– Здравствуйте! Это не насчет цифрового телевиденья. Я не собираюсь предлагать высокоскоростной Интернет. Не угадали, не социологический опрос. И не реклама пылесосов. Большое спасибо, что не бросили трубку Вам действительно понравился мой голос? Дело в том, что вчера я попал под дождь, промочил ноги, слегка охрип. Так произошло не случайно. Начальник обиделся: в последнем материале рубрики я сравнил его с Егором Летовым. Начальник расстроился, и над Москвой разразился сильнейший ливень. Вы правда считаете, что легкая сиплость мне даже идет? Здорово, спасибо!

Меня зовут Митя Ниточкин. Мне двадцать девять. Я, собственно, звоню узнать, как там погодка. Догадываюсь, вы сейчас в конторе. Или в офисе. Кружка возле монитора. Строчки рябят в глазах. Середина рабочего дня, сдача номера, годовой отчет. Некогда. И все же выглянете сквозь щелку жалюзи на улицу. Это отнимет всего пару секунд, зато вы будете в курсе последних новостей в небе над городом. А вам, собственно, чего бы хотелось там увидеть? Что больше нравится в смысле погоды? Представляете, если бы однажды неожиданно появилась возможность выбрать и заказать погоду. Вы ведь наверняка хоть раз заказывали в интернет-магазинах зарядное устройство, электробритву в подарок, диски, справочники. Или духи? И ничего сложного. Заходишь на сайт. Просматриваешь, что они там предлагают. Обычно полагается заполнить бланк. Имя. Название. Модель. Цвет. Потом они перезванивают уточнить адрес. И сообщают приблизительные сроки доставки.

Дня через три раздается звонок в дверь. На пороге с ноги на ногу переминается парень в синей куртке. Он студент, живет с матерью и бабушкой, денег не хватает, вот и устроился курьером, бегает целыми днями по Москве с потрепанной спортивной сумкой, набитой электробритвами, футболками, наборами вилок и ножей, справочниками по садоводству, книгами и духами. Некоторые сокурсники тратят за один вечер в кафе или в кино его недельный заработок. За пару часов спускают тысячу или три, которыми парень-курьер очень гордится, потому что это – первые настоящие, свои деньги. А у сокурсников совсем другая жизнь. У некоторых уже есть машины, мотоциклы, яхты и даже кафе. Они вяло объявляются к третьей паре после бессонной ночи в клубе, спят на задней парте, а тем временем для них уже приготовлено место под солнцем, мягкое кожаное кресло, тепленькое местечко в жизни, понимай как знаешь. Они дремлют под монотонный голос лектора, а место ждет их. В то же самое время их сокурсник развозит диски и наборы отверток в квартирки панельных девятиэтажек. Потому что никакого места под солнцем у него нет. И нужно шевелиться, поторапливаться, на каждом шагу доказывать окружающим, что он есть, что он справляется, что он имеет право на существование под свалявшимся войлоком пасмурного неба столицы.

Во время своих перемещений по городу с необъятной сумкой парню-курьеру меньше всего на свете хотелось бы встретить одну девушку. Бывшую одноклассницу. Алену. Он вжимает голову в плечи, прячется за приподнятым воротником, никак не проявляется, не улыбается, почти не дышит и быстро движется по дорожке с застывшим, серым лицом, высматривая номера домов, разыскивая нужный адрес. Всем своим существом он восстает против необходимости дергаться, проявляться и расставлять локти. Он уверен, что эта работа только до осени. Но опасается, что задержится на ней дольше, чем задумал. Напускает на себя туман, от этого становится незаметным. И еще конечно же на каждом шагу он выдумывает всякие невероятные истории о том, как в итоге сложится его жизнь. Невзрачный и невидимый курьер бредет по тропинке с тяжеленной синей сумкой на плече под косым нудным дождем. Помня, что подошва левого кроссовка треснула поперек, старательно обходит лужи, уже чувствуя мысом неприятную сырость. Упрямо глядит вдаль, избегая глаз прохожих. И сочиняет: «К началу следующего лета что-то произойдет. Что именно, пока не знаю. Но что-нибудь обязательно стрясется, случится, свершится. И удастся заняться чем-нибудь интересным, по-настоящему стоящим. Откуда-нибудь возьмется маленькая квартирка в старинном доме, недалеко от Садового кольца. Будто из-под земли возникнет мотоцикл, на бочке которого нарисовано мечущееся пламя. И шлем с оранжевыми и алыми пляшущими языками огня». Невзрачный и невидимый курьер идет себе дальше, по своему усмотрению извлекая из черного ящика будущего новые и новые его приметы. Тем временем дождь усиливается, люди ускоряют шаги, роются в сумочках, накидывают на плечи целлофановые плащики, прячутся под зонтами. Куртка уже усеяна мелкими капельками. Он старается заслонить сумку, чтобы содержимое не вымокло, и продолжает мечтать о том, как все сложится в итоге. Ему немного тревожно, ведь скорей всего, после окончания института придется с утра до вечера пропадать в подвале невзрачного окраинного дома, в тесной комнатке с разводами ржавчины на стенах, под убаюкивающее жужжание лампы дневного света и трех допотопных мониторов. И все же, вопреки здравому смыслу, парень-курьер упрямо мечтает, что однажды его жизнь резко изменится. На черно-белую расплывчатую фотографию кто-нибудь суетливый и непоседливый опрокинет баночку с растворенной в воде радугой. Ранним утром, когда только-только просыпаются кошки и ресторанчики, он, бывший студент, понесется на мотоцикле по полупустому проспекту, обдуваемый сизым ветром со слезинкой дождя, с фиолетовым перышком голубя, с кислинкой города, с прозрачностью озерной воды. Он промелькнет мимо серых помпезных домов Тверской, мимо особняков с колоннами. Он отразится в череде сверкающих витрин, промчится вдоль кондитерских и пиццерий с полосатыми навесами. На перекрестке будут чинить светофор. Вдали среди деревьев старик в плаще и серой шляпе будет неторопливо выгуливать старенькую собачку-лису. А у него, у нынешнего невзрачного курьера, совсем скоро будет куча важных и неотложных дел. Что-то настоящее, меняющее мир к лучшему, ради чего захочется обгонять попутные фуры, пикапы, маршрутки и ранние автобусы. А еще обязательно в этом шумном, перенаселенном городе, среди настойчиво сигналящих в пробке машин, где-то там и еще дальше, на юго-востоке. За сталинскими высотками, переулочками особняков и стекляшками торговых центров. За прудами, проспектами, скверами, домами-книжками и бульварами. За пустотами, обтянутыми зеленой сеткой на месте разрушенных зданий. За парком, за микрорайонами бледных, как поганки, девятиэтажек. За островком разноцветных, пока что нежилых новостроек. В неприметной хрущовке. За окном, рама которого посерела и пропахла деревней из-за дождей. У него будет друг, потрясающий, неунывающий и мудрый. Которому небезразлично, где он сейчас, что с ним и что у него на душе. И еще, конечно, будет Алёна, бывшая одноклассница. Рыжая, в веснушках. Примерно такие сказки сочиняет себе парень с потертой синей сумкой. И медленно идет, разыскивая по бумажке нужный адрес.

Пробормотав «Здрасьте, доставка», он протягивает коробку. Вы, небрежно кивнув, отдаете ему деньги. Еще он извлекает из сумки несколько мятых листков, в которых надо расписаться: «Здесь, здесь и еще тут. Гарантия год. Если возникнут вопросы – звоните в магазин. В случае неисправности в течение месяца можно обменять. Вот адреса сервисных центров. Внутри – инструкция и шнур», – бормочет курьер, боясь, что заказ сорвется и время потеряется зря. Вы берете коробку, аккуратно упакованные диски или книги. Киваете на прощание. Захлопываете дверь. Уже через секунду, нетерпеливо разрывая упаковку, вы не помните лица парня. И во что он был одет. Вещь ваша. Так что заказать и доставить – проще простого. Самое главное – понять, что нужно. Выяснить, что вам подходит. Выбрать из множества предложений свое. Это очевидно, но иногда оказывается не таким уж легким делом.

Зимнее небо, похожее на мутный близорукий взгляд, черные стволы ясеней, черно-белые фотографии актеров, огоньки над фасадом театра «Современник», развешенные на ветках новогодние гирлянды и весь остальной город Москва наполнились звоном, задребезжали. Я, Митя Ниточкин, не такой уж молодой человек, как хотелось бы, вечером буднего дня оказался на коленях посреди Чистых прудов, которые на самом деле – один-единственный пруд. Я упал на сверкающую, исцарапанную лезвиями коньков, присыпанную снегом поверхность пруда, именуемую для краткости льдом, который сначала казался искрящим и серебристым, а после удара стал каменным и враждебным. От боли жизнь слегка запнулась, а потом стремительно пронеслась перед глазами. Почему-то все мои пути в последние два года вели к Чистым прудам. Точнее, к пруду. На его свинцовом зеркале колыхались отражения облаков, ржавчинки кленовых листьев, окурки, акварель прибрежных пейзажей, торопливые фигуры прохожих. Полтора месяца назад зима и не думала наступать, в городе надолго задержалась поздняя осень. Месяц назад, оставив невнятную записку, Алена уехала в кругосветный круиз с программным директором радио, на котором работала ведущей. Практически в то же время мороз сковал город, небо стало непередаваемо прозрачным, все невыносимо прояснилось. Столбик термометра опускался ниже и ниже. Алена не отвечала на звонки и, скорее всего, сменила номер. Но сегодня ближе к вечеру я неожиданно очнулся и почувствовал, что обязательно встречу ее здесь, на Чистых прудах. Что все разрешится. Станет как прежде. И даже еще лучше. С этой слепой и крепкой верой я оказался у метро «Тургеневская», с рюкзаком на плече. По своему обыкновению, шел и пытался сочинить сегодняшний вечер таким, каким он должен быть, – сказочным, наилучшим. Вот мы нечаянно сталкиваемся на катке. Я и она – в одинаковых полосатых шарфах, купленных пару лет назад, в переходе метро, после кино. Разрумяненная, запыхавшаяся, с выбившейся из-под берета медной вьющейся прядью, Алена не знает, что сказать, отводит глаза и смущенно высматривает кого-то на берегу. Чуть позже оказывается, что она искала друзей, парня и девушку. Я видел их раньше всего один раз, но быстро припомнил, что они – ведущие детской передачи по четвергам. Вот мы все вместе пьем глинтвейн в пустом полутемном кафе возле бульвара. Алена ломает хрустящую улитку с корицей, сбивчиво нашептывая мне на ухо, и до меня вдруг доходит, что я, как всегда, все неправильно понял. И все перепутал. Потом, совсем поздно вечером, мы едем вдвоем на заднем сиденье попутной «копейки» по сизому, безлюдному городу, заштрихованному перламутровым снегопадом. Ее голова лежит у меня на плече. Редкие мерцающие вывески, дремлющие витрины, тусклые полусонные фонари добродушно швыряют вдогонку горсти монеток из серебряной, золотой и изумрудной фольги… И все бы хорошо, но рядом с метро, там, где обрываются ларьки и трамвайные пути идут на поворот, два замедленных панка уронили в шаге от меня бутылку пива. Потом, когда я шел по заснеженной тропинке мимо памятника, девушка с йоркширским терьером прочертила лаковым уголком сумочки мне по предплечью. Так сильно, что я очнулся, обиделся. И вера в благополучное разрешение сегодняшнего вечера стала потихонечку убывать. Возникло подозрение, что все может сложиться как угодно. Я понял, что совершенно не представляю, что нужно делать, как поступать, чтобы сегодняшний вечер сложился так, как мне бы хотелось, по заранее заготовленной картинке. Я задумался, растерялся, забыл, зачем иду на Чистые пруды. Будто стараясь усилить мою растерянность, на ветках ясеней бульвара поблескивали нитки серебряного дождя и легкомысленная новогодняя мишура. Суетливая тетушка в синей шляпке, украшенной войлочными цветами, никак не могла разминуться со мной на заснеженной тропинке аллеи. Я делал шаг в сторону, она шагала туда же. Уже на берегу пруда невысокий парень, обритый наголо, чтобы скрыть раннее облысение, со всей силы врезался мне плечом в плечо. Напомнив, что я нахожусь в Москве, тесном и ускоренном городе, где каждый доказывает свое существование силой и напором. Где может случиться все что угодно. И я уже больше не верил в этот вечер. Не высматривал Алену на катке. Не выдумывал по своему обыкновению завтрашний день и то, как все сложится через неделю. Я моргал на тусклый свет новогодних лампочек, развешенных на ветках, затягивал потрепанные шнурки старых хоккейных коньков. Кое-как, хватаясь за стволы деревьев, спустился к пруду. И, растопырив руки, неуверенно шагнул на лед.

Каток освещал сиреневый прожектор. Звучал убаюкивающий вальс. Потом в динамике захрипело. Музыка сменилась яростными ударами клюшек, вжиканьем курток, свистом ветра в ушах, лязганьем полозьев. На середине пруда, где снег не расчищен и лежит вспушенным сугробом, суетились несколько человек. Изредка в наливающееся сумраком небо струился дымок, что-то оглушительно хлопало. Грохотало. Над катком в сумерках вспыхивали голубоватые и золотистые искры. Проносились снопы комет, рассыпались букетики огненных цветов. Черные фигуры пиротехников неуемно крутились на своем пятачке. Среди них выделялся непоседливый старикан с бородой и длинными растрепанными патлами. Он без конца что-то выкрикивал, распугивал ворон с веток, размахивал руками. Полозья царапали лед, оставляя на поворотах выщерблины. Казалось, я стою на месте, а мимо хороводом проносятся прибрежные липы, огоньки машин, мальчишки с клюшками, вывески, старички в гетрах, редкие зеваки. Две девчушки в бежевом и розовом пуховиках, в полосатых шапочках с помпонами бодро неслись по льду, ухватившись за руки, не обращая внимания на канонаду петард. У них все было впереди. Их ничто не отягощало. Сегодняшний вечер складывался именно так, как они себе сочинили. Прочерчивая коньками елочки, они летели мимо гудящих в пробке машин и медлительных вечерних прохожих, гуляющих вдоль катка с собаками и детьми. Не высматривая никого в толпе, девчушки хохотали в вихре перламутровых снежинок, на их бровях сверкал иней. Я замер, замешкался, немного залюбовался. Я был обезоружен секундой, в которой спрятаны тысячи похожих секунд прошлого и будущего. Десятки из которых я помню и знаю и миллиарды которых мне неизвестны. У меня такое бывает: я задумался о чем-то неуловимом и сложном, упустил несколько мгновений настоящего времени, когда можно приобщиться к происходящему, включиться и что-то изменить. И вот я уже на коленях. В щеку вгрызается снег. В ладони впиваются осколки льда. Огоньки машин расплываются. Город наполняется звоном. Краем глаза я вижу, как девчушки помогают друг другу подняться, отряхивают от снега дутые штаны, потирают ушибы. От боли в коленях почему-то вспомнилось, как давным-давно мы с отцом пришли сюда, тоже в декабре, только тогда снег громко скрипел под ногами, кончики пальцев деревенели от холода, а изо рта вместе с выдохом вырывался густой седой пар. Мы пришли сюда как-то под вечер: я – кататься на коньках, он – следить за мной с берега. На самом деле в тот день мы с ним, переглянувшись, дружно решили сбежать, потому что дома разрасталась грозовая туча и кое-где – то на кухне, то в прихожей тихонько порыкивал гром. Воздух в комнатах становился тягостным, сине-фиолетовым. Батареи топили с утроенной силой. Что-то назревало. И я не знал, как это исправить и предотвратить. А отец целыми днями сидел в кресле перед телевизором, о чем-то раздумывал, стараясь не замечать духоты и давления. И ничего не предпринимал. В тот день я катался на двухполозных коньках, которые пристегивались к валенкам тремя кожаными ремешками. Я носился по льду, жадно вдыхая хрустальный, сизый воздух с перчинкой города, с привкусом ржавчины и хвои. В те времена зимой столбик термометра часто опускался ниже минус 20 градусов и замирал так на пару недель. Однажды в один из дней, когда было довольно холодно, на деревьях лежали ватины снега, а холмы и пригорки искрились, в школе отменили два последних урока труда. Мы с одноклассником Ленькой два часа самозабвенно катались с ледяной горки на каких-то найденных неподалеку фанерках. Воздух казался сиреневым. Все вокруг слегка звенело. Деревья, изнемогая, выгибались на морозе, а оконные стекла, утолщенные узорами, сверкали на белолицем и безразличном солнце. В итоге я отморозил кончики пальцев. Мать, всхлипывая, ругая и жалея, отогревала мне руки в тазу и укутывала ноги в две пары шерстяных носков. После этого я всегда страшно мерз. И в тот декабрьский день на катке кончики пальцев, как всегда, остекленели и отнялись, несмотря на толстенные шерстяные носки. Но я все равно вырисовывал елочки, носился по кругу, слыша свист ветра в ушах, на окаменевших от холода ногах. Выделывая ласточки, пистолетики и пытаясь крутиться на одной ноге, как фигуристы из телевизора, я забыл обо всем на свете, искал отца на берегу, ждал от него одобрительного кивка или хотя бы тусклой улыбки. Каждый раз, долго высматривая его среди оживленных бабушек и чьих-то суетливых мамаш, толпящихся у кромки катка, я начинал подозревать, что отец ушел. От этого казалось, что шарф и верхняя кнопка куртки начинают душить. Сердце оглушительно билось. Я не представлял, как буду возвращаться домой один, без него, на метро, потом на автобусе, в толчее незнакомых и хмурых людей. Меня захлестывала волна шума, окрики, чужой смех. Город нависал и начинал медленно разрастаться. В этот последний момент, прежде чем окончательно разреветься, я неожиданно замечал его. Отец стоял, привалившись спиной к черному стволу ясеня. Растрепанный, без шапки, с приподнятым воротником кожаной куртки, он курил и глядел куда-то вдаль. Не догадываясь, что за ним наблюдают, он тайком превратился в незнакомого, взволнованного человека. Потом, встрепенувшись, торопливо вдавив окурок в снег, отец принимался искать меня на скупо освещенном катке. Он виновато и поспешно просеивал серебристо-серый кружок льда, но не замечал, не находил меня. Возможно, отец продолжал витать в своих мыслях, по рассеянности забыв, какая куртка на мне надета. И вот, много лет спустя, сегодня, в среду, я стою на коленях в центре Москвы, на голубоватом льду Чистых прудов. Не падаю духом, а стараюсь отряхнуться, подняться и поехать. Но катающаяся под руки парочка, толстый румяный мальчишка с клюшкой, припудренная старушенция в шапке-петушке, не замечая, налетают на меня на всех скоростях. И снова сбивают с ног. В ладони вгрызается снег, впиваются сколотые коньком хрусталики льда. Споткнувшись о мою ногу, незадачливые хоккеисты-любители, жители спальных районов в рейтузах, служащие банков в дутых комбинезонах, студенты и пенсионерки из окрестных новостроек растягиваются на льду, озираются по сторонам, выясняя, кто заметил их позорное падение. Вскочив на ноги, они поспешно отряхиваются, посмеиваются и бодро несутся дальше. А я никак не могу подняться, почему-то кажется, что сегодня я мог бы встретить и отца, здесь, среди людей, толпящихся на берегу пруда. Поседевший, раздавшийся вширь, возможно, сейчас он стоит поблизости, прислонившись к черному стволу плечом. Наблюдает за дочкой. Улыбаясь, размахивает в ответ на ее пистолетики и пируэты руками, в одной из которых – стеганые штаны на смену, а еще серый плюшевый заяц с мятой ленточкой и розовый шарфик из искусственного меха.

Куда-то подевалась шапка, видимо, слетела, а мальчишки отбросили ее клюшками за окружающий каток сугроб. Вдруг стало ясно, что сегодняшний вечер и все последующие дни моей жизни никогда не сложатся так, как я их себе сочинил. Неожиданно я понял, что не встречу сегодня Алену. А завтра она снова не ответит на мои смс-ки. Послезавтра по радио опять прозвучит ее голос, такой знакомый и далекий, сообщающий вечерние новости: о пробках на проспектах, о выставке гравюр Гойи, о нападении на инкассаторов, об открытии сети кафе. Значит, будущее, которое я постоянно себе выдумывал, на самом деле было нужно, чтобы отвлечься, стать немного счастливым, бодрее брести на собеседование под нудным косым дождем в толпе ссутуленных, озадаченных прохожих. По сумрачному переходу, обходя хлюпающие лужи, в бурливой реке толкающих плечом в плечо служащих, которые устали, раздражены, разочарованы, чем-то глубоко опечалены и от этого не замечают ничего вокруг. Видимо, мои сказки на самом деле были нужны, чтобы воодушевиться чем-нибудь обманчивым и придать себе сил в пасмурный день, когда небо давит, а ветер гоняет по городу пустые пакеты и шарики, вырванные из свадебных лимузинов. Я отчаялся, перестал сопротивляться, решил, что мне больше некуда спешить, махнул на все рукой. И лег на лед. Щека горела от снега. Вдали за стволами ясеней и лип мерцали синие и оранжевые огоньки машин. Перед глазами на безумной скорости проносились обмотанные изолентой клюшки. Прямо перед носом пролетела шайба, лязгали ножи коньков, осыпая лицо срезанными стружками льда. Я лежал, мял в руке снег, ожидая, что кто-нибудь снова на всех скоростях налетит на меня, споткнется и растянется на льду. Действительность была единственной и необратимой. Щеку щипало, кололо и холодило снегом. Льдистый, суровый ветер и сизый вечерний морозец пробирали насквозь. Хотелось прижать колени к груди, зажмуриться и отключиться. Не знаю, сколько я так лежал: минуту, три, может, и больше, а потом краем глаза уловил приближающееся желтое пятно. Кто-то суетливо, маленькими шажочками трусил по катку, размахивая желтым пакетом, выкрикивая несущимся на него парочкам: «Но-но!» – настоятельно советуя фигуристам-любителям: «Желтый свет, проезда нет! Пропустите пешехода, люди дорогие!»

Я отер лицо от снега, обнаружив на ладони кровь. Шарил по карманам, не находил носовой платок и размазывал кровь рукавом куртки. Тем временем маленький суетливый старикан с растрепанными седыми патлами настойчиво кукарекал на весь каток: «Дорогу! В объезд едьте фигурное катание!» Узорчатый седой пар, пропитанный чесноком, поплыл над взмыленными хоккеистами, над носящимися туда-сюда беретами и помпонами. Подбежав, старикан ухватил меня за предплечье, вцепился в пуховик, встряхнул, радостно пробормотав: «Жив парень! Зашибся маленько, но это ничего! Синяки до свадьбы заживут, знаем, проходили». Размахивая пакетом, отгоняя несущихся на нас детей и разрумяненных на морозце девушек, он кое-как оторвал меня ото льда, взвалил на себя, словно тряпичную куклу. И потащил к берегу, на ходу ворча: «Проснись, пропащий! И пой… Хватит биться об лед. Задумал присутствовать в мире не вороной, решил обернуться кем-нибудь дельным, дак сначала надо было все хорошенько обдумать… Прежде чем что-нибудь затевать, заруби себе на носу, запомни на всю жизнь, надо сначала об этом мечту заиметь, мысль сконцентрировать и погромче ее обмозговать! Это называется “мысль запустить”. Тогда все получится, воплотится, ибо мысль материальна. Тем более если твоя задумка будет живее других, если она крикнет себя во всю мочь. Если твоя мечта будет стройная и свежая, как та дамочка, из-за которой ты сейчас убиваешься, все у тебя пойдет на лад… Горе луковое! Раз уж дошел до отчаяния, решил обернуться дальновидным человеком, надо не об лед биться, мешая досугу и физкультуре детей. Пугая ворон и пенсионеров… Был бы ты молодцом, вышел бы на перекресток в красивом месте Москвы. К примеру, на площади Европы. Ухнул бы погромче, скинул бы шапку, ударился хорошенечко оземь, во всю мощь мысля и веря в себя. Вот это я понимаю. Вот было бы дело. Тогда бы ты стал человеком… А ты что делаешь, нерадивый? На кого ты похож? На платок – оботрись. Нос разбил, лицо раскровенил… Иди легонечко сам, не могу я тебя всю дорогу тащить».

Мы шли в обнимку. Я кое-как ковылял, запинаясь о выщерблины льда. При каждом шажке и резком движении, поскальзываясь и шатаясь на коньках, я заново знакомился с собственным телом, распознавая на нем новые и новые ушибы. Старикашка бодро расчищал нам дорогу взмахами рук и басистыми возгласами: «Куда прешь со своей клюшкой! Глаза разуй, дай раненым пройти!» Он без труда согнал со скамейки лежащих на ней бродяг, сообщив, что парень убился и теперь нам надо передохнуть. Бродяги, огрызаясь и утирая слюни потрепанными рукавами балахонов, нехотя разбрелись и исчезли в сумраке бульвара. А старикан, хмуро глядя им вослед, пояснил, что на самом деле это чьи-то дурные предчувствия, нетрезвые мечты, страхи и хвори ежедневно собираются возле Чистых прудов под видом бесприютных и беспокойных людей.