Это письмо еще неосознанной, глухой тоски и каких-то мрачных предчувствий впору бы начинать в полуразрушенной часовне у заброшенного кладбища, в мертвенном мерцании луны, под леденящие стоны и хохот совы…
… Но был горячий, веселый день конца мая 1987-го.
После раскаленной до предела стеклянной банки нумера «России» даже пропитанный гарью московский ветерок казался благом.
Я стоял у северного блока гостиницы, лицом к кремлевским мурам, в ожидании коллеги «с колесами». Всесоюзный съезд общества «Знание» близился к завершению, но я счел уместным освободить его от своего присутствия до окончания работы, поскольку моя скромная персона вызывала раздражение не только президиума, состоящего почти сплошь из академиков, но и властных верховных сфер.
Накануне, выступая в прениях, я всего лишь призвал «говорить правду, и только правду», какой бы горькой она ни была. Не умалчивать ее, ссылаясь на высшие государственные интересы.
Отступление первое
Оно вызвано разнобоем в понятийно-категориальном аппарате, который бойко используют мелкие политторговцы. Выпячивая себя чуть ли не «борцами против бывшей соцсистемы», они всего-навсего занимаются мистификацией. Ибо то, что на протяжении семи с полтиной десятилетий у нас называлось социализмом, весьма отдалилось от его первородства. Не во всем, конечно, но в значительной степени. И не столько в «чистой» теории, сколько и прежде всего — в народном понимании.
В народном восприятии социализм — это социальная справедливость в ее универсальной трактовке: «каждому да воздастся по делам его». Поэтому и равенство в народном понимании — ни в коем случае не уравниловка. (Уравниловку нам как раз навязали «чистые» теоретики, холеные руки которых, кроме гусиного пера или шариковой ручки, не касались ни единого средства добывания хлеба насущного). В разумении непосредственного производителя материальных благ равенство — это опять же: каждому да воздастся… Честный труженик никогда никому не завидует, он глубоко уважает талант, ибо сие — от Бога. Если ты умеешь оборотистее меня за счет своего ума и труда добыть больше моего благ, — честь тебе и слава. Однако ж и я, пусть и беднее тебя, зато гордый. То есть, независимый от тебя, богатого.
Вот же в чем смысл и ядро народного понимания социализма как социальной справедливости — в категорическом неприятии, моральном и физическом, эксплуатации себе подобного, то есть, неприятии любого ущемления человеческого достоинства.
Наиболее близко к этому ядру продвинулся Хэмингуэй, утверждавший: человека можно даже убить, но победить — невозможно. Писатель, понятно, имел в виду не просто физическое уничтожение, а
моральное и физическое уничтожение человека
, его достоинства, его гордости как рожденного свободным.
И в этом смысле идея социализма как социальной справедливости — вечная. Иное дело, что в нашем исполнении этот первоначальный благородный проект деформировался почти до неузнаваемости. Так с чем воюете, господа? Если с тем, что мы (и вы, кстати) понастроили, то извините, но именно те, кто выступает за социалистический выбор, и начали борьбу с деформациями. Коль сражаетесь с социализмом как с идеей социальной справедливости, то это равнозначно тому, если бы верующие обвиняли Бога за то, что инквизиторы именем Его сжигали на кострах еретиков.
