Раньше мне казалось, что короны носят только короли. Ну, еще принцы и принцессы. Но вот с удивлением обнаружил, что вообще-то и я имею право на целых три: баронскую, виконтью и графскую. Разница между ними в том, что в короне барона на венце или по краю обода шесть жемчужин, расположенных на равном расстоянии одна от другой, в короне виконта – шестнадцать шариков, а в графской – восемь, но зато между штырьками у графьей гравер должен расположить золотые листья клубники.

То, что на моей короне, мало похоже на клубнику, но и я, если честно, не силен в гербарии. Какие листья узнаю, то лавровые, в моем супе их всегда столько, что просто не знаю, за какое животное меня принимают.

Но сейчас какие там короны, ветер треплет волосы, мифриловый шлем закреплен у седла, доспехи в седельном мешке. Зайчик идет ровным красивым галопом, он может и намного быстрее, но я скромный, не в моих интересах привлекать внимание. А если совсем уж в лоб, то не хочу раскрывать козыри первым встречным-поперечным.

Пес то убегает далеко вперед, то отстает, то рыскает по сторонам, однако всегда отыскивает нас безошибочно. Да и слух у этого чуда: с какого бы конца света ни позвать – примчится.

Итак, я ко всему прочему еще и граф. Граф Валленштейн, наследник герцога Готфрида Валленштейна, правителя герцогства Брабант. Хорошо это или плохо, задумываться было некогда. Барахтался, чтобы выжить да по возможности выполнить заодно просьбу умирающего собрата, убитого в спину рыцаря. Наверное, рыцаря, судя по его одежде и благородному облику.

Телеги с товаром быстро оглядывают, взимают пошлину, но некоторых, к моему удивлению, пропустили беспошлинно. Я подивился, уплатил мелкую монету за топтание земли города и безопасность в его стенах, поинтересовался у местного аналога таможенной службы:

– А не проезжал ли через эти врата совсем недавно мой старый друг… он такой рослый, волосы и борода чернее ночи… И вообще у него такая борода, что он весь борода, только нос торчит да глаза блестят…

Горожанин ответил невозмутимо:

– Не помню что-то.

Я сунул ему серебряную монету.

Громыхая железом, из-за угла вышли трое стражей. Когда женщине нужна была помощь, их не найти, а сейчас так и снуют, за мной следят, что ли? Впереди рослый и явно тертый мужик, лицо в шрамах, но уже успело обрюзгнуть на сытых харчах, располнело и обрело нездоровую бледность сильно пьющего человека. Грудь и спину защищает стальная кираса, да еще широкие стальные наручники укрывают от кисти до локтей, штаны кожаные, сапоги с металлическими подковками, пояс широк с непомерно огромной пряжкой в виде небольшого щита. Судя по выдавленным знакам, это не просто пряжка, а еще и знак различия. Или должности.

Он остановился посреди улицы, загораживая дорогу, двое тут же остановились у него за спиной, а потом чуть разошлись в стороны. Старший смотрел на меня хмуро и недоброжелательно, стараясь усмотреть во мне только что сбежавшего из тюрьмы мошенника, растлителя и душителя.

– Я начальник городской милиции Саклер, – сообщил он сиплым пропитым голосом. – Что-то я вас раньше не видел. Вы в город надолго?

– Подумаю, – ответил я надменно.

– А из каких краев?

На выходе из порта десятка два моряков сцепились в драке. Я заранее начал подавать Зайчика к стене дома, проскользнем, но с ближайших кораблей по сходням сбегают еще жаждущие схватки, на ходу наматывают на кулаки ремни с медными пряжками, куча растет, от ругани и надсадного хаканья воздух потяжелел и уплотнился.

Бобик посматривал на меня вопросительно, я предостерегающе поднял палец. Это не наша война, мы просто идем мимо. Он посмотрел с тем же вопросом, я покачал головой.

– Из-за баб, – пояснил глупой собачке. – Из-за чего еще настоящим мужчинам драться?

Он ощерил клыки, мол, а мы разве не настоящие? Я ощутил затруднение, постарался вывернуться:

– Бобик, а мы вообще такая круть, что пусть бабы из-за нас дерутся.

Капитан не поднимал головы, пока я не приблизился, а когда вскинул взгляд, я ощутил некоторый трепет, как будто взглянула сама смерть. Тут же взгляд капитана смягчился, не видя противника или даже врага.

– Можно к вам? – спросил я дружелюбно.

Капитан промолчал, продолжая разглядывать меня пристально и без дружелюбия. Один из матросов уточнил:

– Куда?

– За стол, – объяснил я любезно.

Через полчаса я в сопровождении Бобика выехал на Зайчике из ворот. Замок благородного сэра Дюренгарда расположен вне города, я с облегчением пустил коня вдоль полосы прибоя, чтобы без крайней необходимости не заезжать в отныне опасный для меня город.

Вдали, на краю видимости, вздымаются острые белые клыки, так отсюда выглядят вершины скал Перевала. Едва выехал из-за высоких деревьев, по глазам ударил голубой блеск вечного льда, моментально ставший зеленым, красным, даже фиолетовым, что сразу угас, как только Зайчик прошел некую точку пространства.

Я вышел, как принято считать, из земель за Перевалом, где кишит нечистая сила, где люди ежедневно сражаются с нею, но так же дружат, общаются, вступают в браки, где царит постоянная непрекращающаяся резня и беззаконие.

А здесь вот уже правят законы, здесь даже самодурство феодалов если и не уничтожено на корню, то ему крупно подрезали крылья. Что не может не радовать. Все-таки лучше подчиняться безликому закону, чем какому-то дяде, который решит тебя повесить просто так, потехи ради. Лишь потому, что у него больше сил и он это сделать может.

С другой стороны… если этот дядя вздумает подмять закон под себя, то начнется то страшное, что никаким феодализмом не предусмотрено. Феодала все-таки урезонивает церковь, мораль, этика, воспитание, а вот озверевшего при виде прибыли демократа ничто не остановит. Демократ хорошо знает, что Бога – нет, а следовательно, он не тварь дрожащая, а «право имеет». На все. И никакой оглядки на всевидящего Бога, который, оказывается, вовсе не всевидящий, а кроме того, ну нет его, нет. Ура!

Пес в недоумении оглядывался, когда всадник вместе с конем исчезли, нюхал воздух. Я с облегчением перевел дыхание. Если и Пес видел или чуял его присутствие, то я не кукукнулся, а то уже начал подумывать, что это мой здравый смысл пытается растоптать остатки совести, а та, зараза, сопротивляется.

Все верно, если по ту сторону Хребта Сатана ведет бой с переменным успехом, то здесь можно сказать, противник уже на полу, осталось чуть-чуть дожать. Влияние городов, а в них торговых и прочих гильдий растет, а это значит, что мощь богатых аристократов подтачивается. Когда-то семья Дюренгардов владела всем этим краем, обширными землями от горизонта и вот до тех скалистых гор, но королевство Кейдана медленно превращается в республику, семейству Дюренгардов остались только фамильные земли, что, впрочем, представляет собой тоже хороший кусок, где густой непролазный лес, несколько озер, судоходная река и несколько десятков деревень.

По рассказу Амелии я хорошо представляю, как замок постепенно ветшал, но Дюренгард упрямо отказывался продать его и перебраться в одно из имений на своих землях. С верхней башни замка видел даже дальние деревушки, наблюдал работу на полях, десятки двигающихся во всех направлениях телег, присматривал за работой шести водяных мельниц, трех ветряков и придирчиво следил, как разгружают корабли. Благодаря своему острому глазу и умению наблюдать он вовремя прогонял нерадивых управляющих, так что на его землях процветали торговля, виноделие, маслобойни, крестьяне богатели, вовремя получая подсказки, чем засевать поля, ибо цены в городе скачут, скачут.

Однако в последнее время, когда в городе возникло самоуправление, а король неожиданно поддержал самостоятельность городов – неожиданная помощь и опора в постоянном борьбе с крупными феодалами, граф Дюренгард предпочел удалиться в это загородное имение, где и доживает дни, как говорят, озлобленный на короля, императора, на весь мир.

Старый замок, что в центре города, выкупил городской совет и тут же приспособил под склад, кровное оскорбление для потомственного аристократа. С той поры граф в город – ни ногой, чему там только рады.

Он обращался к своему спутнику, так что формально я как бы ни при чем, эдакое слабо замаскированное оскорбление, когда я должен чувствовать себя оскорбленным и в то же время бессильным что-либо сделать. И так можно издеваться долго, пока я должен яриться в бессильной… да, бессильной.

Я повернулся к нему и сказал негромко, но отчетливо:

– Ты, скотина лопоухая… Хочешь в морду?

Оба дернулись, лица вытянулись. От дворянина и рыцаря такое не услышишь, интеллигенция всегда беззащитнее перед лицом оскорблений, даже если это средневековая интеллигенция. Наконец говоривший медленно снял перчатку, глядя мне в глаза. Я внимательно посмотрел ему в глаза. Перчатки и рукавицы, насколько я знаю, не встречались, как это ни удивительно, ни в античную эпоху, ни во все предыдущие. Придумали их крестьяне, в них легче полоть и жать, рыцарство тут же приспособило их, нацепив множество бляшек и сделав их боевыми.

Сейчас вот это не просто перчатку мнет этот щеголь. Это символ. В церковь войти в перчатках – это куда непристойнее, чем громко пукнуть при дамах. Подать руку в перчатке – можно в ответ схлопотать по морде. Если вручить перчатку с поклоном – это оммаж, признание сеньором, сюзереном…

У входа в столовую встретила нас высокая, очень красивая женщина с прямой спиной и строгими серыми глазами. Из-за ее безукоризненной аристократичности я не сразу понял, что она очень молода: слишком царственное лицо, осанка, манеры…

Я взглянул с вопросом, а в ответном взгляде уловил то же самое: каким образом попал в этот зоопарк ископаемых?

Я поклонился, успел ощутить ее молодость и чистоту тела, элегантность холеных рук и безукоризненные обводы плеч и шеи, но граф, чему-то нахмурившись, торопливо подтолкнул меня к распахнутой двери:

– А то все остынет…

Стол из мореного дуба напоминает сороконожку: растянулся в длину шагов на сто, а ножек в самом деле не меньше сорока. За столом всего трое: немолодая элегантная женщина в строгом платье, юноша от нее по левую руку, а во главе стола…

Из замка я выехал мрачнее тучи, хотя старался не показывать вида, а в воротах еще раз поблагодарил за прием и пообещал рассказать о благородстве и гостеприимстве благородного сэра Дюренгарда, изумительной красоте его супруги и доблестном сэре Гаррете, что и сейчас мог бы выигрывать турниры.

Зайчик понес красивым аллюром, Пес с веселым гавком бегал за птицами, дорога повела по длинной кривой: я решил не пробираться через город, обязательно вляпаюсь в новые неприятности или стычки.

Мы поднялись на горную гряду, невысокую, но абсолютно непроходимую для каравана. Бухта как на ладони, уютная и защищенная от ветров и бурь. Как будто неведомый дизайнер проектировал ее для большого морского порта. Вот прямо у меня под ногами около тысячи акров прекрасной плодородной земли, здесь можно не то что сад, любые цветники разбить, голландские тюльпаны выращивать…

Первый из Дюренгардов знал, мелькнула мысль, что делал при выборе места, где поселиться. Здесь прекрасная земля, границей служат непроходимые скалы, а с другой стороны – море. Здесь сочная трава для скота, великолепный строевой лес, можно на корабельные мачты, настолько хорош. В этой гряде, говорят, есть даже руды, но пока разрабатывать их не по силам небольшому поселку…

Уже не поселку, возразил себе трезво. Вполне возможно, Бриклайт имеет в виду и эти залежи, когда старается ухватить все охватываемые взглядом земли.