Лето топтало город босыми пятками, приплясывая и хохоча.

Жаркое, как разврат в сауне, влажное, как рукопожатие склочника, противное на ощупь, словно пирожок с повидлом, купленный на углу у ведьмастой карги в сарафане, лето гуляло напропалую. Без зазрения совести щупало голых девок, чьи бесстыжие пупки и коленки в эдакое пекло оставляли равнодушными даже выпускников кулинарного лицея «Фондю», одуревших от буйства гормонов, подсаживалось в машины к пожизненно умученным предпринимателям, выжигая салон насквозь и с размаху ударяя по лысинам чугунной сковородой, целовало собак в косматые морды, иссушая вываленную мякоть языков; и вид рекламы «Спрайта» с дзенским слоганом «Не дай себе засохнуть!» приводил окружающих в неистовство, сравнимое лишь с малайским амоком.

Ах, лето красное, убил бы я тебя, когда б не связь времен да Уголовный кодекс! Пришепетывание тугих шин на плавящемся от страсти асфальте! Пятна пота на футболках и блузках, подобные карте Вышнего Волочка! Венчики спутниковых антенн на крышах жадно открылись навстречу раскаленному добела небу, где шалун-Вседержитель, сменив ориентацию, с вилами наперевес кочегарит адскую топку солнца: ужо вам, сапиенсы! ужо-о-о!.. «Жо-о-о!» — эхом отзываются пенсионеры, бессмертные, словно французские академики, костеря климат, инфляцию ледников и происки международных олигархов. Голые по пояс черти-ремонтники счастливо ныряют в разверстый зев канализации: там тень, там прохлада, и если рай не под землей, то где? И с завистью следит за чертями окрестная пацанва.

Впрочем, мы собирались начинать наш рассказ совсем иначе.

Кто первый спросил: «мы»? Какие такие «мы»?! Ну, братцы... Стыдно. Честное слово, стыдно. Все-таки не со вчера знакомы. «Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918-й, от начала же революции второй» читали? Это мы. А это: «Лонгрен, матрос „Ориона“, крепкого трехсоттонного брига, на котором он прослужил десять лет и к которому был привязан сильнее, чем иной сын к родной матери...»? Тоже наше. И еще это: «Давным-давно в городке на берегу Средиземного моря жил старый столяр Джузеппе, по прозванию Сизый Нос...» Вспомнили?

О, сосед!

Был он вован из тех вованов, кто пишется с заглавной буквы лишь в силу причуд этического императива, чья родина — анекдот, чей девиз — «Homo homini patsanus est!», кто громоздок, как декорации к «Борису Годунову», естественен, словно младенец, обгадивший пиджак министру культуры, доброжелателен, будто остаточный принцип финансирования, выразителен, как ненормативная лексика шпалоукладчицы Клавдии, и вы таки будете смеяться, но от окружающих он требовал малого: вслух звать его — Вован.

— Доброе утро! Володенька, извините, но ваша машина...

— Ы?!

— Утро, говорю, доброе! Джип, говорю, ваш...

— Алексей Яковлевич, голубчик! Поверьте, я бы никогда не решилась тревожить вас по пустякам, но мне попросту не к кому больше обратиться! Вы полагаете, Настя — душевнобольная?

Оправив сюртук, г-н Бескаравайнер заложил за спину изящные холеные руки интеллигента, знакомого с рубанком лишь по толковому словарю С.И. Ожегова, и прошелся по кабинету. От шагов его колыхнулся бархат портьер, волненье передалось дальше — мелодично звякнули фуцзяньские бирюльки, украшавшие притолоку двери, дрогнул огонек лампадки пред Спасом Ярое Око, мирно соседствовавшим с толстопузым сибаритом Майтрейей, Буддой Грядущего, а также с не менее пузатым индейским болваном Ганешей, обладателем завидною хобота. Сладковатый дымок ладана смешался с сандалом курений, клубясь над резным набором для месмерического столоверченья; в симфонию ароматов вплелась тема сигары «Esmeralda», вулканирующей во рту лицензированного медиума, и на глаза Галины Борисовны навернулись слезы. Переживая за дочь, она менее всего заметила, что со связью времен начались очередные пертурбации. Но романтика, видимо, в данный момент решила уклониться от своей повинности, потому что в окружающей реальности без особой на то причины проступили чеховский надлом, купринская провинциальность и эхо бунинских темных аллей, — что выказывает не столько нашу образованность, сколько скромность.

Правда, в смеси это дало скорее двенадцатиярусную байдаковскую кулебяку, смешав налимью печенку и костяные мозги в черном масле, нежели деликатную ботвинью с осетринкой, белорыбицей и тертым сухим балыком, — но этого Шаповал, натура более деловая, нежели аристократическая, тоже не заметила.

— Душенька, Галина Борисовна! Спешу успокоить вас: Анастасия Игоревна вполне здорова. Нынешние девицы тверды душой сверх меры, и не такому пустяку, как распавшийся брак, нарушить целостность их психосемиозиса! Разумеется, если будет на то ваше желание, я могу провести ряд магнетических сеансов по методике Магнуса де Баркадера, восстанавливающих трансперсональную парадигму психики, но... Уверяю, это будет не намного дешевле, чем двухнедельный найм шута, а эффект от спиро-магнетики существенно меньший, нежели от шут-терапии! Видите, стремись я исключительно к матерьяльнои выгоде, вряд ли я был бы столь откровенен!

— Так вы, милейший Алексей Яковлевич, в курсе событий?

Едва рассвет окрасил помойки окраины в нежно-розовые тона парной телятины, как центрифуга трудового подвига завертелась волчком.

Дверь, детище охран-концерна «Metal Storm», выстреливала клиентов трескучими очередями, телефон схватил тепловой удар и начал опасно бредить, модем на пределе сил фильтровал базар, исторгая недопереваренные, дурно пахнущие письма; бухгалтерия учинила половецкие пляски на костях аудиторов, и временами палата дурдома «Ладушки» казалась тихой обителью счастья. Едва удалось одержать нелегкую победу в битве за урожай, собрав «зеленя» и полоснув конкурента-вредителя серпом по заказам, как в кабинет ввалились Первопечатник Федоров с «типа, графом» Рваное Очко. Отчаянно бранясь на эсперанто, они вырывали друг у друга из рук многострадальный листок бумаги, измаранный краской гуще, чем щеки сорванца — краденым из буфета вареньем. Визит предвещал локальный Армагеддон, но мы, как честные Третьи Лица, в конфликте не участвующие, обязаны дать разъяснения.

Надо сказать, что коллектив в главной типографии подобрался уникальный, можно сказать, экзотический. Как этот «философский бульон» ухитрялся булькать в нужном направлении, оставалось тайной из тех тайн, которые тщился разгадать еще Молла Ибрагим Халил, алхимик из Калдака. Мы же лженауками не балуемся, а значит, сразу бесцеремонно перейдем наличности.

Итак.

Иван Федоров, ветеран. Дезертировав из «оборонки», где был конструктором многоствольных мортир, сделал карьеру в «Фефеле», от печатного станка возвысясь до зав-производством. На этом посту сменил излишне остроумного предшественника, автора исторического афоризма: «Сроки существуют, чтобы их нарушать». Мужчина изрядный, степенный, со всех сторон одинаково положительный, то есть круглый. Никогда не похмеляется, полагая, что организм следует держать в ежовых рукавицах. Особые приметы: пышные седые усы намертво срослись с рыжими бакенбардами.

Шумела буря, фом фемел. Во мраке молнии блистали. Штормовое предупреждение в Крыму, наводнение в Европе и чрезмерные осадки в Карпатах неумолимо брали повествование в клещи, дотягиваясь издалека влажными, скользкими от трудового пота щупальцами. Тоскливые и скукоженные, а также объятые думой, мы жались друг к дружке в багажнике, внимая доносившемуся из салона сюрреалистическому диалогу:

— Тампотрафарет есть?

— Что?

— Тампонная печать, говорю, есть?!

— Нет. Есть офсетная.

Утро красило нежным светом.

Все подряд.

Это вообще было особое утро, близкий родственник Тома Сойера с его знаменитым забором, — потому что красить принимался любой, кто в этот вторник соприкоснулся с утром. Например, Гарик, вскочив ни свет ни заря, сосредоточенно закрашивал йодом трагический порез от опасной (да-да, очень, ужасно, невообразимо опасной!) бритвы. Двое ранних маляров красили в розовый с зеленым горошком ограду дома напротив: там царствовал Иоанн Васильевич Кац, грозный владыка кафе-шантана «Кац-монавт». Наша же героиня принимала в общей красоте посильное участие: творила чудеса макияжа, вздыхая по ушедшей в туман юности. Зеркало-трельяж подтверждало вздохи, отчего возникло странное желание: раскрасить щеки помадой в индейском стиле «делавар», оседлать автомобиль и мчаться в «Сафари» покупать винчестер. Не тот, что от компьютера, а тот, что от врагов. Или все-таки дозвониться Настьке, вождихе команчей, совершенно неуловимой после субботнего явления шута народу.

Подивившись собственным причудам и употребив во благо завтрак, поданный крапчатым Гариком, она вышла на улицу.

— Здорово, Галчище!

— На пол! Руки за голову! Ноги врозь!

Мы шли под грохот канонады. И, как осмотрительные Третьи Лица, продолжили повествование из укрытия, спрятавшись в дот сейфа. Дождь штукатурки и кирпичной пыли рухнул на кабинет, приветливо дыша гарью. Нырнувший было под ковер трусишка-клиент был мигом извлечен из убежища и щучкой улетел в коридор: звенеть кандалами (Фаберже, ручная работа). Дымящаяся шестистволка «АК-630» и жерло помповой «мерты» сурово уставились на Галину Борисовну, но та в ответ лишь скосила злой гадючий глаз, и ствол с жерлом смущенно потупились.

— Это налет! — взорвался артиллерист в желто-бордовой шапочке на все лицо, похожий на клоуна-маньяка.

После чего долго думал, собирая осколки.

— Великодушно прошу извинить бестактность моего коллеги. Это налог, — вмешался соратник клоуна, передергивая затвор с элегантностью Евгения Онегина. — В смысле, налоговая полиция. Сокращенно «На Пол».

Если свернуть с проспекта Деятелей на 2-й Продольно-Поперечный, то за рюмочной «У дяди Левы» и располагался Дворец культуры завода с эпическим именем «Тяжмаш-монтаж». Нам, например, все время хотелось взять дутар (кобыз?) и нараспев задекламировать что-нибудь душе-возвышающее, вроде:

Впрочем, нашей героине было не до романтики. Она готовилась к бою. Дворец сомнительной культуры представлялся ей вертепом сатаны, где дочь Анастасия подвергалась соблазнам и искушениям. Трехэтажный уродец с парой чахлых колонн при входе? Видимость! Россыпь комнат, словно семечки в арбузе, расклеванных под офисы индюками кооперации? Фикция! Махонький бар «Duck», украсивший фойе вывеской «Сто одежек: стриптиз с последующим разоблачением» — прикрытие! Истинное зло затаилось, оно где-то рядом: сопит вывороченной ноздрей, скалит клыки. Перед Дворцом остался дежурить верный Мирон, готовый в случае чего дать по газам и унести госпожу с наследницей прочь от шабаша чертовни. Правда, пока что Мирон дремал, надвинув на нос козырек кепки.

Снилась ему всякая дрянь. Но об этом как-нибудь в другой раз.

Обуянная бесами дочь будет спасена.