– Уиш Салоник… – произнес лысый стражник и внимательно посмотрел на меня. Я кивнул, соглашаясь с этим заявлением.

– Осужден на три месяца за бродяжничество… Выглядит на двадцать пять – двадцать семь годков… Рост – один и две трети…

Разглядывая его лысину, ярко блестевшую в косых солнечных лучах, что падали сквозь зарешеченное окошко, я качнулся с носков на пятки и обратно.

– Так… волосы светло-рыжие… нос свернут влево… глаза серые… – Хмыкнув, я взъерошил свою изрядно отросшую за эти месяцы шевелюру, потер два раза ломаную переносицу и моргнул.

– Руки за спину! – рявкнул второй стражник – долговязый усатый брюнет с мордой, которой не позавидовал бы и западноливийский болотный ящер, известный в народе под знаменательным прозвищем заточник.

Лекарь сразу же отправился в башню. Появившиеся одновременно с ним старейшина, гробовщик и Дерт, сын Дарта, смотрели на меня с явным подозрением и близко старались не подходить. Мы проследовали на кухню, где под низким столом тускло поблескивала батарея бутылей, и гробовщик предложил немедленно выпить. Я достал одну из бутылей, нашел стаканы, до половины наполнил их, пробормотал: «Закусить бы…» – и шагнул к двери, но старейшина окликнул меня дребезжащим голосом:

– Ты куда?

– В кладовую, – пояснил я, останавливаясь. – Там яблоки есть и…

– Я принесу, – вызвался Дерт, сын Дарта, и приволок всю корзину.

Мы подняли стаканы.

За одно мгновение я успел подумать об исчезнувшем теле кузнеца, теперь вот самостоятельно пришедшем сюда – неизвестно зачем… Об умершем старике, выползшем из гроба и вернувшемся – непонятно для чего… Просто о грабителе, забравшемся в дом, чтобы украсть… Один Деметриус ведает что.

И тут вспомнил: селяне считают, что у Хита припрятаны деньги. Наверное, кто-то решил утащить капиталец, пока новоявленный внук-наследник валяется пьяный. Точно, так и есть! И никаких выползающих из гробов мертвецов и бродячих трупов.

Страх исчез, вытесненный злостью и решимостью помешать непрошеному претенденту. Сжимая одной рукой ножик, другой я взял свечу, на цыпочках подкрался к двери и приложил к ней ухо.

«Скрр… скрр…» – половицы скрипели в другом конце коридора. Я плечом распахнул дверь и вывалился из горницы, вытянув перед собой руку с ножом.

Коридор был пуст. Огонь свечи колебался, моя тень то удлинялась, то съеживалась на полу. Затаив дыхание, я прислушался.

Я лежал на спине, раскинув руки, и смотрел в потолок. Ныл ушибленный затылок, в горле опять пересохло. Меня бил озноб и не оставляло идиотское ощущение, что я до сих пор в остроге, а все это – лишь маразматический предутренний сон. Там, на нарах, постоянно пребываешь в состоянии полуяви, когда почти просыпаешься, переворачиваясь на другой бок, а ворочаешься всю ночь на твердой и грубой поверхности под тобой. Сны из-за этого снятся яркие и сумасбродные.

Слышалось гудение, пол уже не трясся, зато начал покачиваться. В шкафу тихо щелкало. Я сел и потер затылок.

Глаз волосатого чудика погас, буквы и цифры стерлись с пирамиды. Я стал подниматься, но тут пол качнулся сильнее, так что пришлось встать на четвереньки и таким манером подобраться к эркеру.

Сначала я не понял, что вижу.

Внизу было темное пространство без зримых границ, в котором изредка вспыхивали и гасли огоньки, а иногда появлялись и проползали назад размытые пятна тусклого света. Слышался приглушенный свист, будто от сильного ветра. Неужто, пока я лежал, начался ураган? Наконец я осознал, что именно вижу, и, встав на колени, уперся ладонями в стекло эркера.

– По-бу-да-борку… пой-бу-на-дорку, – речитативом бубнил голос где-то рядом.

Я безразлично рассматривал бледные пятна, плавающие под веками, слушал гул, царящий в голове, и голос, прорывающийся сквозь этот гул.

Гудели колокола, звенели литавры, пароходная сирена то и дело издавала какой-то неведомый сигнал, а над всем этим звучал мощный, ни на секунду не прерывающийся низкий органный звук. Орган стоял в колонном зале пансиона Зарустры Ливийского, а органист, брат пансионного старосты, был вечно пьян и безбожно фальшивил. Наверное, опять напился, решил я. Впрочем, органа-то никакого нет, это я сам напился. Хотя и это не так, я был пьян раньше, а потом, кажется, успел протрезветь – или не успел? – но тут меня ударили железным стержнем по башке…

– Пой-ду-ба-нагру… най-ду-па-дагру, – бубнил голос.

…И ударил меня мужик с круглыми ушами и густой вишневой кровью… Или не мужик? У обычных мужиков, как правило, не бывает единственного глаза во лбу… Я припомнил, как кожа стекала с его лица, и у меня вновь возникло ощущение, что я все еще нахожусь в камере, лежу на твердых деревянных нарах… И правда, где это я? Который сейчас час?.. Час сейчас… Надо вставать – вон. кажется, светает уже… Впрочем, это не рассвет, это горят трубчатые светильники на потолке…

Это был город, но создавалось впечатление, что в нем не осталось ни единого жителя. То здание без окон и дверей, из которого я вылез через пролом в крыше, замыкало кривой, немощеный тупик. Вокруг дома – все одноэтажные, деревянные и неказистые с виду. Вместо стекол в узких окошках – пленка лилового цвета.

– Эй! – крикнул я. – Эй, бандюги! Есть кто?

Никакого ответа. Советчик тоже молчал. Я пошел вперед, заглядывая в окна, но мало что различая сквозь пленку. Вскоре на дороге обнаружилось перевернутое деревянное ведро и рядом мокрое пятно. Ведро опрокинулось недавно, наверное, кто-то в спешке бросил его…

Я сделал еще несколько шагов, и тут впереди, из узкой двери дома выскочил человек. Босой, в грязной рубахе до колен. Глянув на меня дикими глазами, он, спотыкаясь, припустил через тупик и быстро скрылся в дальнем его конце.

– Стой! – с некоторым опозданием крикнул я. – Эй, погоди!

– Да мы познакомились только что! – воскликнул я. – Чего ты ко мне пристал?

– Только что? – Голос, произнесший последнюю фразу, более всего напоминал звук, какой возникает, если сильно колотить палкой по пустой железной бочке. Вот только в данном случае это каким-то образом складывалось в членораздельную, хоть и несколько невнятную речь.

– И ты не обижал сеструху?

Я решительно заявил:

– Нет. Нет и еще раз нет.

По словам Чочи, пройдет не менее получаса, прежде чем паром достигнет противоположного берега, разгрузится там и вернется обратно. Пат-Рай ненадолго удалился и вскоре вернулся с трехлитровым деревянным бочонком без крышки. Из него выплескивалась густая желтая пена. Пиво от Хали Гала, пояснил Чоча, доставшееся бесплатно, так как вышеупомянутый Гал «кое-что Чоче должен». Мы втроем уселись на край мостка и по очереди отпили. Пиво оказалось горьким и крепким.

– Что теперь собираешься делать? – с любопытством поинтересовалась Лата, разглядывая меня так, словно видела впервые.

Я пожал плечами:

– Пойду в этот ваш Зеленый замок, что ж еще. Попробую выкрасть кристалл.

– А как расплатишься за паром? Сапогами?

Мы не успели толком спрятаться, лишь присели, так что наши головы – моя повыше, а Латы и Чочи пониже – торчали над кустами. На повороте дороги из-за рощи одна за другой показались три велотелеги, везущие по крайней мере дюжину вооруженных самострелами людей в сером.

Мы замерли, стараясь не издавать ни звука. На повороте велотелеги замедлили ход. Все-таки это были невероятные по своей нелепости механизмы. Впереди, отдельно от других, сидел водитель, он сжимал руль и крутил педали.

Скрипя и покачиваясь, первая машина поравнялась с нами. Дождь моросил, капли настырно шелестели по листьям, стекали по волосам и лицу. Я моргнул, стряхивая их с ресниц, провел языком по верхней губе. Мою голову почти полностью скрывали кусты, да и цвет волос мало отличался от цвета пожухлой листвы.

Прямо перед глазами проплывала низкая платформа. В каждом колесе имелось по три кривых деревянных спицы. Помимо рулевого, или, если можно так выразится, рулепедального, на велотелеге находилось еще трое.

– Что-то на пароме никого нет, – донеслось до нас. – Куда все подевались?

Я очнулся от сковывающего тело холода и очень неудобной позы, в которой лежал. Стараясь припомнить, сколько раз за последние сутки терял сознание из-за ударов по голове и взбрыкиваний Советчика, я слегка поворочался, а когда мысли наконец перестали путаться, попытался подсчитать, сколько у меня осталось времени. Когда в последний раз смотрел на таймер, там было что-то около двенадцати с небольшим часов. Переправа… разговор со. Смолкиным… наемники…

Я поморщился, – голова раскалывалась. Нет, ничего не выйдет, тем более я не знаю, сколько времени лежал в отключке после удара Бобуазье. Остановимся на том, что, по словам Чочи, у меня есть время до утра. И его, кажется, предстоит провести здесь, в Леринзье. Кстати, где именно я нахожусь?

Я чихнул и открыл глаза.

Сплетенный из желтых сухих прутьев шар двухметрового диаметра. Сквозь широкие просветы между прутьями видны облака… Несколько ближе, чем обычно. Поднявшись, я осмотрелся.

Шар торчал на конце длинного шеста со ступенями-перекладинами, крепившегося к осевому стволу Леринзье. Хитросплетения города виднелись далеко внизу. Слева и справа висело еще десятка полтора таких же шаров, но, кто в них находился и находился ли кто-то вообще, разглядеть было невозможно.