Гостиная была наиболее «веселой» комнатой в Эшгроу-Коттедж, несмотря даже на то, что строители обезобразили сад кучами песка, негашеной извести и кирпича, а сырые стены нового крыла, в котором эта гостиная находилась, все еще воняли свежей штукатуркой. Солнечные лучи, проникая сюда, отражались от сверкающих серебряных блюд и золотили лицо Софи Обри, сидевшей за столом в ожидании своего мужа. Лицо чрезвычайно милое, на котором уже почти следа не осталось от морщин, вызванных прежней нуждой. Однако во взгляде ее нет-нет, но сквозило некое беспокойство: она была женой моряка, и, хотя Адмиралтейство от щедрот своих позволило ей наслаждаться обществом мужа небывало долгое время, Софи чувствовала, что период этот подходит к концу. (Капитан Обри был назначен, против своей воли, фактически, командовать местным Добровольческим флотом — таким образом, Их Лордства выразили ему признательность за заслуги на службе в Индийском океане.)

Беспокойство сменилось неподдельной радостью, когда она услышала шаги мужа на лестнице, дверь отворилась, и луч солнца заиграл на сияющей физиономии капитана Обри, румяной, с яркими голубыми глазами. На физиономии этой большими буквами было написано, что капитан, наконец, купил лошадь, на которую положил глаз.

— А вот и ты, дорогая! — воскликнул он, целуя жену и опускаясь на кресло рядом. Широкое кресло с подлокотниками жалобно заскрипело под его весом.

— Капитан Обри, — отозвалась жена, — боюсь, ваш бекон совсем остыл.

— Сначала — кофе, — провозгласил капитан, — а уж потом бекон, весь, сколько его есть в мире.