М-да! И что же мы имеем на сегодняшний вечер из еды? Странно, но трехминутное тупое разглядывание двух баночек йогурта (обезжиренного, между прочим!) и пакетика с невероятно полезной проросшей пшеницей почему-то не превратило эту диетическую гадость в две славные сочные котлетки и тарелочку жареной картошки. Я с надеждой закрыла глаза и усиленно занялась материализацией своих мыслей. А что, со всех сторон жужжат: мысли материальны, слова материальны, не думай о плохом, думай о хорошем – и все будет супер!

Так, как это делал герой Стругацких? Глаза закрыты, сосредоточиться и представить то, что тебе нужно, как можно четче. Все, вижу, вижу! Вот она, тарелочка, широкая, славненькая, с цветочками по ободку. А на ней, на тарелочке, паром исходят две румяные котлетки, картошечка жареная, янтарная, хрустящая, еще пофыркивает после сковородки. А еще, а еще – керамическая мисочка с грибочками маринованными, лучком пересыпанными да маслицем политыми. Мням! Ой, запах-то какой вкуснющий! Ура, получилось!

Я открыла глаза, томясь в предвкушении. Упс! Вся моя материализованная красота куда-то испарилась, а йогурт и пшеница показались еще омерзительнее. Внезапно рядом послышались возня и сопение. Я оглянулась. Понятненько. Каждый вечер одно и то же. Сила воли и зверский аппетит опять выясняют отношения. Причем если еще неделю назад сила воли загоняла аппетит под плинтус одной левой, то сегодня все было грустно. Аппетит стал абсолютно зверским, даже чудовищным, а моя неудачная попытка стать волшебницей и вовсе превратила его в монстра. У силы воли не было шансов. Она осталась мерзнуть в пустом холодильнике, рассказывая йогурту и пшенице пошлые анекдоты. А меня эта гнусь, этот монстр, этот сволочной аппетит пинками погнал в магазин.

Как поется в набившей оскомину песне: «Я за ним – извини, гордость, я за ним одним, я к нему одному». Точно. За ним. За тортом. И за мясом, и за картошкой. Ну ее в «Космо», диету, не мое это, не мое. И ведь знаю, что не мое, знаю, что не быть мне пугливой ланью, а снова влезла. Или, вернее, не влезла. В классные супермодные брюки, которыми хотела Лешку удивить. Вернется он через две недели с гастролей – а я вся такая модная и хитовая. И внезапная такая. И непредсказуемая. И порывистая. И… О чем это я? А, Лешку поразить решила. Хотя после недавних событий Майоров меньше всего расположен к внезапности и непредсказуемости, он вообще хотел мне охранника навязать, еле отбилась (см. книгу Анны Ольховской «Ребро Каина»). Чего ее бояться, эту Жанну, ей, думаю, сейчас не до нас. Генерал Левандовский такую облаву через Интерпол устроил, ой-ей-ей!

Кто такие Лешка, Жанна и генерал Левандовский? Лешка, он… мы… Так, господа, должна вам сказать, что чересчур обширный словарный запас периодически устраивает мне бяку. О, прочувствовали? Вкусили изысканнейшего слога? Бяка! Как много… да что ж такое-то, а! См. комедию А.С. Грибоедова «Горе от ума».

Когда содержимое тележки перекочевало в пакеты, оказалось, что их, пакетов, получилось аж четыре штуки. «Ничего себе! – мысленно присвистнула я. – А все ты, скотина!» Но аппетит, который я пыталась упрекнуть, сделал вид, будто меня не слышит, и лишь нетерпеливо ерзал у меня на шее, желая побыстрее попасть домой.

Хорошо, хоть Таньский прибыла пораньше, и я направила ее себе навстречу. Так, она должна бы уже и появиться, ага, вот и моя болтливая тележка. В дверях появилась мрачная личность: больше всего, похоже, Таньскому хотелось громко, во всеуслышание, сообщить, что она думает по поводу подруги, но, увидев количество и размер ноши, возле которой стояла эта самая подруга, она примерзла к полу с совершенно очаровательным выражением лица, оценив которое охранник Коля еще больше утвердился во мнении на мой счет. Повернувшись к нему, я мило улыбнулась и прощебетала:

– А вот и моя подружка пришла. Мы с ней в больнице познакомились, в одной палате лежали. Очаровательнейшая особа и, что удивительно, не замужем. А вы, Коля, женаты?

– Да, да, конечно, – пролепетал бедняга и поспешил ретироваться.

– Жаль! – заорала я ему вслед. – А у моей подруги есть замечательная коллекция колюще-режущих предметов, испытанных ею в деле! – Коля перешел на спринтерскую скорость и скрылся в подсобке.

Остаток вечера мы с Таньским провели плодотворно: поревели от радости, что с Лешкой все в порядке, потом выпили за это, поревели от жалости к Виктору, потом выпили за него, поревели от ужаса перед природными катаклизмами, потом выпили за МЧС. Потом не помню. Надо же и отдохнуть, верно?

Как хорошо, что следующее утро оказалось субботним! Иначе сослуживцы Таньского были бы весьма озадачены внешним видом своего бухгалтера, а у начальства появились бы подозрения по поводу ее профпригодности и порядочности. Да и я не излучала шарм. С такими опухшими физиономиями только бутылки под скамейками собирать. Да, господа, вынуждена в очередной раз констатировать, что сочетание слез и спиртного дает просто сногсшибательный результат!

Когда я выползла на кухню, там уже сидела мрачная подруга и шумно хлебала кофе из большущей кружки.

– Привет труженикам Крайнего Севера! – бодро просипела я, наполняя кофе емкость не меньше.

– На себя посмотри, мечта оленевода, – буркнула Таньский. – Вечно с тобой так. Ведь принесла же бутылочку легкого вина, хотелось провести вечер красиво, изысканно. Ага, щас! Опять банально нажракались!

Автобус, мягко покачиваясь, в очередной раз проверял точность измерения расстояния от нашего города до Москвы. Ехать было не то чтобы долго, на машине вообще около двух часов, но автобус – это вам не какой-нибудь юркий автомобилишко, это о-го-го! Или э-ге-ге, если это «пазик» или «лазик». Но я ехала на «ого-го», то есть на относительно новом междугородном «Икарусе», который считал ниже своего достоинства разгоняться больше, чем на 60 км/ч, солидно пыхтя, протискивался к перронам всех райцентровских автовокзальчиков, мрачно сверкая фарами, отдыхал там минут по двадцать – короче, путь до Москвы на «о-го-го» занимал больше пяти часов. Пора, милочка, пора освоить премудрости вождения, сдать на права и обрести наконец свободу передвижения.

А пока, сидя у окошка и наслаждаясь «очаровательными» видами, характерными для поздней осени, я пыталась отбиться от навязчивых строчек, вертевшихся и зудевших у меня в голове:

Ну и что это, скажите на милость, что? Что за упаднические настроения? Все ведь хорошо, Виктора уже перевели из реанимации в обычное отделение, авария была случайностью, генерал Левандовский приложил все усилия, чтобы выяснить картину происшедшего, но не нашел никаких признаков злого умысла, обычный пьяный идиот за рулем «МАЗа». Печально, но обыденно. Лешка звонит мне каждый день, подбадривая и утешая, вгоняя в краску и веселя, я еду в Москву, где буду ждать его возвращения, навещать Виктора и ходить в гости к Левандовским. Вроде все отлично, а сердце сжимает мягкая лапа тревоги, я не нахожу себе места, хочется хныкать и кукситься. Нечто похожее творилось со мной летом, накануне того кошмара. Но что же еще может произойти? Ведь Жанночку я теперь к себе и на пушечный выстрел не подпущу. Опа, выстрел. А что, если эта дрянь решит отомстить простенько и без затей? Киллеры сейчас – дело обычное, вышлют вам прайс-лист, и готово. Думаю, за Майорова запросят много, а я так, оптом пойду.

Чертыхнувшись, я ударила кулаком по подлокотнику, который, обиженно крякнув, упал. Мадам шестьдесят второго размера, занимавшая соседнее сиденье, вернее, полтора сидения, растекшись и на половину моего, всхрапнула и испуганно открыла глаза. Увидев, что ее телеса вторглись на мою территорию и вжали меня в окно, сопоставив это со сломанным подлокотником и моей разъяренной физиономией, она попыталась сгрести свой студень в кучу покомпактнее и занять оплаченное ею место.

С недавних пор Левандовские жили все вместе, после целого года неизвестности и слез Ирина Ильинична и Сергей Львович боялись отпустить от себя сына и невестку дальше чем на метр. Пока Артур лежал в клинике Карманова, генерал, поселив Алину с Кузнечиком у себя, буквально за две недели устроил обмен квартиры сына на соседнюю со своей. Думаю, стоило это ему немалых денег, но своего он достиг – отныне обожаемые дети всегда будут рядом. Меня поселили в апартаментах старшего поколения, поскольку у них были две свободные комнаты.

Вечером в честь дорогой гостьи был накрыт стол, которому я не могу подобрать определение, убогое «обильный» здесь не прокатывает. Одно знаю твердо: ТАК на ночь напихиваться нельзя. Но милая Ирина Ильинична, не зная, видимо, как еще выказать мне свою благодарность, решила уморить меня вкуснейшей едой. Увидев гигантский стол, на котором теснилось немыслимое количество блюд (а ведь это были только холодные закуски!), я оказала стойкое сопротивление. И длительное. Целых сорок восемь секунд.

В итоге в комнату меня впору было везти на тележке, да еще желательно по каменистой дороге, чтобы тележка подпрыгивала и толчки больно отдавались в том месте, которое сегодня вечером заменило мне голову. Если так пойдет дальше, к Лешкиному приезду я вырасту из всех одежек. Причем не в длину, а в ширину. Живо представив, как радостный Майоров вихрем врывается в комнату, где, шумно сопя и пыхтя от усердия, из кресла пытается выбраться бурдюк с салом, я ощутила омерзение к самой себе, обжоре. «Прелестно!» – послышалось карканье вороны из мультика о блудном попугае.

Мобильник запиликал мелодией песни Майорова. Наклонившись, я вытащила из-под кресла сумку, выкопала в ее недрах телефон.

– Привет, старый развратник, – произнесла слабым голосом я.

Мысли с грохотом ворочались в голове. Если честно, от них хотелось избавиться вообще, ну их к черту, мысли эти. Мешают, бередят, заставляют хотеть чего-то. А кстати – чего?

Алексей лениво приоткрыл глаза. Так, похоже, скоро завтрак. «Это хорошо, – оживился желудок, – вот это как раз и есть главное в твоей жизни – хорошо покушать». Алексей радостно заулыбался и, поднявшись с кровати, пополз в ванную. Из зеркала на него смотрела сияющая счастливой улыбкой кретина физиономия. «А это что за урод? – слегка удивился Майоров. – Какой-то мятый, побитый молью мужичонка. Ишь, глазки мутненькие, тупенькие, щетинка неопрятная, улыбка очаровательная – дебил просто. Сейчас, видать, слюни пустит от полноты чувств. Стоп, так ведь это же я!» – открытие, прорвавшееся с боем откуда-то изнутри, сработало, словно выстрел в горах, вызвав лавину. Тонны холодного, обжигающего снега пронеслись в голове, кроша и ломая заросший паутиной мертвый лес, где давно выгорели эмоции, чувства, желания. Было больно, так больно, что Алексей упал на колени возле умывальника и обхватил руками голову. Казалось, ледяной смерч сейчас разнесет его на куски.

Но когда через десять минут Майоров смог открыть глаза, оказалось, что глаза по-прежнему находятся в голове, голова на плечах, руки вроде на месте, ноги, да и все остальное, в целости и сохранности. Только вот слабость жуткая. Что это было? Черт, хреново как. Ухватившись руками за умывальник, Алексей с трудом поднялся. Теперь на свое отражение он смотрел с ужасом. Господи, что за истоптанный ботинок? В голове звенело, но звон уже не причинял боли, это, скорее, было похоже на ясное зимнее утро, когда прихваченные ночным морозом деревья чуть слышно позванивают. Вернулась четкость мышления, словно морозный узор на стекле, проступили воспоминания, снежинками на ладони заискрились чувства.

Но зимняя сказка продолжалась недолго. Не такие они ребята, его чувства и воспоминания, чтобы долго сохранять изысканную сдержанность. Буквально через пять минут, вопя и размахивая сосульками, эта возбужденная толпа атаковала Майорова: «Ты должен бежать отсюда!», «Тебя чем-то травят!», «Что с Кузнечиком?», «Почему не звонит хомяк?», «Надо найти Виктора!», «Надо…». «Молчать! – мысленно гаркнул Алексей. – Сам разберусь, брысь по местам! Буду вызывать по мере надобности!»

Держась рукой за стенку, он с трудом вышел из ванной комнаты и побрел к кровати. Ноги были ватные, идти нормально не желали, волочились, цепляясь одна за другую. Тихо матерясь сквозь зубы, Майоров все же дотянул себя до кровати и швырнул отвратительно слабое тело на койку.

Осуществить угрозу не удалось, принесли завтрак. Виктор ушел к себе: он тоже состоял на довольствии, поскольку долечивался после аварии.

После еды Алексей был полон энтузиазма заняться физподготовкой – пять раз обойти комнату по периметру, не цепляясь за стены. Но подлый желудок, не желая возвращения хозяина к активной жизни, заурчал умиротворяющий гимн сытости, и Алексей сам не заметил, как уснул.

Сколько он так бездарно потратил времени, Майоров не знал. Сквозь сон он услышал, что в палату кто-то вошел, раздались приглушенные голоса. Алексей осторожно, стараясь не разбудить желудок, растормошил слух, звук стал четче, и Алексей узнал голос генерала Левандовского:

– Доктор, скажите, что происходит? Почему Майоров до сих пор в таком состоянии? Вы же говорили, что поставите его на ноги за три, максимум за пять дней! Но прошла уже почти неделя, а динамика скорее отрицательная, чем положительная!

– Честно говоря, Сергей Львович, я сам ничего не понимаю, – растерянно загудели басом, – скорее всего, дело в препарате, которым его накачали изначально, это было что-то новое, неизвестное. Во всяком случае, анализ крови до сих пор дает странные результаты…

– Людка!

– Да, Жанна Феодоровна?

– Что «да», что «да», ты куда подевала мою сумочку, корова бестолковая?

– Я не трогала вашу сумочку, вы же запретили к ней прикасаться!

– Не ври, ты обожаешь совать свой длинный нос в мои вещи!

Когда Жанна спустилась со второго этажа, Михаил уже завтракал.

– Что же меня не подождал? – села она напротив мужа.

– А зачем? Ты так увлеклась поисками своей сумочки, что я решил – это надолго.

– Да ладно тебе, – намазывая абрикосовый джем на тост, Жанна улыбнулась, – подумаешь, погоняла слегка эту дурищу. Ничего, выдержит.

– Наверное, – Михаил откинулся на спинку стула с чашкой кофе в руках. – Теперь о деле. Ты подготовила груз к отправке? Самолет завтра, транспортник летит с гуманитарной помощью, я все устроил, проблем быть не должно.

Алексей осторожно потрогал нижнюю челюсть. Да, ручка-то у генерала Левандовского тяжелая, приложил ощутимо и действенно. Истерика была погашена. Пугливо оглядываясь, вернулась способность мыслить трезво, и, хотя сердце от боли словно замерзло, хотя душа металась и выла от горя, пришлось заставить себя спокойно обдумать сложившуюся ситуацию. Но сконцентрироваться не получилось: в дверь постучали. Алексей не отреагировал. Обычно сразу после стука входили либо медсестра, либо врач. Но в этот раз дверь так и не открылась, снова раздался стук.

– Ну и кто там такой робкий? – мрачно спросил Алексей. Дверь приоткрылась, в образовавшуюся щелочку просунулась какая-то дурацкая шапка на палке. Майоров невольно улыбнулся. Секунд через пятнадцать осторожно заглянул Виктор, все еще держа в руках палку, которая оказалась шваброй.

– Кончай клоунаду, – Алексей досадливо махнул рукой, – заходи, нечего охрану веселить.

– Ага, заходи, – проворчал Виктор, закрывая дверь, – думаешь, охота получить в лоб чем-нибудь тяжелым и вонючим?

– Это что мы имеем в виду? – Майоров недобро прищурился.