннесом. По настоянию Боиоаннеса император Василий II прислал из Константинополя большое подкрепление: Аматус пишет, что греки роились на поле, как пчелы, вылетавшие из улья, а их копья напоминали заросли тростника. Но здесь сыграло роль и другое немаловажное (если не главное) обстоятельство: Василий укрепил армии своими собственными северными воинами — отрядом варяжской гвардии, большим войском викингов, присланным ему тридцать лет назад от князя Владимира из Киева как выкуп за сестру. Лангобарды сражались храбро, но напрасно; почти все были перебиты, и с ними погибла последняя надежда Мелуса на независимость лангобардов в Апулии. Сам он сумел спастись и после месяцев бесцельных скитаний по герцогствам и папским владениям нашел приют при дворе императора Западной империи Генриха II в Бамберге. Там он умер двумя годами позже, сломленный и разочарованный. Генрих, как главный соперник Византии в борьбе за главенство в южной Италии, поддерживавший Мелуса в прошлом, почтил его пышными похоронами и великолепным надгробием в новом соборе; но ни искусство создателей памятника, ни пустой титул герцога Апулийского, дарованный ему Генрихом незадолго до смерти, не могли скрыть того факта, что Мелус проиграл и, что еще хуже, в своем стремлении принести свободу собственному народу он совершил нечто, сделавшее эту свободу вовсе недостижимой. Он привел в страну нормандцев.

Они тоже сражались храбро и понесли большие потери при Каннах. Их вождь, некий Жильбер, пал на поле битвы, и ряды войска сильно поредели. Но нормандцы перегруппировались после сражения и выбрали предводителем брата Жильбера — Райнульфа. Теперь, когда Мелус бежал, они должны были полагаться на самих себя, по крайней мере до тех пор, пока не найдут нового человека, который будет им платить. Обескураженные, они удалились в горы, чтобы найти какое-нибудь убежище, которое стало бы их постоянной штаб-квартирой и сборным пунктом для вновь прибывших воинов, которые все еще приезжали с севера. Первый выбор оказался неудачным; при строительстве крепости нормандцы потерпели поражение еще более плачевное, чем при Каннах. Вильгельм Апулийский рассказывает, что их постигло нашествие лягушек, которые появились в таком количестве, что невозможно было продолжать работу. После постыдного отступления перед квакающим хором воины нашли другое место, которое оказалось более подходящим. Благодаря постоянному притоку новых сторонников численность войска вскоре восстановилась и даже увеличилась. Кроме того, несмотря на первое жестокое поражение, их репутация как воинов не имела себе равных; и их услуги пользовались спросом.

Большой котел южной Италии никогда не переставал кипеть. В стране, у границ и в пределах которой постоянно сталкивались интересы четырех величайших держав того времени, раздираемой на части воинственными притязаниями четырех рас, трех религий и множества независимых, полунезависимых и мятежных государств и городов, сильная рука и острый меч никогда не оставались без применения. Многие молодые нормандцы примкнули к Гвемару из Салерно; другие обратились к его шурину и сопернику Пандульфу из Капуи — Волку из Абруццо, чья энергия и честолюбие доставляли много хлопот соседям. Некоторые предпочли Неаполь, Амальфи или Гаэту. Тем временем катапан Боиоаннес закрепил свою победу, построив новую крепость для защиты своей апулийской границы — укрепленный город Трою у входа в ущелье, ведущее через Апеннины на равнину. Ему, однако, требовались воины для укомплектования постоянного гарнизона — а поскольку варяги к тому времени с триумфом вернулись в Константинополь, приходилось искать где-то еще. Поскольку нормандцы были просто наемниками, а катапан узнавал хорошего воина с одного взгляда, нет ничего удивительного в том, что год спустя после Канн хорошо вооруженная армия нормандцев отправилась в Апулию защищать законные владения Византии от продолжающихся подлых атак лангобардских бунтовщиков.

Глава 3

УКРЕПЛЕНИЕ ПОЗИЦИЙ

Генрих Святой, вернувшись домой, не питал особых иллюзий по поводу своих возможностей влиять на ход событий в Италии, но даже он не мог предвидеть, насколько быстро будут сведены на нет результаты его трудов. Он потратил много сил и, должно быть, считал, что, по крайней мере на западе, ситуация относительно стабильна, Так, кстати, и было; но вмешалась некая случайность, которой император не мог предвидеть. Улучшение его здоровья, которое явилось результатом чудесного вмешательства святого Бенедикта в Монте-Кассино, оказалось, увы, столь же эфемерным, как и все, чего Генрих достиг в Италии. В июле 1024 г. он умер. Его похоронили рядом с Мелусом в Бамбергском соборе.

Генрих, как можно было ожидать, не оставил наследников; с ним Саксонская династия пришла к концу. Ему наследовал дальний родственник Конрад II Салический. Конрад по характеру и взглядам был непохож на Генриха — он совершенно не интересовался, например, делами церкви, если они не затрагивали его политических интересов, — и у него не было особых причин продолжать политику своего предшественника. Однако это не оправдывает той вопиющей глупости, которую он совершил. По просьбе Гвемара Салернского, приславшего ему льстивое поздравление и дары, новый император, только вступив на престол, освободил Пандульфа Капуанского от цепей и разрешил ему вернуться в Италию. Папа Бенедикт не позволил бы ему совершить подобную дурость; но папа Бенедикт умер. Он опередил Генриха на пути к могиле всего на несколько недель, и ему наследовал с неподобающей поспешностью его брат Роман, который немедленно обосновался в Латеран-ском дворце под именем Иоанна XIX. Развращенный и исключительно своекорыстный, Иоанн не имел ни сил, ни желания возражать Конраду. Таким образом Волк из Абруц-цо вернулся домой и снова попытался оправдать свое имя.

Его первой целью было вернуть Капую и отомстить тем, кто его предал. Для этого ему требовались союзники. По прибытии в Италию он сразу обратился с просьбами о помощи к Гвемару в Салерно, к катапану Боиоаннесу и, наконец, нормандцу Райнульфу, которого он умолял прислать ему столько соотечественников, сколько найдется. Гвемар, который, как свойственник Пандульфа, безусловно выигрывал в случае, если тот восстановит свой статус-кво в Капуе, откликнулся сразу, и ему не составило труда уговорить Райнульфа, увидевшего новые широкие возможности для нормандского продвижения, присоединиться к заговору. Только греки ответили отказом, однако у них имелось веское оправдание. Император Василий готовил масштабную экспедицию против сарацин, которые к тому времени стали единовластными хозяевами Сицилии. К тому моменту, когда он получил послание от Пандульфа, основная часть его армии — греки, варяги, влахи и тюрки — уже прибыли в Калабрию, а Боиоаннес уже вел авангард войска через проливы, чтобы от имени императора оккупировать Мессину. Пандульфа не слишком опечалил отказ. Райнульф с внушительным отрядом нормандских воинов присоединился к армии Гвемара, и было не похоже, что Капуя окажет серьезное сопротивление. Кроме того, небольшое греческое подразделение, каким-то образом отставшее от основных экспедиционных сил, неожиданно появилось в последний момент и теперь ожидало приказаний. (Если Пандульф должен был вернуть себе трон, Боиоаннес не желал, чтобы это произошло без помощи византийцев.) Не было причин далее медлить. Соответственно в ноябре 1024 г. началась осада Капуи.

Она длилась значительно дольше, чем ожидал Пандульф. Река Волтурно надежно защищала город с трех сторон. Благодаря ей, а также необыкновенно мощным земляным валам с четвертой стороны и, без сомнения, благодаря решимости капуанцев отложить как можно дольше возвращение своего ненавистного владыки, крепость держалась восемнадцать месяцев, и продержалась бы дольше, если бы не несчастный случай 15 декабря 1025 г.: как раз в тот момент, когда он собрался отправиться из Константинополя в Сицилию, император Василий умер. Ему наследовал его шестидесятипятилетний брат Константин, выживший из ума сладострастник, который, несмотря на то что формально пятьдесят лет делил с Василием трон, совершенно не годился для того, чтобы воплощать в жизнь величественные замыслы Василия. Он отозвал войска из Италии в самый решающий момент, и Боиоаннес смог бросить всю свою огромную армию против Капуи.

Теперь у защитников Капуи не было никаких шансов. В мае 1026 г. граф Теанский решил, что капуанский трон становится для него слишком горячим, и принял предложение Боиоаннеса, обещавшего ему возможность благополучно уехать в Неаполь в обмен на сдачу. Ворота города были открыты, и через четыре года (почти день в день) после своего позорного поражения Волк опять водворился там, где, по крайней мере по его мнению, ему и надлежало быть. Хронисты не скупятся на детали, описывая месть Пандульфа капуанцам, многие из которых предпочли бы держаться до конца и пасть в бою. Нормандскому гарнизону, вероятно, больше повезло; победитель был многим обязан Райнульфу, а к тому времени уже стало традицией, что в любой битве, где нормандцы сражались с обеих сторон, те, кто был на победившей стороне, просили милосердия для своих менее удачливых соотечественников.

Глава 4

СИЦИЛИЯ

Призыв о помощи от князя Салерно, на который Конрад II откликнулся так быстро и действенно, в Константинополе был встречен молчанием. Со времени отставки Боиоаннеса в 1027 г. греческое влияние в Италии постепенно падало. Пандульф был не единственным, кто воспользовался слабостью Константина VIII. В Апулии лангобарды вновь подняли голову, а сарацины, которые увидели в смерти Василия II милость Аллаха, продолжили свои грабежи с удвоенной силой и жестокостью и добирались чуть ли не до окрестностей Константинополя.

Если бы Василий Болгаробойца оставил сына, все было бы хорошо. Но в существующих обстоятельствах проблема наследования все больше запутывалась. Константин умер в 1028 г., также не оставив сына — только трех дочерей, из которых старшую, сильно изуродованную оспой, давно отправили в монастырь. Две другие, Зоя и Феодора, были почти столь же несчастны, обе не замужем и уже не первой молодости. Очень характерно для Константина, что он ничего не сделал для исправления сложившейся ситуации, пока не оказался на смертном одре — тогда он призвал старого Романа Аргира и спешно женил его на Зое. Три дня спустя он умер, а Роман и Зоя наследовали трон. Роман, однако, недолго этим наслаждался. Вскоре он пал жертвой крайне неприятной болезни, от которой у него выпали волосы из головы и бороды: некоторые приписывали это воздействию возбуждающего, которое он напрасно принимал в надежде зачать сына с пятидесятилетней Зоей, а другие — медленному яду. Последнее более правдоподобно, поскольку императрица, дождавшись наконец радостей, которых долго была лишена, решила вознаградить себя за все потерянное время и завела любовника — красивого, молодого, хотя и эпилептичного пафлагонийского менялу по имени Михаил. Этот юноша был братом самого могущественного придворного евнуха Иоанна Орфанотропоса, который стал фактическим правителем империи и, твердо решив, что его семья должна основать императорскую династию (сам он, к сожалению, не имел возможности это сделать) намеренно свел Михаила и Зою. Его план удался: императрица обезумела от любви и вскоре перестала делать тайну из своего стремления избавиться от бесполезного мужа. В Страстную пятницу 1034 г. Роман задохнулся в ванне. В тот же вечер Михаил женился на своей престарелой любовнице и стал императором.

Подобное начало едва ли сулит успех царствованию, но Михаил IV благодаря своему брату правил заметно лучше, чем его предшественник. Вскоре он взялся за продолжение кампании по изгнанию сарацин из Сицилии, начатой Василием II. Их продолжающиеся рейды перестали быть только досадной неприятностью; они стали угрожать безопасности Византии. Не только прибрежные города страдали от их грабежей. Городские купцы жаловались, что моря наводнены пиратами, цены на привозные товары поднимаются и торговля страдает. Для всех греков Сицилия оставалась исконным владением Византии; там все еще сохранялась значительная часть греческого населения. Тот факт, что она находилась в руках нехристей, бросал вывоз национальной гордости. Арабы должны уйти.

Шансов на проведение успешной кампании у Михаила было даже больше, чем у Василия десять лет назад. Между арабскими правителями острова началась война. Эмир Палермо, аль-Акхаль, внезапно обнаружил, что на него движется армия под предводительством его брата Абу Хафза, усиленная шестью тысячами африканских воинов под командой Абдуллы, сына Зирида, калифа Кайруана. В 1035 г., видя, что Дела его плохи, он обратился за помощью к Византии. Михаил согласился — он понимал, что такая возможность может более не представиться. Но прежде, чем он смог послать войска, пришла весть об убийстве аль-Акхаля, и император лишился этого благовидного предлога для высадки на Сицилии. Однако смута быстро охватила всю Сицилию, и сарацины, безнадежно передравшиеся между собой, казалось, не смогут противостоять тщательно спланированному наступлению византийской армии. Кроме того, пиратский рейд на фракийском побережье поднял тревогу в столице, поэтому приготовления к военной экспедиции продолжались не столь интенсивно — поскольку время теперь работало на греков, — но со всем вниманием и тщательностью, на которые были способны император и его коварный, деятельный брат. Изменилась только официальная цель: вопрос об исполнении союзнических обязательств более не стоял. Греки готовились отвоевать Сицилию.

Таким образом, когда в 1036 г. Гвемар обратился в Константинополь с просьбой о помощи, оправданием для отказа (как и двенадцать лет назад, когда с подобной просьбой обращался Пандульф) послужила подготовка к походу на Сицилию. Даже не будь этого оправдания, Михаил едва ли предпринял бы решительные действия. Пандульф был в прошлом полезным союзником Византии, и его положение казалось не настолько безнадежным: с какой стати Восточная империя должна помогать в свержении человека, который двадцать лет был занозой в теле ее главной соперницы — Западной империи? Два года спустя ситуация изменилась. Пандульф потерпел сокрушительное поражение, и не оставалось никакой надежды на то, что он сумеет вернуть себе прежнее положение. Гвемар же был силен и честолюбив. Если бы он захотел выступить против Византии, он мог наделать много бед в Капитанате. Кроме того, имелась надежда на то, что князь Капуи и Салерно и его соправители, также страдавшие от сарацинских набегов, окажут помощь людьми и деньгами сицилийской экспедиции. Если бы у Пандульфа было время немного подумать, арест в Константинополе не отказался бы для него такой уж неожиданностью.

Глава 5

ВОССТАНИЕ

Когда вести о восстании достигли Константинополя, император Михаил угасал. Из-за его эпилепсии пришлось расположить трон таким образом, чтобы можно было задернуть пурпурные занавески в любой момент, если начнется неожиданный припадок. Свои последние силы император отдавал аскезе и благотворительности — в особенности приюту для раскаявшихся проституток, который он незадолго перед тем основал в столице. Его брат Орфанотропос, однако, действовал быстро и назначил катапаном способного молодого военачальника Михаила Дукеяна с приказом восстановить порядок в Апулии любой ценой. Дукеян сразу лее отправился в путь и, собрав всех имевшихся в наличии людей, сумел к концу 1040 г. притушить, но не погасить полностью пламя бунта. Он был энергичным и изобретательным человеком и, если бы не одна ошибка, мог бы восстановить власть Византии. Но из-за своей ошибки он навсегда лишил Византию такой возможности.

Вскоре по прибытии новый катапан решил нанести визит в Сицилию — вероятно, для того, чтобы ускорить отправку греческих соединений, чья помощь срочно требовалась в Апулии. На обратном пути — а он, вероятно, плыл на корабле, направлявшемся в Салерно, — он встретил Ардуйна, который возвращался вместе с нормандцами ко двору Гвемара. С самого начала между Ардуйном и Михаилом установились прекрасные отношения. Ардуйн в совершенстве говорил по-гречески; он был опытным воином и мог привести с собой отряд нормандцев; его недавняя ссора с разжалованным Маниаком также свидетельствовала в его пользу. В результате катапан назначил Ардуйна, лангобарда, комендантом Мельфи, одной из главных горных крепостей на границе византийских владений.

Если бы Дукеян знал, что он делает! Его легковерие оказалось гибельным, но не стоит слишком осуждать его за это. В Мельфи требовался опытный и храбрый военачальник, а такого нелегко было найти среди итальянских греков. У Ардуйна имелся прекрасный послужной список, и в прошлом он доблестно сражался за дело Византии. Его отъезд с Сицилии нельзя было поставить ему в вину, естественно, что он не стал бы служить под началом Маниака после того, что произошло под Сиракузами. По языку и культуре он больше походил на грека, чем многие греки, а его лангобардское происхождение еще не давало повода сомневаться в его верности; лангобарды часто занимали высокие посты в Капитанате. Помимо всего прочего, положение было критическим, и Дукеян не мог слишком долго разбираться. Он не представлял себе, как жестоко его обманут.

О соображениях, которыми руководствовался Ардуйн, можно только догадываться. Честолюбие определенно играло главную роль. Он был лангобардом. Лангобарды бунтовали. Ему выпал шанс в этом поучаствовать, и он ухватился за него. Возможность командовать тремя сотнями бесстрашных нормандских рыцарей в победоносной военной кампании вскружила ему голову, и он знал, что эти рыцари, если дело будет для них стоящим, готовы вновь идти в бой под его командой. Его вмешательство в ход апулийского восстания могло оказаться решающим для судеб его соотечественников, томившихся под византийским игом. Кроме того, он еще не изжил обиду на Маниака и хотел отомстить грекам. Соответственно, оказавшись в Мельфи, он начал постепенно склонять местных жителей на свою сторону. Аматус пишет об этом с искренним восхищением:

"Он часто устраивал пиры, на которые приглашал на равных и благородных, и низкорожденных, предлагая им отборные мясные блюда; а пока они ели, говорил с ними по-доброму… сочувствуя тем горестям, которые им причиняли их греческие властители, и обидам, которые претерпели их жены… Ах, как хитроумно он настраивал знать и народ против тех, кто плохо с ними обращался!"