Драка кончилась слишком быстро. Лишь четверо корчились на земляном полу таверны, выплевывая зубы, да еще один тихо сидел под столом, клевал разбитым носом в ладони, стараясь унять кровь. И тут появились стражники, два десятка. Неспроста появились, не иначе навел кто-то. Люди светлейшего Эдарта не имели обычая соваться в подозрительные заведения Пустыньки без особой на то надобности. Сегодня надобность, видать, была немалая, если два десятника, брюхатый Аббас по прозвищу Выбей Зуб и тощий Уруб, обладатель знаменитого на весь Шадизара длиннющего носа, притащили в воровской квартал своих толстопузых вояк — с копьями, щитами и мотками веревок у пояса.

Они вихрем влетели в дверь как раз в тот момент, когда Конан прикидывал, как бы половчее врезать пятому молодцу из компании, которая сумела-таки разогнать мутную одурь его похмелья и втянуть в махаловку. Тоже неспроста. Уж очень они старались: сначала корчили ему из-за своего стола гнусные рожи, перешептывались, подталкивая друг дружку локтями, похохатывая. Странные людишки, неизвестные. Похоже, рвань какая-то из предместий. Иначе как объяснить такое нахальное поведение? Киммериец, хоть и недавно появился в славном Шадизаре, но известен был уже не только в Пустыньке, но и далеко за ее пределами. Ну, может, не во всем городе, но по эту сторону Большого Канала — точно. Да и возле Восточных Врат, где селится люд побогаче, тоже.

Конана мучила неудержимая икота и полное отсутствие денег. Тааз-ака, духанщик, поднес, конечно, стаканчик в счет будущих услуг, но это дело не исправило. На душе было паршиво. Тем паче, давеча золотишко ускользнуло прямо из рук. Слышал, как говорится, звон… Что за собаки, Нергал их забери, у этого Флатуна? Разве Митра сотворил собак не для того, чтобы лаять, отгоняя воров? Нет, эти твари таились молча, а когда оставалось лишь протянуть руку и взять — на тебе! Ладно, одну он задушил, сломав шею, вторую проткнул ножом… Но их было десять, а может быть и двенадцать, здоровенных туранских мастафов, черных, как ночь, разъяренных, как быки, которым под хвост насыпали. Еще две остались лежать у забора, но в доме уже зажигали огни, и пришлось уносить ноги.

Он потратил последнюю пару золотых в самой грязной таверне Пустыньки. Этого хватило, чтобы опустошить запасы Тааз-аки на две трети и получить на остаток ночи грязненькую девочку, к которой в другое время Конан не подошел бы и на полет стрелы. От девчонки пахло чесноком и дешевыми духами, которыми она, видимо, поливалась вместо того, чтобы мыться. Впрочем, неудачливому вору было все равно: напился он весьма изрядно.

Понятно, что творилось в юной душе киммерийца, когда наутро он появился в кривобоком зальце таверны. Выпив поднесенный вкрадчивым духанщиком стаканчик, он тут же высказал все, что думает по поводу качества его вина, присовокупив, что тех, кто держит подобное пойло, следует давить в чане вместе с паршивыми ягодами, сорванными не иначе как с дерева, растущего на могиле самоубийцы. Тааз-ака заискивающе улыбнулся и побежал за следующей порцией.