Посадка на Тире, в 3-м космопорте Андаганской сатрапии, прошла на удивление обыденно. Энергозапас бота, предназначенного для локальных операций, подходил к концу, но для орбитального маневра и спуска на планету его вполне хватило. Обошлось без драматических эффектов. Не выли сирены тревоги, не загорались в воздухе зловещие надписи, не плясали джигу столбики диаграмм; не мигало, нагоняя жути, багровое аварийное освещение.

И хвала небесам!

Чужими проблемами хорошо любоваться в фильмах-катастрофах; но самому оказаться участником событий – благодарим покорно! «Этна», «Нейрам» – Лючано Борготта полагал, что с него космических приключений более, чем достаточно. Должно же хоть однажды все пройти тихо и гладко? Так сказать, для разнообразия…

Вообще-то они планировали сесть на Хордаде. Но на вторые сутки полета упрямые вехдены, продолжавшие с завидной регулярностью ломиться в персональный канал связи Фаруда, добились своего. Полковник Сагзи отозвался! Хмурясь, выслушал доклад Бижана, от комментариев воздержался, задумался на минуту – и приказал лететь на Тир.

Иногда кажется, что я не живу, а переживаю.

Когда я что-то делаю, я кидаюсь очертя голову в холодную воду и бултыхаюсь, как придется, лишь бы не околеть. Обычно выплываю; и на том спасибо. Зато позже… О, позже я многократно вспоминаю, как было дело. Размышляю, правильно ли поступил. Прикидываю, как мог бы поступить иначе. Думаю, что все бы сделал гораздо лучше, если бы не всяко-разное. Вижу, что упустил очевидный плюс. Мыкаюсь, озабочен грозными минусами. Жую, жую, пробую на вкус горькую слюну…

Произошедшее ходит во мне по кругу.

Без толку, без пользы.

Я перевариваю сам себя, и тем сыт.

Еще мгновение (час? год? вечность?) назад его не было. А теперь – вот он, есть. Тело вернулось. И сознание вернулось. Словно где-то щёлкнул таинственный переключатель, пробудив Лючано Борготту от небытия к жизни.

Глаза открылись сами.

Он узнал человека, склонившегося над ним.

Острое чувство deja vu: только что этот мужчина хлопотал над упавшим, облачен в хламиду медика. И вот – снова рядом. Сменил бело-зеленое одеяние врача на вехденскую рубаху из хлопка, с орнаментом по краю круглого ворота. Когда успел?

Почему трехлапая собака вызывает больше сочувствия, чем одноногий человек? Вид больной обезьяны терзает душу сильней, чем нищая старуха, ковыляющая в магазин за буханкой хлеба. И ведь нельзя сказать, что животных мы любим, а людей – не слишком. Себя-то уж наверняка любим больше всех собак и обезьян, сколько их ни есть. Ребенок смотрит сериал «Никки», рыдает, видя раненого дельфина, из последних сил рвущегося на свободу. Спустя полчаса этот же ребенок лупит своего сверстника – завалил на землю, уселся сверху и тычет кулачками в замурзанную физиономию побежденного.

Мы нервные, как бешеные голуби. Скандальные, как зайцы весной. Хрюкаем, ржем, рычим. Мы видим в зверях – людей, вот и сочувствуем. А в людях мы чаще всего людей не видим.

Разве что в зеркале.

– Старший лейтенант Шенбелид!

– Пожалуйста, дайте руку. Мне надо вас заново идентифицировать.

Офицер-пограничник издевался, не скрывая этого. Совсем еще мальчишка, гололицый, лопоухий, аккуратненький до отвращения, в новеньком, с иголочки, мундире, он благоухал дешевым одеколоном «Бриз», словно третьесортная шлюха.

Одна радость, что глумились не над Тартальей. Инорасец республиканцев Михра не интересовал. Ладонь на идентификатор, бегом через рамку детектора, небрежный досмотр личных вещей – и радужный шарик визы обрел законное место в паспорте. Документ кукольнику состряпали за час в канцелярии сатрапа. Служба расовой безопасности свое дело знала – фальшивка подозрений не вызвала.

– Рады приветствовать вас на независимом Михре! – буркнул офицерик, предвкушая грядущую поживу. – Обождите своих спутников здесь.