Элиза Солингер дунула на вирт-сенсор. Кокон голосферы, окружавший девушку, сделался прозрачным. Сквозь игровую площадку, где резвилась средняя группа, проступили стены кабинета дист-контроля. Необходимости менять проницаемость сферы у Элизы не было. Ей просто нравилось слоистое восприятие. Когда мир вокруг тебя раздваивается, растраивается, расчетверяется – и ты оказываешься во всех мирах одновременно…

Детская забава? Под «детскую забаву» в Педагогическом выделен спецкурс – три семестра. А у виртуальщиков в Институте Вторичных Реальностей – вообще пять. Курт рассказывал. По слоистому восприятию у Элизабет было «отлично». Три слоя – в полном объеме, и до пяти – визуально. Говорят, гении вроде Монтелье способны удерживать без смешения до двенадцати слоев. Девушка тихонько вздохнула. Ничего, три-пять – тоже неплохо. В конце концов, Монтелье – не просто знаменитый режиссер, но еще и телепат. Глупо завидовать кенгуру, что он прыгает лучше тебя. Вглядевшись в происходящее на площадке, она усилила фронтальный звук, отодвинув на задний план струнный квартет, исполнявший «Прелюдии» Ван Дер Линка.

– Свадьба! Свадьба!

– Давайте лучше в пиратов!

– В пиратов мы вчера играли. А сегодня – свадьба!

– …Чур, я жених! Капитан корабля – жених!

Ура, свадьба! Кос-ми-чес-ка-я! Надоели эти пираты дурацкие.

– А я невеста!

– Нет, я невеста!

Опять эта задавака Труди всё портит!

На площадке раздался плач. Сгустив сферу, воспитательница убрала стены кабинета и усилила фронтал с приближением. На всё это у нее ушло не более двух секунд.

Ник Зоммерфельд в испуге пятился от Регины ван Фрассен. Малыш рыдал, размазывая кулаками слезы по лицу. Внезапно он бросился прочь – не разбирая дороги, бледный от паники. С размаху налетел на Густава; оба растянулись на аморт-ковролоне, Густав наугад ткнул кулаком, промахнулся…

«Кажется, не ушиблись,» – машинально отметила Элиза.

Мгновением позже до нее дошла категорическая неправильность происходящего. Из детей лишь двое мимоходом покосились на упавших – и тут же отвернулись. Остальные вообще не обратили внимания на инцидент, поглощены игрой. Ник и Густав поднялись на ноги, улыбнулись, как если бы ничего не произошло, и деревянной походкой двинулись обратно. Ник больше не плакал. Густав – случай из ряда вон выходящий! – не желал продолжать драку. Сердце Элизы дало сбой, и вдруг застучало, как движок на форсаже. Девушка поняла, что происходит, так ясно, с такой ледяной, обжигающей уверенностью, как если бы сталкивалась с нештатной ситуацией десять раз на дню. На деле же Элизе Солингер, кавалер-даме дошкольной педагогики, приходилось видеть нечто, подобное «космической свадьбе», лишь в записи. Воспитателей предупреждали: вероятность очень низка – но не равна нулю.

Инструкции она помнила назубок. Систему – в аварийный режим. Заблокировать все выходы с площадки. Заблокировать двери в кабинете дист-контроля. Ни в коем случае не выходить к детям. Не позволить ребенку, кем бы он ни был и какой бы предлог не выдумывал, войти к воспитательнице. Теперь – сенсор экстренного вызова. Элиза полагала, что ей никогда не придется им воспользоваться…

Экстренный вызов застал Фердинанда Гюйса в аквапарке.

В глубине уединенного грота он самозабвенно целовался с Агнессой. Кажется, все-таки с Агнессой. У Гюйса была отвратительная память на женские имена. Зато все остальное у него было – лучше некуда. Хоть в горах, хоть на гравиплане; хоть в кастрюле с супом, приди Гюйсу блажь затащить красотку туда. Обнявшись, они зависли в сапфировой толще воды, превратились в четвероногое, двухголовое существо. Чтобы головы оставались над поверхностью, парочка, шевеля ногами, волнообразно изгибалась в такт. Движения более всего напоминали соитие. Гюйс не сомневался: до этого тоже дойдет. Но, разумеется, не в гроте.

Приличия надо соблюдать, как бы ни хотелось безумств.

Они познакомились четверть часа назад, в бассейне для прыжков. Загорелая девчонка закрутила с соседней вышки двойной оборот, войдя в воду почти без всплеска. Гюйс оценил. Дождавшись, пока смуглянка вынырнет, он ответил тройным винтом. Нырять Фердинанд учился на Сякко, у ловцов прыгающих жемчужниц, и до сих пор не забыл этого искусства. Вне сомнений, девчонка заранее положила на него глаз. Из купальника выскакивает, лишь бы обратить на себя внимание.

Что ж, он не против подыграть.

Запястье пронзил электрический зуд. Сработал биосенсор связного имплантанта. Проклятье! Как не вовремя…

Он с сожалением оторвался от губ Агнессы.

– Извини, срочный вызов.

– Что? Зачем?

– Требуется моя помощь.

– Ух ты! Это лес?

– Нет, это под водой. Кораллы и всякие… Забыла, как называются.

– Красиво…

– Ага. Я такие на Террафиме видела. На морской экскурсии.

– Класс!

А потом была физкультура. Воспитатель дядя Руди со смешной фамилией Физрук всё время повторял: дети, не ленитесь! Наклоняться – до земли. Приседать – тоже до земли. Когда стали прыгать, Регина ждала, что Физрук скажет: «До неба!» Нет, промолчал. Приседания и наклоны Регина не любила, но честно старалась. Она ведь сама себе обещала, что будет учиться лучше всех. Интересно, физкультура – это тоже «учиться»? Надо спросить у кого-нибудь. Только не у дяди Руди, он строгий.

Лучше у дяди Фердинанда.

Наприседавшись, они бегали в лабиринте. Это было здорово. Если б еще похожий на кузнечика Лайош не толкался, пытаясь всех обогнать. Но у него не получалось: лабиринт был узкий, и Лайош только всем мешал. Наконец он нашел хитрый поворот и с криком: «Я первый!» – нырнул туда. В итоге дурачина Лайош выбрался из лабиринта последним. Потому что заблудился и долго кружил по коридорчикам.

Все запыхались и раскраснелись. Дядя Руди стал учить, как правильно дышать, чтоб не запыхиваться. Поначалу ни у кого не получалось, а когда стало чуточку получаться, в небе загудело. С присвистом.

– Всестихийник! – закричал маленький Карл.

Теодор ван Фрассен нашел Фердинанда Гюйса в столовой. Гюйс сидел за угловым столиком на учительской половине, задумавшись над выбором: шницель «экзотик» в имбирном кляре – или курица под ягодным соусом. В тот момент, когда чаши весов стали склоняться в пользу шницеля, над ухом, разрушая очарование момента, прозвучал сухой, привыкший командовать голос капитана:

– Я забираю дочку до вечера.

– Исключено, – ответил Гюйс раньше, чем понял, что краткость не всегда является матерью взаимопонимания, как бы ни доказывали это философы древности.

Капитан нахмурился.

– Вы не поняли, кавалер. Я обещал дочери повести ее в зоопарк. Мой всестихийник стоит на площадке. К вечеру мы вернемся. Преподаватель физкультуры сказал, что я должен переговорить с вами. Какие проблемы?

Роттенбургская служба новостей:

«Трагедией закончился день в детском саду „Солнышко“. В результате захвата средней группы воспитанников телепатом-подавителем Региной ван Фрассен шестеро детей госпитализировано с нарушениями психики разной степени тяжести. Еще двое находятся в реабилитационном медцентре № 12 в состоянии крайнего физического истощения. Врачи говорят, что их жизнь вне опасности, хотя в обоих случаях возникла необходимость питательной капсуляции. К сожалению, мы не можем сказать ничего утешительного о тех несчастных, которые проходят курс лечения в пси-реанимации. По неподтвержденным сведениям, один из них, а именно Николас Зоммерфельд, сын советника Зоммерфельда, введен в состояние медикаментозной комы.

Завтра на Окружном кладбище состоятся похороны Элизы Солингер, воспитательницы „Солнышка“. Не сумев вовремя опознать захват, Солингер вопреки инструкциям вмешалась в „черную свадьбу“, как успели прозвать инцидент в Роттенбурге. Итогом действий воспитательницы стал конфликтный кризис ситуации. Для покойной госпожи Солингер, согласно заключению экспертов, это привело к острому инфаркту головного мозга с кровоизлиянием в зону инфаркта и желудочки мозга.

Графиня ван Фрассен утверждает, что ранее не наблюдала у дочери способностей…»

– «Нейрам-4»? – спросил Теодор ван Фрассен. – Что это?

С Нейрамом у капитана возникла всего одна, очень странная ассоциация. Так звали лидер-антиса расы вехденов – с точки зрения граждан Ларгитаса, муравьев в человеческом обличье. Нейрам Саманган, существо, способное переходить из материальной в волновую форму. Какое отношение имеет антис к Регине?

– Это не то, что вы думаете.

Поймав нервный взгляд капитана, Гюйс обругал себя за двусмысленность фразы. И заторопился, желая успеть, прежде чем собеседник закроется, огородится конфликтом, как крепостной стеной:

– Я не читал ваших мыслей. Прошу прощения за неудачный оборот речи. «Нейрам» – кси-контроллер четвертого поколения. Вы наверняка слышали – его применяют к телепатам-преступникам по вынесению приговора…

– Номер вашей машины? – спросил охранник.

– 174-НР-45, – ответил капитан ван Фрассен. – Всестихийник модели «Луч».

Охранник кивнул и подошел к сенсорной панели. Глубокий старик, он двигался медленно, с предельной осторожностью. Словно ждал, что с минуты на минуту в ржавом механизме его тела хрустнет и сломается какая-нибудь важная деталь. Кожа лица и рук, открытых до локтя, чуть-чуть мерцала в сумраке «дежурки» – число допустимых сеансов омоложения этот человек исчерпал. Один из тех, подумал капитан, кто не мыслит себя без работы. Охрана платной городской стоянки – синекура для трудолюбивых старцев. Здесь легко – и гораздо быстрее – справился бы автомат.

Но куда в таком случае девать ветеранов?

– Славная модель, – мосластые пальцы охранника с силой тыкались в сенсоры. Казалось, от напора зависит: дойдет вызов до машины или нет. – Хоть в космос скачи! А, кэпс? Охота в космос, да?

Сегодня их учили такому, такому! Регина чуть не прыгала от нетерпения. Когда же приедут мама с папой?! Она должна им рассказать! Сегодня их учили ПИСАТЬ ОТ РУКИ! Это как читать, только наоборот. Нет, не задом наперед, а… Ну, когда читаешь, слова из голокнижки забираются к тебе в голову и начинают там жить. А когда пишешь – ты сама эти слова

делаешь

!

Регина и не знала, что так можно.

Она привыкла, что слова надо говорить. Уником или интакт-центр их записывает, а потом можно хоть слушать, хоть читать буквами. Можно еще отправить кому-нибудь. А мама умеет диктовать молча. Даже губами не шевелит. У нее эти…

голосительные связки

работают. Уником их чувствует и всё записывает, как если б мама вслух говорила. Регина, когда вырастет, тоже так научится. Это все взрослые умеют.

Но писать от руки – совсем другое дело!

Учитель Альбрехт походил на летний одуванчик: сам тоненький, как стебелёк, а голова большая, круглая и в белом пуху. Это потому что он совсем старенький. Линда сказала, ему сто четырнадцать лет! На стене в классе висел экран. Не голография, а настоящий, как в древности. Большущий – на всю стену! Только экран ничего не показывал. Учитель Альбрехт вытащил из кармана пиджака блестящую палочку, из нее выскочил зеленый лучик, и этим лучиком учитель быстро-быстро вывел на экране:

– …ты гордишься?

– Горжусь, – ван Фрассен еле удержался от вздоха.

– Не верю! – рявкнул адмирал.

Складывалось впечатление, что окружающий мир споткнулся на ровном месте – и провалился в хронояму, лет эдак на тысячу назад. Море, барашки волн, стопушечный фрегат в разгаре морского боя – и Рейнеке Кровопийца орет на мостике, веля команде идти на абордаж.

– Не верю! Не слышу искренности! Думаешь, я не понимаю, почему ты отключил изображение? Чтобы я не видел твоей кислой физиономии! Прости меня, мой мальчик, но ты глуп, как пробка. Глуп и наивен. Такой шанс выпадает один на миллион! Наша девочка – телепат. Великий Космос! – это подарок судьбы. Ты еще не выяснил: она активна или пассивна?

Линда пряталась в коконе. Как бабочка, которая еще не вылупилась. Только у бабочки кокон серый, и через него ничего не видно. А у Линды кокон был прозрачный и весь из радуги. Сквозь него Регина хорошо видела, как Линда внутри танцует и смеется. Она удивилась. Линда сидела рядом на скамейке, без всякого кокона. Болтала ногами и рассказывала про ушанок. Пруд, рыбки, на кустах кудрявчика – розовые цветы-бубенчики гроздьями. Ничего особенного. Две девочки в парке интерната «Лебедь»

И в то же время Линда танцевала в коконе.

Там, где длился танец, не было никакого пруда. И кустов. И уж тем более рыбок. Огромный луг пестрел незнакомыми цветами. Дальше начинались холмы, а еще дальше висел комковатый туман, похожий на манную кашу. Такую дрянь выдал автоповар, когда мама нечаянно ошиблась в командах. Зато сразу стало понятно, где Линда прячет свою радость! Радость искрилась и звенела в недрах кокона, вокруг Линды. Вот почему Линда смеялась и танцевала. Регине сделалось обидно. Ей тоже захотелось туда. Но злой кокон пружинил и не пускал. Вот бы его чем-нибудь расковырять! Или заставить Линду вылезти наружу. Задумавшись, чем бы ковырнуть Линдин кокон, Регина в руках у себя обнаружила дудочку. Дудочка называлась «флейта» – им в садике показывали. В нее надо дуть, и будет музыка.

Регина дунула.

Флейта, словно испугавшись, взвизгнула – и вдруг заиграла! Совсем как у взрослой тети-музыканта! Регина стала быстро-быстро перебирать пальцами, закрывая на флейте то одни, то другие дырочки. У нее получалось! Аж сама заслушалась. А Линда – нет. Не заслушалась. И танцевала совсем не так, как Регина играла. Иначе, наоборот. Регина не сомневалась: если Линда затанцует правильно, в такт флейте, кокон раскроется, и радость вернется. Сделается общей. Мама говорила: надо быть подельчивой. Все хорошие девочки делятся с подругами вкусностями и игрушками! Значит, и радостью тоже. Но вредная Линда продолжала танцевать поперек. Кокон от такого упрямого танца сделался еще толще. Теперь через него почти не было видно, что происходит внутри.

Жену капитан ван Фрассен нашел возле 4-го корпуса. Здесь размещались кафедры двух факультетов: иерологии, науки о социальной иерархии, и этнодицеи – науки о правах народов. Символично, подумал капитан, вспомнив разговор с охранником. Дважды символично, если приплюсовать еще и разговор с адмиралом. Ладно, отложим символы до лучших времен. Он шагнул вперед, вынимая из-за спины букет астр, приготовленный заранее…

…и задохнулся от горькой нежности.

Полчаса назад начался дождь. Анна-Мария, раскрыв силовой зонтик, стояла возле клумбы с ноготками, шалфеем и махровым гравилатом. Флюоресцирующий купол работал в «поясном» режиме. К ногам графини подтекали робкие струйки, облизывая каблучки туфель. Клумба напоминала тлеющее пепелище, оставшееся на месте родного дома: Анна-Мария ван Фрассен – погорелицу, которой негде укрыться от ливня.

Печаль в коконе, подумал капитан. Что вылупится? Эй, брат, да ты поэт! Нельзя, чтобы об этом пронюхал дядя Фриц. Поэтов в академии Генерального штаба едят без хлеба.

– Извини, – он нырнул под зонтик. – Задержался.