— Проклятый шотландец, чтоб его разорвало! — громко сказал Тим Хартиган, дочитав письмо, и, развернувшись на стуле, взглянул на Корни, поднявшего к нему голову и закатившему глаза.

Тим был умен на свой, Тимов, манер. Вероятно, не самым мудрым поступком было засунуть письмо в задний карман брюк и забыть о нем на неделю, но дело в том, что он не привык получать письма и к тому же как раз шел кормить свиней, когда почтальон Улик Слэттери вручил ему конверт. Нынешним же утром, за завтраком, на Тима нашло странное просветление: он вспомнил о письме, вытащил его из кармана и, что было умно с его стороны, прежде чем вскрыть, внимательно осмотрел марку и печать. Там действительно значилось: Хьюстон, Техас, США. И весьма умно было, открыв конверт, сразу же заглянуть в конец письма и убедиться, что оно в самом деле от Неда Хуллигана.

Прежде чем читать дальше, он в задумчивости прислонил письмо к солидному оловянному молочнику, взял кусок подсушенного хлеба с подставки литого серебра с двадцати двух каратной золотой окантовкой (предположительно флорентийской работы), обильно смазал хлеб маслом и смолол его крепкими сильными зубами. Затем поднес ко рту чашку жиденького черного чая и осушил ее отдающимися эхом глотками. Его спокойной жизни, внезапно понял он, угрожают страшные потрясения. Сможет ли он ужиться с чужаком?

В два года, после смерти овдовевшей матери, Тим Хартиган остался сиротой, а когда ему стукнуло четыре, его усыновил великодушный Нед Хуллиган, чья двоюродная сестра, М. Петронилла, была матерью-настоятельницей одной доминиканской обители в Кахирфаррене и возглавляла сиротский приют. Хуллиган решил взять на себя заботу о малыше, на том и порешили. Он был богат, так что вместе с прочим багажом привез в свою усадьбу Погмахон и это новое приобретение. Будучи человеком простых правил, он отправил Тима учиться не в частный колледж, а в местную государственную школу, в остальном же оставил мальчика на попечение экономки.

Прежде чем вернуться в то утро, когда Тим прочитал письмо, стоит добавить несколько слов о Неде Хуллигане. Значительную часть своего богатства он получил в наследство от отца, который занимался изобретениями автомобильных двигателей. Семейное предание гласило, что в свое время Константина Хуллигана, бакалавра инженерии из Бохула, графство Мейо, бессовестно обчистил Генри Форд-первый, но талантливый инженер изобрел счетно-вычислительное устройство, добавил крох с фондовой биржи и скопил капитал даже превосходящий утраченный. Его единственный сын Нед не последовал примеру отца. Он не стал изобретать ни машин, ни приборов, ни иных механизмов, призванных облегчить участь рода человеческого, — он был серьезным, прилежным молодым человеком и с ранней юности интересовался деревней, изобильными дарами Господними и тайнами Агрономии. Диссертация, которую он защитил в университете Дублина (хотя так и не опубликовал ее результаты), называлась «Стратификация щелочного гумуса», и в ней предлагалась система естественного удобрения почвы посредством преднамеренной культивации сорных полей для производства компоста и силоса — при таком подходе случайно произрастающие пшеница, лук или редька рассматривались как пагубные чужеродные культуры.

Возможно, покладистость, расторопность и добрый нрав Тима Хартигана сделали свое дело, но расположение духа Кроуфорд Макферсон сменилось к лучшему: она хоть и вела себя по-прежнему устрашающе, но уже не столь свирепо. Она достала из огромной сумки плоскую серебряную флягу и, взяв со стола пустой стакан, налила в него желтоватой жидкости. Корни притворялся спящим, Тим занялся своей трубкой, устроившись на стуле у окна. Макферсон оглядела то, что было когда-то просторной кухней, и, отхлебнув своего напитка, скорчила гримасу.

— Как идут дела? — наконец спросила она.

— Ну, мэм… я хотел сказать, Макферсон… весьма неплохо идут. Почти готовы к сбору урожая, а еще у нас тут три телочки — две из них молочные, — десять бычков, пятьдесят пять овец, верховая лошадь, три трактора, тонн около двадцати пяти торфа и древесины, несколько хороших работников, а в миле отсюда бакалейная лавка, торгует газетами, табаком и всем таким… А еще есть телефон, но он обычно не работает.

— И ты, стало быть, всем доволен?

— Ну… Я думаю, могло бы быть и хуже… Хозяин, мистер Хуллиган, не жалуется.

— Да уж, Тим, сочувствую.

Сарсфилд Слэттери стоял спиной к горящему камину на коврике из тонкой коричневой бечевки, собственноручно им связанном. Он был небольшого роста, худой, с лохматыми тонкими волосами, с резкими, бойкими чертами лица и узкими ярко-синими глазами. Говорил он со своеобразным отрывистым акцентом и странной интонацией, что, казалось бы, служило свидетельством его североирландского происхождения, а на деле было скорее маскировкой — ведь он родился в Чикаго. Весь его облик, хотел он того или нет, выражал несказанную проницательность и осмотрительность. Незнакомец сразу понимал, что с Сарсфилдом надо быть очень аккуратным.

Был полдень следующего, дождливого, дня, Тим Хартиган грустил в плетеном кресле, в подробностях описав Сарсфилду приезд Кроуфорд Макферсон и их разговор. От повторения все произошедшее казалось даже хуже, чем накануне, — и в самом деле, наутро прибыл грузовик с сумками и коробками гостьи, содержимое их оставалось неизвестным.

— Жен-щины, — добавил Сарсфилд, — они, знаешь ли, настоящие змей-щины.

Тим только что разжег свою трубку и задумчиво поглядел на него.

Библиотека в замке Саравад носила свое имя с мрачным достоинством. Это была внушительная, вытянутая в длину комната с высоким потолком, до странности узкими окнами вдоль правой стены и одним-единственным окном в дальнем конце, напротив двери — все они были занавешены темно-красными шторами, а три стены сплошняком, от пола до потолка, поросли темными корешками книг… У четвертой стены, по центру, стоял большой камин, облицованный черным, с зелеными прожилками, мрамором, с латунными подставками для дров, в очаге дышал жаром уголь и потрескивали поленья. У камина стояло несколько кресел и другая мебель, а немного поодаль — внушительный письменный стол, широкий и низкий. Между столом и камином помещалось кожаное кресло, в котором изящно раскинулся доктор, достопочтенный Юстас Беггли.

Доктор был весьма тучен, с густой темной шевелюрой, зачесанной сверху вниз и разделенной пробором. Его грубовато-добродушное мясистое лицо было гладко выбрито, и во всем его облике сквозило того рода молодечество, когда все равно понятно, что человек старше, чем кажется. Он поднялся поприветствовать Тима Хартигана — одежда на нем была богатой и изысканной.

— Мой дорогой друг, — произнес он низким, хорошо поставленным голосом, протянув Тиму руку, — входи и садись. Ну что же, Тим, как ты себя чувствуешь?

Тим улыбнулся, пожал ему руку и сел.

— Очень хорошо, спасибо, доктор. Не на что пожаловаться.

Тим Хартиган взял одну книгу, сел в кресло и пролистал ее. Хороший крупный шрифт, заметил он с одобрением. Наконец, открыв книгу на отмеченной странице, он положил ее обложкой вверх и сосредоточил свое внимание на стакане: налил себе добрую четверть пинты, добавил чуть-чуть воды и с удовольствием залил себе в глотку. Неудивительно, подумал он, что древние монахи были такими замечательными учеными, ибо у них хватало мудрости прибегать к снадобьям, придающим разуму зрелость и равновесие и утоляющим телесную жажду, между тем как жажда знания лишь обострялась от вина из взращенных Господом виноградников человеческой мудрости.

Он оглядел библиотеку дружелюбным взглядом, затем перенес книгу, бутылку и стакан на большой стол и с благодарностью нырнул в глубокое кресло, принадлежащее лично достопочтенному Юстасу Беггли. Затем приступил к чтению.

Истинная саговая пальма произрастает на низких заболоченных землях, достигая высоты тридцати футов. К пятнадцати-двадцати годам она начинает плодоносить и может использоваться для получения крахмала.