Перевел

Геннадий Башков

На некоторых домах по Таскарора–стрит были номера, на других — нет, но нужды в том, чтобы искать номер дома Релинджера не было. Через дорогу напротив дома стояло около десятка мужчин и женщин. Женщины кутались в шали, мужчины стояли засунув руки в карманы, либо, скрестив их на груди; и все они, и занятые разговором, и молчавшие, не сводили глаз с дома Релинджера. Прямо напротив дома, на чахлом газоне, стоял полицейский в форме и болтал с двумя парнями в штатском. Время от времени полицейский отходил от своего поста и понуждал какого либо слишком медленно двигающегося пешехода ускорить шаг. Или если кто либо сворачивал к дому Релинджера, а чаще всего они подходили по двое, то тогда полицейский останавливал их и проверял документы, и если они удовлетворяли его, то пропускал в дом.Дом был полудачного типа с островерхой двускатной крышей, что срезала вполовину размеры спален верхнего этажа. Узкая шлаковая дорожка вела мимо дома к стоящему сзади гаражу на одну машину. Двустворчатые двери гаража были распахнуты, внутри стоял небольшой туристский автомобиль фирмы Нэш, мотором вперед, багажником к выходу. На черном, под кожу, чехле запасного колеса была надпись белыми буквами: «Вальтер Дж. Клюг, Нэш, Ю. Оук–стрит 128, Свидиш Хейвен, Пенсильвания».Во дворе, от кухонной двери до угла гаража, была протянута бельевая веревка, на которой висели негнущиеся от морозца выстиранные вещи: мужской комбинезон, рубашки и нижнее бельё, пара клетчатых домашних платьев, дамское бельё, купальные и кухонные полотенца. Всё это висело там ещё со вчерашнего дня и отчасти покрылось сажей и пеплом.Дом Релинджера стоял между двумя другими подобными ему. Аллан Роджерс подошел к одному из них и позвонил у двери. Подождав, он уже хотел было позвонить снова, но тут дверь открыла женщина.— Доброе утро, хозяйка дома?— Что вам нужно? Я не хочу ничего покупать, — сказала женщина.— Я и не думаю ничего вам продавать. Я только хотел спросить, вы не сдадите комнату?— Комнат не сдаём, — ответила женщина.Она начала закрывать дверь, и тогда он протянул к ней руку. В ней было две десятидолларовых бумажки.— Они ваши. Если вы позволите мне посидеть у окна в вашей столовой.— Кто вы такой, небось какой нибудь газетчик?— Вы угадали, — подтвердил Роджерс. — И я всего лишь хочу посидеть у окна вашей столовой и посмотреть, кто заходит к Релинджерам и кто выходит от них. Обещаю не беспокоить вас.— Не знаю, что скажет муж.— Он бы сказал: «Возьми деньги. Это всё равно, что подобрать их с земли»— Ну, право, даже не знаю. Вы, вроде бы, порядочный человек, — заколебалась она. Из какой, вы говорите, газеты то?-- «Ассошиейтед–пресс».— Это где же? В Филадельфии?— О, это по всему миру. Везде.— Как долго всё это будет?— Ну, может быть, неделю. Может затянуться и дольше— Вам придётся платить мне двадцать долларов ежедневно, — заявила она.— Конечно. Естественно. И если вам хочется получить немного больше, может быть вы устроите мне что нибудь поесть. Прямо сейчас, я позавтракал всего лишь чашкой кофе.— Хорошо, заходите. Как вас зовут то?— Меня зовут Аллан Роджерс. С удовольствием покажу вам своё удостоверение.Он вынул из заднего кармана брюк бумажник и широко раскрыл его, показав толстую пачку банкнот.— За пару долларов не зажарите ли мне пару яиц и не сварите ли кофе?— Хорошо. Хотите тосты?— Да, с маслом, если не очень затруднит.— Можно и с маслом и, если хотите, клубничное варенье.— Домашнее? Варили сами?— Ну, не–ет, варила сестра. У неё есть на это время. Вот они, два окна в столовой, выбирайте по вкусу.— Спасибо. А вы так и не сказали мне, как зовут вас, миссис…?— Миссис Кеннет Шумахер — но вы не вздумайте поместить это в газету. Смотрите у меня.— Я не сделаю ничего, что могло бы огорчить вас, обещаю, миссис Шумахер. А у вас славный дом. Гляньте на это буфет. Это ведь не от «Сирса и Рёбака».— Да уж нет. Его сделал ещё мой дед.— Я хотел сказать — искусная работа. Если бы только кто нибудь из антикваров глянул на такое.— О, я не собираюсь продавать.— Конечно, гораздо приятнее хранить такую вещь из поколения в поколение. И они становятся тем ценнее, чем дольше вы их держите.— Как вы думаете, сколько стоил бы такой буфет?— Ну, я не знаток, но было бы глупо уступать его хоть на грош дешевле восьмисот или девятисот долларов. А, возможно, и гораздо больше. Они платят просто сумасшедшие деньги за настоящую вещь.— А у вас нет ли знакомых антикваров?— Нет, но я могу запросто выяснить ради вас. У меня есть приятель в Нью–Йорке, который хорошо разбирается в таких вещах.— И вы приехали из самого Нью–Йорка, чтобы написать о том, что случилось у соседей?— Да, я выехал сегодня утром. Машину оставил на той улице, где церковь.— На Таскарору не пускают машины, разве только, если вы здесь живете. Да, разговором то сыт не будешь, — спохватилась миссис Шумахер.— Вы не против, если я выкурю сигарету?— Нет. Хозяин курит сигареты, трубку, сигары. Я уж привыкла к этому. Можете взять пепельницу на буфете.Она ушла на кухню, а Роджерс занялся наблюдением.Как он и ожидал, смотреть было не на что. Занавески в доме Релинджера были опущены, но догадаться о том, что представляли из себя люди, входившие в дом и выходившие из него, было нетрудно. Полицейский. Служащие из районной прокуратуры, местные газетчики, родственники и ближайшие друзья. Пока что он не узнал ни одного из журналистов и это вроде бы указывало на то, что он первый из иногородних корреспондентов на месте преступления. Он был уверен в этом. Те, кто вскоре начнет прибывать, будут обескуражены, обнаружив, что он уже обосновался в доме по соседству с Релинджерами.Из кухни потянуло запахом кофе и жареной ветчины, и он стал думать о том, как убедить миссис Шумахер и её мужа, чтобы они сдали ему комнату в этом теплом, удобном, безупречном памятнике банальности. За восемь лет работы репортером он не перестал удивляться тому, что из ряда вон выходящие события случаются в банальном окружении. Вполне вероятно, что дом Релинджеров внутри представлял собой такую же посредственность, как у Шумахеров. Он прошелся по комнате, изучая историю семьи Шумахеров по фотографиям в рамках. Свадебная фотография. Фотография Кеннета Шумахера, застывшего перед фотоаппаратом. Он одет в форму серовато–коричневого цвета, на нем походная фуражка, а на петлице — эмблема саперных войск. Многочисленные фотографии, очевидно, сына и дочери Шумахеров, включая две недавние фотографии их собственных жены и мужа. Дочь вышла замуж молодой, сын тоже рано женился. Сын и жених дочери одеты во фраки с белыми галстуками бабочкой. Вероятно молодые Шумахеры жили отдельно, и Роджерс предположил, если только он правильно понял характер Кеннета Шумахера, что должно быть, нетрудно будет убедить миссис Шумахер принять плату за комнату и стол по высокой цене.Плохо, что дочка жила отдельно — она была милашечка. Мать тоже, может, была такой, но теперь уже не то, да, не то.Она принесла асбестовую подставку и положила её на стол.— Почти готово, — сказала она.Затем она опять пошла на кухню и вернулась с завтраком на оловянном подносе, покрытом глазурью.— Вот это да! Я чувствую себя важной персоной, — воскликнул он.— Да бросьте, — ответила она.Стоя, она наблюдала за тем, как он ест. Она ухмылялась его комплиментам по поводу кофе, отлично поджаренной яичницы, домашнего хлеба, клубничного варенья.— А вам не хочется чашечку кофе?— Ну, разве уж, — промолвила она и достала чашку и блюдце.Ему хотелось, чтобы она села. Ему нужно было проделать определенную работу и для этого надо было, чтобы она сидела и чувствовала себя непринужденно. Он подождал, пока она не сделает первый глоток.— Вы и думать то не думали, что такое может случиться. И при таком приятном соседстве.— Да и нигде в другом месте, — ответила она. — Я никак не могу привыкнуть к мысли о том, что всё это действительно случилось.— Да уж, — протянул он. — Уж от них то, казалось бы, в последнюю очередь можно было ожидать такого.— Даже и не знаю. Но то, что случилось, никто даже и вообразить такого не мог. Теперь, мне кажется, каждый начинает искать следы в прошлом.— Вы полагали, что нибудь может произойти?— Чего нибудь, — ответила она.Она сказала «чево нибудь».— Ну, вам всё таки лучше знать. Видите их каждый день, так вы, естественно, должны бы знать их лучше, чем остальные.— Только не его. Её я знала. Вечно занимает. Я вот заметила, её бельё всё ещё висит с прищепками, которые она одолжила у меня. Пусть там и останутся. Не хочу и притрагиваться к ним.— Я тоже не люблю, когда люди чего нибудь не возвращают, — заметил Роджерс. — Я не прочь помочь, но у людей входит в привычку занимать, и они злоупотребляют этим.— Вот уж точно. Он неплохо зарабатывал, но был прижимист. Ей приходилось просить у него каждый цент. Даже если ей нужен был кусок мыла. Скорей у меня займет, чем будет просить у него. Он не доверял ей.— Возможно, у него были на то причины. Она была молода, и возможно, расточительна.— Молода? Да ей было сорок два.— Ну, сорок два — ещё не старость, — возразил он.— Не старость, конечно, но и не молодость.— Сколько же ему? Пятьдесят, или как?— Больше. Он настолько же старше её, как и мой хозяин старше меня. Ей — сорок два, а ему — пятьдесят два. Десять лет разница, точно.— Он что, был женат прежде?— Кто, мой муж?— Нет, Релинджер.— Нет, никогда не слыхала, чтоб он был женат прежде. Они ведь, знаете, недавно женаты.— Разве? Сколько же?— Дайте подумать. Они переехали сюда по соседству… Наши двое были в старших классах, сын и дочь. Мне кажется, они переехали сюда лет шесть–семь назад. Они только что поженились, жених и невеста. Но не молодая парочка — если вы понимаете, что я хочу сказать. Тогда ей было за тридцать, а ему — за сорок.— А раньше вы их знали?— Ну, городок у нас невелик. Раньше она работала в кафе–мороженом у Бачмена, на улице Уэст–Мейн. Туда заходят, если хочется мороженого или содовой. То же есть и в заведении у Люгера, но Бачмен мороженое делает сам. Цена та же, что и у Люгера, но Бачмен славится жареным миндалем. И ещё персиками. В такое время года персиков не достать. А у него всегда только свежие персики.— Понятно. И там то она и работала до того, как они поженились? Надо полагать, он частенько виделся с ней до этого.— Не знаю. Те, кому просто хочется попить воды или съесть мороженое, редко заходят к Бачмену. Они идут к Люгеру. Некоторые ходят к Люгеру по два раза в день: утром и к вечеру. Но чтоб Дори Релинджер… право не знаю. Когда не пройдешь мимо его лавочки — он всегда сидит у окна. По профессии — часовщик. У него нет ни одного наёмного работника. Всего лишь маленькая лавочка. Вряд ли даже размером в половину этой комнаты. Да таких лавочек, как у него, можно без труда вместить три штуки в этой комнате. Она у него там, на Уэст–Мейн. Рядом с этальянцем, у которого лавочка по чистке обуви и шляп. Две махонькие лавчонки, их можно бы обе уместить в этой комнате. Но Дори Релинджер знал, как надо заламывать цену. В городе только два часовщика, второй — в ювелирной мастерской, у Слазингера. И если вы купили часы не у Генри Слазингера, вам, может быть, придется ждать месяц, покуда он их починит. А Дори Релинджер обычно обещал вам сделать часы за пару дней. И когда придете за ними, они всегда готовы. Но за какую цену? Он неплохо зарабатывал. Платил наличными за дом. Муж говорит, что он платил наличными за всё. Посылал за покупками в другие города, лишь бы сэкономить на этом.Вот энти её клетчатые платья на бельевой верёвке. «Сирс и Рёбак». Они приобрели почти всю мебель посылторгом. Она мне об этом сама говорила.— Он был скряга, не так ли?— Ну, он всегда брал наличными. Если у вас нет наличных, он не отдаст вам часы. Вот даже меня, ближайшую соседку, и то однажды заставил сходить домой и принести полтора доллара, а иначе не хотел отдавать мне часы мужа. Поскольку он железнодорожник, ему приходится иметь двое часов, чтобы не ходить на работу без них.— Ваш муж, значит, железнодорожник, — повторил Роджерс.— У него постоянный маршрут. Проводник на товарняках пенсильванской железной дороги. Смешанный товарный от Филадельфии до Гиббсвиля.— Вот как?— Двадцать два года на пенсильванской, начиная с мальчика на посылках.— И что же он думает о Релинджере?— Он невысокого мнения о нем с тех пор, как тот не поверил мне на полтора доллара. К тому же мы живем рядом.— Да, пожалуй, после такого… не очень то, — отметил Роджерс. — Он удивился, когда это случилось?— У соседей то? Он не мог уснуть прошлой ночью. Я тоже, но ведь ему надо вставать в полпятого. Может ему удастся поспать немного в курятнике. В тормозном тамбуре. Дай то бог. Подумать только.— Постарайтесь не думать об этом, миссис Шумахер, — посоветовал Роджерс.— Но я ничего не могу поделать. Как только он решился на такое? И не раз, а дважды. Обоих.— Полагаю, он захлороформировал их, — предположил Роджерс. — Вы ведь слышали о таком?— Да, усыпил их хлороформом. Так сказал Билли Хьюз. Полицейский. Билли и Эд Рейд, начальник, и ещё один парень из округа спрашивали меня. Не слыхала ли я чего либо вчера после обеда, и я ответила нет. Я видела, что Дори пришел домой рано, около полтретьего.— Машину поставил в гараж?— Нет, пришел пешком. Он никогда не брал машину на работу. Машину в гараж поставила она. Я видела её с матерью, они вышли из машины и прошли в дом через кухонную дверь. Это было незадолго до полудня. Потом я видела их на кухне, и чуть ли не пошла сказать, чтобы она сняла бельё с веревки. Оно висело там с утра, и к тому времени уже высохло, а по погоде вот–вот пойдет снег. Вчера я была так уверена, что пойдет снег. Даже сейчас похоже на это.— Да, пожалуй. Но вы так к ним и не сходили. Может это и к лучшему.— Или наоборот. Может быть, если бы я сходила к ним, она затем пришла бы ко мне одолжить что нибудь. И тогда её не было бы там, когда он вернулся домой.— Не вините себя. Этот тип все равно собирался убить их рано или поздно. Если не вчера после обеда, то прошлой ночью. Итак, он вернулся домой и вошел в дом. Вы видели его ещё?— Да, когда пришли его забирать, — ответила она. — Эд Рейд и Билли Хьюз приехали на машине. По выходе из машины у каждого в руке был пистолет. Билли пошел назад к кухонной двери, а Эд вошел в парадную дверь. Я подумала, господи милостивый, зачем это они с пистолетами. А вдруг у них грабитель? Мне стало страшно. Но примерно час спустя пришло ещё несколько человек, и тогда Эд и Билли вышли из парадной с Дори, и на руках у него были наручники.— Вы не обратили внимание, в каком состоянии была его одежда? Не было ли на ней крови?— Нет, сэр! На нем был воскресный костюм, как будто он отправляется в церковь. И знаете, что он сделал?— Что?— Он увидел меня у окна, засмеялся и показал мне язык. Я подумала себе: «Ты поплатишься за это, мистер, когда я расскажу об этом мужу». Видите ли, я ведь не знала, за что его арестовали. Затем уж я увидела, как подъехала покойницкая от Кенига, гробовщика. Кениг и молодой Хеннеси, что работает у него, и с ним еще двое.— Не пойму, что такое покойницкая? Это что катафалк?— Нет. Это то, чем они пользуются вместо катафалка. У катафалка сбоку окна, а в покойницкой отвозят тело в похоронное бюро. Знаете, чтобы заморозить их? Мы называем её покойницкой. Думается у вас это называется иначе.— А, теперь понятно, — кивнул Роджерс. — Они что, вошли в дом, Кениг и те, что были с ним?— И несли два простых ящика. Знаете, что это такое? Это вместо гроба. Просто деревянный ящик размером с гроб. Когда я увидела всё это, то поняла, что случилось несчастье. Это означало два покойника. И кто же ещё это мог быть. Его жена и теща.— М–да.— Затем они вошли внутрь, но минуту спустя, нет, даже и минуты не прошло, как один из них выбежал на улицу и его стошнило. Один из тех, что пришел с Кенигом. Его прямо таки выворачивало наизнанку. И он сел на ступеньку крыльца. «Боже мой, — подумала я. — Что там творится?» Затем Кениг вышел и что то сказал этому человеку, но тот лишь покачал головой и махнул рукой, чтобы тот отошел. Кениг ушел назад в дом и, мне думается, минут пятнадцать–двадцать спустя, право уж не знаю, Кениг и Хеннеси вынесли один из ящиков. Они поставили его в покойницкую. Затем сходили ещё раз и вынесли второй ящик. Но на них тоже лица не было: и у Кенига, и у Хеннеси, и у другого парня. Они уехали на этой покойницкой, а потом подъехала другая машина. И в ней было несколько человек, среди них двое полицейских. Полицейские стали на страже спереди и сзади дома, а остальные вошли в дом и остались там.— Это было задолго до того, как новость разошлась по городу?— Не прошло и десяти минут после того, как Кениг уехал, народ повалил сюда. Вот тогда то мне и позвонила дочка. Она знала об этом больше, чем я. Она спросила меня, правда ли это о Релинджере, и я ответила, что всего лишь знаю, что кто то помер. Может быть даже двое. И тогда она мне сказала.— И она оказалась права? — спросил Роджерс.Она кивнула. Сказала: «Дори Релинджер убил свою жену и тещу». Я спросила: «Как?» Она не хотела говорить, но я её заставила. Она сказала, что он отрезал им головы. И тут же я упала в обморок. И трубка телефона повисла. Последний раз я падала в обморок утром того дня, когда мы с моим хозяином поженились.— Ну не надо больше говорить об этом, миссис Шумахер, — остановил её Роджерс.— Да сейчас то я в полном порядке. Как будто бы ничего и не было. Только я то ведь знаю, что всё это было. Вот одного только я не представляю себе. Кто согласится теперь жить в этом доме? А ведь было такое приятное соседство, — вздохнула миссис Шумахер.