— Коли! — кричит он мне.
Но на меня напал стопор, — я ненавижу чудовищ, я — не-на-ви-жу! Ненависть переполняет. Клокочет.
Знаю отныне, что такое погибнуть за свой народ. Ничего не бывает на свете слаще и почетней. Ничего в жизни я не Сделаю беззаветней, чем это!..
Владимир Орешкин
Из армии с любовью…
Мне досталось… Но я любил гнев нашего капитана. Это был благородный гнев мужчины, — он не опускался до мелочей. Мне — нравилось.
Я стоял перед строем, а он кричал:
— Чекист!.. Твою мать!.. Недоделанный!.. Ты кого облевал, ты не себя облевал, ты всю роту облевал… Сторож!
Можно и дальше цитировать, нового ничего не будет. Я стоял по стойке «смирно» и про себя что-то бубнил ему, в отместку. Так у нас получался диалог…
Он ворвался полчаса назад в казарму, ненадолго заперся у себя в кабинете, потом приказал строиться… В пересказе капитана я выглядел опустившимся чудовищем, дегенератом с шизофреническими наклонностями, законченным алкашом. Так ему хотелось, он любил живописные сценки… Я прощал нашего капитана, ему, наверное, досталось побольше моего. Стоял с замкнутым, несколько испуганным, как и полагалось, лицом, изображая покаяние.
