Мысли не текут, а бегут, скачут, летят — злые, горячечные, мстительные: я не могу такое простить, проглотить, стерпеть, я расшибусь, но все верну…

Затем, по мере остывания, приходят и трезвые. У меня в руках роскошный пирог, а я, как осатаневший безумец, собираюсь драться за черствый сухарик, оставшийся где-то за Хребтом? С которым не знаю, что и делать? Выкинуть жалко, а заниматься им, когда в руках такое сокровище, да еще выход к океану, вот-вот выстрою огромный флот…

Возможно, Гиллеберд, сам того не подозревая, помогает решить эту проблему. Я могу повозмущаться против такого произвола и нарушения международных договоров, выразить протест, но отныне целиком сосредоточиться на Сен-Мари. А что фюрст, а не король, так это сейчас, когда варвары подступают с моря, а кейдановцы поднимают головы в королевстве…

Сэр Жерар вошел тихохонько, сегодня он в темном костюме, ничто не выдает его высокого статуса, кроме золотой цепи на груди, застыл у двери, неподвижный, как одна из статуй.

Я взглянул на него с раздражением.

Барона де Пусе за глаза называли Крысой, в мире воинов он не котируется, но эту слабость восполнял хорошими отношениями с многочисленной родней, что поможет в случае чего, а также поддержит своим авторитетом в принадлежащих ему деревнях.

Еще Гунтер мне объяснял, что барон налоги собирает небольшие, в жизнь деревень не вмешивается, за что его считают лучшим из хозяев, и если кто из соседних лордов вздумает вторгнуться в земли барона, то сами крестьяне будут доносить хозяину о каждом шаге противника, тому придется везти все с собой, ибо в землях де Пусе не отыщут ни хлеба, ни сена, а по ночам будут недосчитываться часовых и тех, кто по нужде отлучился дальше, чем светит костер…

Словом, барон уже оказал мне большую услугу, послав на помощь начальника своей стражи Жерара, а теперь вот помог собраться и отправил ко мне отряд намного больше по численности. Нужно будет барона де Пусе иметь в виду на случай, если под рукой окажется какая-то мелкая награда.

Тяжелое гнетущее состояние, что расплющивало, как ганнибаловы слоны римлян, начало оставлять, когда проскочили Тоннель, а громада Великого Хребта начала быстро уходить за спину.

Сквозь холодный, злой ветер мы неслись по узкой щели между темным небом и мрачной землей, как между молотом и наковальней. Бобик мчится рядом очень серьезный, чует, не время давить по дороге оленей и кабанов.

Я вздохнул и сам ощутил, как медленно темнеет мое лицо, гаснет блеск глаз, а улыбка превращается в гримасу.

— Вы меня предупреждали, — сказал я невесело, хотя и не помнил, чтобы предупреждали, но лучше такое сказать самому, чем обязательно скажут они, — говорили, чтобы я не зарывался… Но, увы, теперь вижу, что вовсе не мудрый и предусмотрительный, каким себя считал, а дурак дураком. А еще и самоуверенный без меры…

Сэр Уильям покосился на Барбароссу, тот кивнул, и сэр Уильям спросил участливо:

— Сэр Ричард, ошибок не делает только тот, кто еще не родился. Что за беда такая у вас?

Я помолчал, собираясь с мыслями и прикидывая, с чего начать, Барбаросса проворчал:

Слуга поклонился с порога, в глазах я увидел выражение сочувствия успешного человека к уже свалившемуся с коня на полном скаку не то в грязь, не то на камни.

— Ваша светлость, вы так и не заснули?

— Слышно было, — спросил я, — как топал?

— По стене, — уточнил он, — и потолку.

— Это я головой бился, — объяснил я. — Кстати, помогает. Рекомендую. А стена уже и была поцарапанная.

Гиллеберд поднял голову, брови приподнялись в веселом изумлении. Он показался мне похожим на лесного царя, таким я представлял его по сказке Гете: весь в благородном серебре, на голове золотая корона, длинные седые волосы красиво падают на металл доспехов, как и борода с усами, что закрывают грудь, где тускло блестит синеватая сталь панциря работы гномов.

Взгляд его все так же остер и жив, на лице выражение неприкрытого удовольствия.

— Сэр Ричард! — произнес он с сердечностью паука, к которому в паутину влетела молодая толстая муха. — Как же мне приятно вас видеть!

— Счастлив это слышать, — ответил я церемонно.

— Не стойте там, сэр Ричард, — произнес он еще сердечнее. — Садитесь, да вот сюда, поближе… Нам есть что вспомнить, о чем поговорить. Мы с вами общались хорошо и сердечно!

Впереди распахнулся огромный страшный мир раскаленной докрасна земли с желтыми и оранжевыми реками, невысокими горами с разломанными верхушками, откуда с ревом и грозным клокотаньем выплескиваются яркие потоки и сползают по склонам извилистыми смертоносными ручьями.

Небо багровое с пурпурным, то ли отсвет на каменном своде этого ужаса внизу, то ли и там раскалено…

— Ну что встал? — донесся недовольный голос.

Я сказал дрожащим голосом:

— Вы каждый день это… красоту эту видите! А я вот не смог… не залюбоваться… Стою вот трясусь… от счастья, такое увидел! Какие вы удачливые, в таком раю живете…

Гномы орали и победно вздымали чаши, повернувшись ко мне. Я поднялся с кубком в руке, оглядел всех весело и по-гномьи основательно.

— Дорогие сородичи!.. Мы закончили одно неприятное дело, с которым не могли справиться наши предки, а это говорит о том, что мы, нынешние гномы, не уступаем тем, о которых ходит столько легенд!.. Я счастлив, что мои скромные усилия помогли вам не только победить, но и взять в плен эту могучую тварь для дальнейшего использования в народном хозяйстве.

Гномы заорали еще громче, морды — довольные и даже счастливые. Я повернулся к молча слушающему Атарку.

— Мой великий и благородный друг, который меня знает много лет, как и я его, подтвердит, что я верный друг и всегда выполняю все наши договоры. И даже больше, так сказать… это чтоб не чувствовать себя в долгу. Сейчас я уже не простой рыцарь, как тогда, а властелин огромной армии… даже трех армий, во главе которых стоят могущественные короли…

Все распахнули рты, Атарк же перебил бесцеремонно:

На обратном пути я останавливался перевести дыхание всего дважды, наконец поднялся по тайной лестнице и вышел в первый подвал, где из стены торчат крюки, а на цепях можно удерживать мамонтов, затем в средний, и наконец вышел в хмурое утро. Солнца не видать за низкими тучами, воздух после раскаленных подземелий особенно сырой и холодный.

Стражники ахнули, один даже ухватился за сердце, тайный интеллигент, наверное. Я прошел мимо с таким выражением лица, словно выходил цветочки нюхать.

Во дворце сразу начался переполох чуть ли не раньше, чем меня увидели. Статуйно неподвижные слуги сдвинулись с мест, кое-кто исчез, остальные провожают выпученными глазами. По ним уже можно понять, никто не ждал моего возвращения, кого посылают ловить терьярдера, того посылают на верную смерть… Ну, спасибо за искренность, Ваше Величество…

Принца Роднерика я увидел в большом зале, вокруг него придворных больше, чем бывает возле самого Фальстронга, он говорит им нечто безапелляционное таким командным голосом, что в ответ надо либо бить в морду, либо покорно склонять головы.

Они все склоняли, я прошел намеренно очень близко, принц побледнел, будто увидел саму смерть, а я прошел замедленно и неспешно через расступившуюся, как море перед Моисеем, толпу.

На этот раз я наконец-то изволил отправиться осматривать выделенные мне покои, там как раз милая и молоденькая служаночка с вот такой и вот такими стелет мне постель, я залюбовался от двери ее данными, но в коридоре послышались быстрые шаги, я выглянул и узнал почти бегущего в мою сторону Фридриха Геббеля, сенешаля и лорда малой печати.

— Сэр Фридрих, — поприветствовал его я.

Он явно бежал, запыхался всерьез, хотя, конечно, мог бы и помоложе кого прислать, но по рангу не положено, я могу счесть свое достоинство задетым.

— Ваша светлость… — прохрипел он, жадно хватая воздух широко раскрытым ртом.

— Что нового?

На ночь из дворца придворные разъехались, остались только слуги и те, кто на высокой королевской службе: личный секретарь, сенешаль, ряд должностных лиц, что и живут во дворце, а также охрана, что в отсутствие пышно одетых вельмож стала намного заметнее.

Слуги опускали люстры и гасили свечи, достаточно и тех, что на стенах, да еще возле дверей всегда горит масло в светильниках, в залах тишина и покой, только изредка доносятся шаги часовых, которые, на зависть дежурящим на местах, гуляют по коридорам.

Я прогуливался по пустым залам, мне любой, кто попадется, источник информации, а я уж сумею даже из крох выжать все возможное, да только пока никого, кроме часовых, но те молчат, как статуи.

К счастью, в соседней зале, отделенной только высокой аркой, послышались шаги, я поспешно двинулся в ту сторону, но лучше бы того не делал: там идет принц Дуглас, внук Фальстронга и сын Роднерика, в сопровождении полудюжины придворных, у всех такие хмурые и жестокие лица, то ли мимикрируют под своего хозяина, то ли он сам подбирает именно таких.

Похоже, уже оправился от шока, вышагивает со своими людьми, уверенный и жесткий, а когда увидел меня, нахмурился и, сделав своим знак оставаться на месте, быстро пошел в мою сторону.