Чертов источник бьет из-под земли возле санатория «Борково» — в прошлом «Luisenbad» — в Полчин-Здруе. Источник старый, заброшенный, в глубине зеленоватый — в воде много железа. В январе или начале февраля 1944 года к нему подбежала смеющаяся девочка в красном пальтишке. И стала звать по-немецки свою младшую сестренку посмотреть на чудо: кругом снег и лед, а тут из земли вытекает вода. Алисе в то время было пять лет, Доре — на полтора года меньше. Обе светловолосые, бойко щебетали по-немецки, только

Алиса непонятно почему вместо «nein» говорила «nie»

[1]

, что страшно злило женщин в белых халатах, которые присматривали за детьми. В обширном доме с открытыми террасами и балконами полно было детворы. Внизу жили детишки постарше, на верхнем этаже — груднички. Весной на террасу погреться на солнышке вывозили коляски с младенцами. Их мамы прогуливались по парку. В этом новом Heim’e' сестричкам очень нравилось. Они еще не забыли лагерь для детей в Лодзи — там только и делали, что били и ругали. Ульку Качмарек так долго поливали водой на улице, что она превратилась в ледышку. Спали они на полу, тесно прижавшись друг к другу на грязном матрасе, потому что не могли взобраться на высокие деревянные нары. А здесь — белые кроватки и чистая постель, ночью постоянно горит ночничок над умывальником. Иногда только воспитательница даст по попе, если кто-то описается во сне. В Bad Polzin их привезли из Калиша, где было чуть получше, чем в Лодзи. Когда их навестил дядя Зигмунт, они

ему сказали, что за них волноваться не надо: «дяденька Гитлер очень добрый и присылает им конфетки».

Иногда, правда, Алисе снится большой дом в залитом солнцем саду, светлые волосы мамы. А высокий мужчина с усами это, наверное, папа. Он пьет кофе и слушает музыку по радио. Он, что ли, врач? Алиса не помнит. Она знает только, что теперь они с сестрой — бедные немецкие сиротки и ждут в Heim’e

[2]

новую мамочку, Mutti, которая заберет их в настоящий дом. Так говорят тетеньки в белых халатах, а они всё знают.

В то время, когда Алиса с Дорой весело болтали у Чертова источника, голова их отца год как уже лежала в банке с формалином. Банка стояла на полке среди других сосудов с польскими головами в немецком Институте судебной медицины в Познани. Какой-то немецкий профессор написал на стекле: «Der Kopf eines inteligenten, polnischen Massenmorders, dr Franz Witaschek», что в дословном переводе означает: голова интеллигентного польского массового убийцы.

Ранним утром 8 января 1943 года доктор Виташек с высоко поднятой головой шел по двору Форта номер семь познаньской Цитадели и пел «У двери я Твоей стою, Господи». Вешали их партиями по девять человек на крюках, торчащих из свода бункера. Так погибли тридцать виташковцев. Вскоре в гестапо из Института судебной медицины поступило письмо с требованием немедленно выслать им голову Виташека. Там хотели исследовать мозг гениального человека.

Семью Виташека Вторая мировая война застала врасплох в пятницу утром. Они с женой позавтракали как обычно под концерт по радио. Девочки еще спали в своей комнате. Полвека спустя Халина Виташек напишет, что они были очень счастливой семьей. Им с Франтишком было по тридцать одному году. Никогда ей не забыть фигуру мужа, «красивую, стройную, как у английского джентльмена». К сентябрю 1939-го у них было три дочери, самой старшей, Мариоле, исполнилось пять лет, а младшенькой, Алодии, полтора года. Четвертую дочку, Дарью, Халина еще носила под сердцем. Она родит ее в октябре. Франтишек был талантливым ученым, ассистентом кафедры лечебной гигиены и кафедры микробиологии в Познаньском университете. Доктором всех медицинских наук, специалистом в области гигиены и здравоохранения. Летом 1939-го он приступил к написанию диссертации. Был также основателем и директором фабрики, первой в Польше начавшей выпускать кетгутовые хирургические нити. Всего в семье было в достатке, была новая вилла с садом в районе, где жили университетские профессора, автомобиль. По хозяйству помогала домработница, детьми занималась нянька.

В сентябре 1939-го Франтишек мобилизован не был: из-за врожденного порока сердца его признали негодным к военной службе. В то, что начнется война, доктор не верил до самого последнего момента. Успокаивал Халину, говоря, что немцы не решатся напасть на Польшу. Первые бомбы упали на Познань, когда его девочки играли в саду. День был на редкость погожий, солнечный.

За два дня до Рождества на виллу к Виташекам зашел немецкий полицейский высокого ранга. Халина была одна с девочками. Гость осмотрел комнаты, в кухне сцапал банку кофе в зернах. Когда увидел себя в зеркале с этой банкой в руках, чуточку смутился и отсыпал немного зерен «для доктора к празднику». Он дал им десять минут на сборы и ключ от холодной комнаты с кухней в доме, что возле Лазарского рынка. В виташковскую виллу вселился доктор Отто Краус, который два года спустя стал распоряжаться в захваченной немцами Риге.

Семьями виташковцев лично заинтересовался рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, носившийся с идеей «чистой расы». Дети гениального ученого и ценной с расовой точки зрения матери могли послужить хорошим материалом для выведения новой породы германцев. Во время своего посещения Познани в октябре 1943 года Гиммлер объяснял высшим чинам СС: «Наша задача в следующем веке — возвратить былую гегемонию людям нордического типа, а также создать универсальную аристократию, которая в дальнейшем будет править миром. Если здесь [в Польше. — В. Новак] найдется расово чистая особь, мы заберем у нее ребенка и отправим в Германию. Если ребенок будет противиться, мы убьем его, поскольку как потенциальный вожак он станет для нас небезопасен. Если же согласится, воспитаем из него немца и не позволим вернуться на родину».

Похожие соображения он высказывал тремя неделями раньше: «Несомненно, в этой мешанине народов найдутся весьма ценные с расовой точки зрения типы. В таком случае наша задача — отобрать у них детей для отправки к нам, даже если придется их выкрасть. Или мы отыщем хорошую кровь для использования во благо германской нации, или… можете, господа, называть это жестокостью — кстати, в природе жестокости хоть отбавляй, — мы ее уничтожим. Иначе, если эта кровь окажется по ту сторону баррикады, не будет нам оправдания перед нашими сынами и потомками».

Самая лучшая кровь — арийская. Кровь расы господ, гениев и вождей. Больше всего ее течет в немецких жилах, доказывал Гиммлер, у остальных к этой крови столетиями примешивалась всякая другая.

Капли арийской крови рассеяны по всей Европе; необходимо их отыскать или уничтожить: если люди с такой кровью останутся среди недочеловеков, расово неполноценные нации смогут выдвинуть своих фюреров — гениальных вождей, а это несет угрозу Третьему рейху.

Пятеро малышей из семьи Виташека (Кшиштоф родился уже во время войны) оказались в Управлении по вопросам расы, где их тщательно обследовали. Помнит это только самая старшая из них, Мария: черные мундиры, злые окрики. Детей раздели донага и таскали из кабинета в кабинет, делая разные измерения и фотографируя. Мария помнит деревянный скрипучий аппарат, который ей надели на голову; какой-то немец ковырялся у нее во рту пальцем, ощупывая нёбо. Под конец человек в белой врачебной куртке, изучив все результаты, улыбнулся и сказал: «Na ja, schones Kind, echte nordische Rasse (ну что же, прекрасный ребенок, настоящая нордическая раса)». Исследования показали, что вся пятерка — расово полноценные дети. Троих родственникам удалось спрятать где-то в Польше. Четырехлетнюю Дарью и пятилетнюю Алодию спрятать не успели. Из гестапо пришла повестка. Маленькая Алодия запомнила огромные флаги со свастикой. Кто-то показал им через окно маршировавший по улице духовой оркестр — они с Дарьей засмотрелись. Когда обернулись, дядя и тетя уже исчезли. Дальше — грузовик, вокзал в Познани и поезд в Лодзь. Лагерь имперской службы безопасности для детей, где малютки мёрли, как мухи. Но кто-то пожалел девчушек правильной расы — через несколько недель они попали в SS-Heim в Калише. В мрачных стенах бывшего монастыря заставляли говорить по-немецки. За каждое произнесенное по-польски слово били. Две маленькие запуганные девочки поначалу еще шептались по-польски, но спустя пару месяцев разговаривали друг с дружкой уже только по-немецки. В Калише Алодия чуть не умерла от дифтерита. Трахеотомия, сделанная в последний момент, спасла ей жизнь. Осталась особая примета — шрам на шее. Одна женщина из Острова Великопольского, фольксдойче

Я загляделся в зеленый зрачок Чертова источника: прозрачная вода сверху, под ней — зеленая бездна. Родник бьет из земли уже триста лет и помнит много лиц. Над ним склонялся герцог Фердинанд Курляндский и польские магнаты, которые ездили за границу на полчинские воды. Когда в Чертов источник гляделся канцлер Бисмарк, частый гость курорта, санаторий уже назывался «Luisenbad» — в честь прусской королевы Луизы. Сегодня к источнику приходят отдыхающие в ярких спортивных костюмах, которые лечат в Полчине свой ревматизм.

В Полчин я приехал, пытаясь проследить судьбы двух белокурых девочек, пропавших в начале 1944 года. Так я напал на след организации «Лебенсборн», которая отозвалась когда-то на письмо Зигмунта Мушинского.

Организация «Лебенсборн» («Источник жизни»)

[5]

была основана по приказу Гиммлера в декабре 1935 года руководителями СС, имена которых неизвестны. Она была призвана помогать беременным немкам, которые по разным причинам желали скрыть беременность либо родить ребенка подальше от любопытных глаз. С этой целью по всему Рейху, а затем и в оккупированных странах, «Лебенсборн» открывал сеть домов, обычно выбирая для своих резиденций места по преимуществу безлюдные.

В 1936 году, когда старый «Luisenbad» клонился к упадку, Bad Polzin был подарен Адольфу Гитлеру, а тот передал его в ведение «Лебенсборна». Так возник померанский «Семейный очаг», самый большой из домов «Лебенсборна» во всем рейхе — в нем было шестьдесят мест для матерей и семьдесят пять для детей.

Организация «Источник жизни» подчинялась непосредственно Гиммлеру. Профессор Ежи Красуский писал в своей «Истории Германии», что, если б Гитлер не достиг успеха, Гиммлер, по профессии агроном, продолжал бы заниматься своей фермой породистых несушек. «Настоящая трагедия разыгралась тогда, когда Гиммлеру помешали разводить яйценосных кур и, поставив перед ним задачу — навести порядок с расовым вопросом в Европе, наделили неограниченной властью над десятками миллионов людей».

В начале апреля 1944 года в зеленый омут Чертова источника заглянула Луиза Даль, миниатюрная полненькая секретарша из Стендаля, что под Берлином. Она прогуливалась по парку с маленькой девочкой, недовольная тем, что ей предлагают взять на воспитание ребенка с белокурыми волосами и голубыми глазами. Да ведь у них с мужем темные волосы и глаза, сразу будет видно, что ребенок не их! Но уже спустя час они с девочкой шли мимо источника в обнимку. Алиса показала новой Mutti свою сестренку, которая лежала в изоляторе с гриппом. Но госпожа Даль не могла ее взять. Дора как девочка с «хорошей кровью» была предназначена офицеру СС высокого ранга и ее готовили для удочерения. У Доры было что-то вроде диатеза, и ей забинтовали ручки, чтоб не расцарапала себе лицо. Она должна была выглядеть привлекательно. Но офицер не захотел ребенка из изолятора и выбрал другого. Дору отдали маляру из Австрии, который в мае забрал ее в городок Вайтра вблизи чешской границы. Там ее звали Дора Шёльм. Семья Шёльм, люди простые, не имели права удочерить девочку, они были только ее опекунами. Узкие улочки, уютный дом с видом на горы. Потом она всю жизнь будет тосковать по этим горам. Запомнит и глаза своей опекунши, вечно обведенные темными кругами. Покой и порядок — всё на своих местах, всему свое, четко обозначенное, время. Когда выпекать хлеб, ходить по ягоды, отмечать церковные праздники, есть оладьи, запивая их ячменным кофе. Никаких скандалов, никакой ругани. В школе писали грифелями на маленьких дощечках. В 1946 году учительница велела закрасить в учебниках все свастики. Дора была лучшей ученицей в классе и получала только отличные оценки. На фотографиях того времени улыбающейся ее не увидишь.

Алиса стала жить в Стендале под Берлином. Получила второе имя по Mutti и новую фамилию: Алиса Луиза Даль. После войны, в 1947-м, госпожа Даль вынуждена была оправдываться, почему взяла ребенка из «Лебенсборна». Одному из юристов она писала: «Тогда мне неизвестно было название ‘Лебенсборн’, но, признаться, только там я нашла сочувствие. Здесь с пониманием отнеслись к тому, что мне, человеку умственного труда, женщине, которая из-за постоянных болей внизу живота не способна к физической работе, в моей солнечной, прекрасно оборудованной квартире не хватало детского щебета.

Вскоре я получила из Bad Polzin телеграмму о том, что меня там ждет девочка 1938 года рождения. Так в 1944 году я увидела Алису Витке. Когда мой муж в апреле 1946-го вернулся из плена домой, девочка и для него стала великой радостью. В ‘Лебенсборне’ заботились о благополучии ребенка — ведь Алиса могла попасть в семью рабочих. Я с уважением отношусь к рабочим, но такая умненькая девочка не могла бы получить соответствующего воспитания и духовного развития в подобной семье. Прежде чем Алиса попала к нам, мы прошли тщательную проверку. Проверяли наши личные связи, состояние здоровья, партийную принадлежность. Муж с 1937 года состоял членом NSDAP

Но вернемся к Bad Polzin. Девочка выбежала ко мне с сияющими глазами и возгласом: ‘Guten Tag, Mutti!’ Я почувствовала, что ребенку очень хочется, чтоб у нее снова была мамочка. Об Алисе мне мало что было известно. Я взяла ее как сироту немецкого происхождения (фольксдойче), предназначавшуюся для удочерения под фамилией Алиса Витке. О ее польском происхождении вообще не было речи, и догадаться об этом я никак не могла, потому что шестилетняя девочка прекрасно говорила по-немецки. Мы с Алисой очень подходили друг другу, как будто были одной крови. Несмотря на то, что в ее анкетах в графе ‘происхождение’ стояло: ‘подкидыш’, я чувствовала, что эта девочка из хорошей семьи. Она говорила, что ее папа был ‘дядя доктор’ и делал деткам уколы. Рассказывала мне о своем братике и сестричках и о том, что папочку и мамочку забрали в полицию. Оба они умерли, так ей сказала тетя. В Bad Polzin я видела ее сестру по имени Дорис. К сожалению, Дорис вместе с Алисой я взять не могла: ее уже обещали другой семье, но я хотела позже отыскать девочку, чтобы обе сестры воссоединились.

Алиса часто искала на небе две звездочки, которые называла мамочкой и папочкой. Говорила, что они видят, как ей у нас хорошо. Она и вправду ни в чем не знала нужды. Привезла я ее к себе в 1944 году с небольшим узелком и связала ей на спицах бельишко, рубашечки и трусики на лето и зиму — купить-то ничего невозможно было. А еще курточки, шерстяные платьица, свитерочки, чулочки и носочки — всё собственноручной вязки.