Следователь петербургской полиции Константин Митрофанович Сердюков испытывал неведомое доселе блаженство. Что еще может испытывать человек, всю жизнь свою положивший на алтарь служения Отечеству, неустанно и ретиво исполнявший свой долг, не помня ни отдыха, ни забвения от забот и тревог своей непростой службы! И вдруг он словно остановился на бегу и оказался, как по волшебству, вдалеке от хмурого серого неба столицы, от вечной суеты полицейского участка, строгого взора начальства, пыли и шума большого города. Как по мановению волшебной палочки осталась позади пустая и холодная холостяцкая квартира, где его одиночество разделяла кухарка, кормившая его незатейливой стряпней. Вместо всего этого следователя окружал жаркий воздух, напоенный незнакомыми ароматами, шелестело море, подкатываясь под самые носки его башмаков. Окружавшая природа напоминала ему ожившие страницы из книжки, которую он читал в гимназические годы. Там подробно и обстоятельно описывались природа и жизнь южных губерний Российской империи. По вечерам в кустах стрекотали цикады…

Солнце понемногу скатывалось к горизонту, убавляя жар, который оно щедро дарило курортникам. Сердюков потер облупившийся нос. Его белая кожа, непривычная к солнцу, приобрела неприлично кирпичный цвет, зудела и к тому же стала облезать клочьями. Столь неприглядная картина необычайно конфузила Константина Митрофановича, который и без того был очень невысокого мнения о своей внешности. Увы: Создатель наградил его цепким умом, незаурядной памятью, невероятной энергией и жизнестойкостью. Но поскупился на внешнюю красоту, и не досталось бедному Сердюкову ни капельки привлекательности. Высокий, худой и чрезвычайно нескладный, точно ходячий циркуль. Удлиненное лицо, маленькие глаза. Какого цвета? Да Бог его знает какого, он и сам затруднялся ответить. А уж длинный нос – так и вовсе беда! Одним словом, пропащее это дело – смотреть на себя в зеркало. Поэтому Сердюков и не смотрел, да и некогда ему было. Не до пустяков.

Постепенно в разряд пустяков попали и женщины, и товарищеские пирушки. Одиночество цепкой рукой ухватило следователя. Теперь он жил только службой, ничего не замечая вокруг себя. Или стараясь не замечать. Что проку лелеять сладкие надежды, носить в груди нежное чувство, если никогда тебе не суждено увидеть в глазах другого существа его отблески?

Сердюков вздохнул. Вот, это от вынужденного безделья всякие глупые мысли ему в голову лезут. Был бы он теперь на службе, так и некогда ему было бы предаваться тоскливым рассуждениям. Ох, зря! Зря он поддался на уговоры и направился в эту тмутаракань, поправлять надорванное по причине истового служебного рвения здоровье! Ему, преданному служаке, лучший отдых – новая работа! Константин Митрофанович потянулся и встал со скамьи. От долгого сидения тело затекло, он пошевелил долговязыми конечностями, повертел головой. Раздался хрустящий звук. Сердюкова передернуло. Он уже привык не обращать внимания на этот хруст, столь неприятный для окружающих. И все бы ничего, да только стали болеть все суставы, стало трудно вставать, приседать, долго быть на ногах. Столичные эскулапы в один голос заверили его, что дальше картина станет еще печальнее, что надобно лечиться, что, ежели болезнь запустить, так можно и до срока в отставку выйти. Мысль о том, что он может оказаться не у дел, повергла сдержанного в проявлении эмоций следователя в состояние, близкое к паническому. Что же ему делать на пенсии? Ведь он не умеет ничего, как только преступников ловить, выводить на чистую воду мошенников! Понукаемый этой скрытой угрозой, Сердюков выправил отпуск и нехотя отправился в Крым, лечиться грязями.

Грязелечебница в Мойнаках, что вблизи Евпатории, вызвала у Сердюкова поначалу ощущение гнетущей тоски и раздражения. Он не привык к безделью и праздности. Но тут ему пришлось подчиниться и принять порядок вещей таким, каков он есть. Дисциплинированно, как солдат, следователь посещал все предписанные ему процедуры. Первая встреча со знаменитыми целительными грязями повергла его в настоящую оторопь. Пришлось целиком погрузиться в вязкую горячую темную жижу, обхватившую все его тело, и он почувствовал себя в какой-то момент человеком, засосанным трясиной. Грязь сковала его по рукам и ногам, превратила в неподвижное, ничтожное существо. Фельдшерица, приветливо и ободряюще улыбаясь, водрузила над его головой парусиновый зонт и ушла. Сердюков попытался высвободиться, но грязь чавкнула и не отпустила его. Пришлось смириться, хотя со стороны, вероятно, он смотрелся забавно. И уж точно никто бы сейчас не угадал, что в этой ванне застрял в грязях гроза всех петербургских преступников.

– Вот, опять, опять сбежал! – в сердцах воскликнула Таисия Семеновна. – Зина, ты бы хоть самую малость потрудилась заинтересовать собою господина Сердюкова!

– Ах, как все это мне гадко, гадко! – вскричала Зина и бросила пригоршню песка в сторону Таисии. – Вы меня, точно товар лежалый, предлагаете!

– Что ж поделаешь, если оно так и есть? – хмыкнул Анатолий Ефремович. – Невесты – товар скоропортящийся!

– Анатоль! – жена покачала головой.

Но оскорбительные слова уже были услышаны. На глазах Зины вскипели слезы обиды и негодования.