Пётр Иванович Полынин давно взял себе в привычку возвращаться из офиса рано, а то и вовсе пренебрегать работой, оставляя дела помощникам. Но дела от этого не страдали. Клиенты месяцами ждали его консультаций, отдавали за них бешеные деньги, не зря отдавали, — Полынину хватало десяти минут, чтобы ухватить суть любого, даже самого запутанного юридического казуса. Далеко в прошлом осталась беготня по судам, желание правдами и неправдами выиграть пустячное дело; казалось, что тех сумасшедших лет вовсе и не было, размеренная, респектабельная жизнь длилась будто бы с самого детства. Но ровно до того печального момента, когда мэтру Полынину исполнилось сорок. Именно в этом таинственном возрасте он уловил в себе необратимые, как он чувствовал, изменения. Суть изменений в общем была тривиальна: Полынин устал от жизни и от преподносимых ею открытий, несмотря на то что открытия стали случаться все реже и реже. Работа, — что работа? В сущности, одно и то же, высоты достигнуты, вершины туманны и не слишком нужны. Деньги? Смешно говорить, потребности господина Полынина стали снижаться по экспоненте. Личное? Ещё смешнее. Он был женат два раза, детей ни от одного союза не имелось.
Первый раз это случилось двадцать пять лет назад. Полынин, тогда ещё мальчик-посыльный у Генриха Падвы, тщательно выбирал себе жену, понимая, что жена — немалая часть карьеры. Полынина-первая читала Джойса в оригинале, была без ума от Бродского, слушала Губайдулину и посещала собрания андеграунда московских живописцев. Полынин читал Чехова, обожал Евтушенко, слушал Чайковского и ходил в Третьяковку смотреть передвижников. Соответственно этому брак закончился скоро и ничем.
Полынина-вторая была полной противоположностью Полыниной первой. Читала журнал «Работницу», любила Асадова, слушала Кобзона и не ходила на выставки. Брак распался ещё быстрее, поскольку материальное — материальным, но духовные интересы разнились уж совсем непоправимо. К этому следует добавить, что Полынин многое видел и многое знал, что, как известно, сплошь и рядом рождает парадоксальную эмоциональную фрустрацию, выливающуюся рано или поздно в глухую, беспредметную тоску. Полынин слышал Бочелли в Ла Скала, гулял в трущобах Бомбея, веселился на карнавалах в Венеции и Рио, проводил дни в злачных ямах Бангкока, ходил на яхте в Майями, хорошо ориентировался в московских подземельях и плевал в Ниагару. И необъяснимая тоска не заставила себя ждать. Она быстро возникла и навеки поселилась в нём, свив гнездо у него в голове и регулярно вылетая на охоту в тёмные леса, называемые душой.
Полынин был юристом по призванию, поэтому привык к чётким формулировкам, без этой привычки он так и остался бы мальчиком на побегушках в конторе Падвы. И когда Полынин полноценно ощутил и осознал произошедшие в себе перемены, он провёл объективный анализ, дал этим переменам оценку и сделал выводы о том, как жить дальше. Выводы оказались неутешительны, но пришлось с ними смириться. Полынин решил, что, шагнув в последнюю половину земного существования, никак нельзя жить по-прежнему, тем более что не так уж и хочется. Всё утомляет, всё вызывает зевоту и надо искать что-то абсолютно новое, могущее увлечь. «У меня глубокий внутренний мир, — сказал себе Полынин, — и почему это я должен туда кого-то пускать? Мне и так хорошо». Посему он резко ограничил круг общения, ликвидировал друзей, свёл до минимума приятельские отношения, работу забросил, как уже было сказано, и по всему выходило, что жизнь мизантропа вполне его устраивала. Оставил Полынин себе две вещи — музыку, которую слушал жадно, часами, и…Интернет.
Ненавистник масс-медиа, лукавый насмешник, колеблющий устои и не имеющий принципов, презирающий толпу и общественное мнение, вдруг завяз в Интернете и завёл массу виртуальных знакомств, связей, даже интрижек. Он порой удивлялся тому, что экран монитора и разговоры с неведомыми ему людьми могут так наполнить тёмное время его суток. С людьми, которые вполне способны наврать с три короба касательно не только своих увлечений и взглядов на жизнь, но и насчёт пола своего, возраста, страшно сказать, и сексуальной ориентации. Впрочем, что есть враньё, и что есть правда? Правда — верная жена и добродетельная мать, ложь — шлюха, при том, что обе — одинаково женщины. Интересно, что Полынин прекрасно отдавал себе отчёт в том, что нашёл суррогат, что настоящая жизнь совершенно вовне, но это нисколько его не тяготило, он дефинировал новые виртуальные компоненты своего сознания как объективную реальность. Говоря проще, мэтр стал пассивным солипсистом, а ещё проще — он был счастлив и ничего иного искать не собирался.
