Через все небо протянулось гигантское оранжевое облако, край блестит красным, ощущая близкий закат, над ним еще три, помельче, такие же вытянутые; кажется, гигантская кисть одним небрежным движением чиркнула по небосводу, и сердце сжимается в тоске от масштабности: облако от горизонта до горизонта, для божественной руки один мазок, один взмах, а мне ехать и ехать сотни миль…

Зайчик, красиво выбрасывая ноги в сторону, промчался у самого края небольшого лесного озерка. В тихой воде на мгновение отразился гордый рыцарь в блестящих доспехах, меч справа у седла, щит слева, с плеч красиво ниспадает белый плащ с огромным красным крестом. Конь великанский, черный, настоящий боевой жеребец.

Я с величайшим сожалением оглянулся на громаду замка Амальфи. До чего же обидно уезжать, так и не поняв, что хотел призрак, указывавший на черного всадника за таинственной дверью, и кто он вообще, почему металлическая статуя по ночам оживает и разъезжает черт-те где… хотя вряд ли оживает, разве на живой осталась бы от первой встречи с моим молотом только крохотная вмятина?

Да и вообще не разобрался до сих пор, почему коридоры то короче, то длиннее, влияют ли на это фазы луны или другие факторы, уж я-то мог бы понять больше, чем местный народ, но… турнир состоится ближе к Югу, а главное – приедут рыцари с таинственных южных земель.

Еще так и не воспользовался сладким правом тетравленда, обидел Гортензию… или как ее там… ах да, леди Гервену. Оставил в недоумении, сидит теперь как на иголках, не знает, каков ее статус. А всего-то для ее спокойствия надо было позволить ей разок постелить мне постель и лечь рядом. Она ведь хороша, хороша…

Зайцев я кое-как разделал, но шкур снимать не стал, как и выдирать внутренности. Пес внимательно следил за моими руками, мне в его честных коричневых глазах почудилось сомнение в моем умении красиво и правильно разделывать дичь.

– А я не очень-то и хотел, – заявил я нахально. – Это, собственно, для забавы. Чтобы тебе в пасть бросать кусками, понял? Лови!

Отрезанная голова полетела в воздух по направлению к псу. Он подпрыгнул, схватил на лету, послышался дробный хруст костей, пес сглотнул и выжидающе посмотрел на меня.

– Ничего себе, – сказал я ошарашенно, – ну и косте­-дробилка у тебя!.. Тебе любые питбули на один кутний зуб… Ладно, давай лопай это все, а я лучше по-людски…

Насытившись сыром и свежим хлебом, я страстно возмечтал о чашечке кофе, крепкого и горячего, ноздри ощутили его сводящий с ума аромат, губы задвигались, подхватывая капли… и тут неожиданная мысль ударила в голову, как острая стрела. Я сосредоточился, старательно вообразил чашечку с горячим сладким и крепким кофе. Небольшую такую чашку, я из такой пил в теперь давние времена.

Мы мчимся под синим небом, копыта стучат по каменной почве, чавкают в болотах, над нами проносятся ветви деревьев, проплывают массивные уступы исполинских не то скал, не то циклопических сооружений древних людей. Бобика не слышно, словно парит над землей, а стук копыт так же привычен, как шорох настенных часов. Далекие горы на рассвете выглядят голубыми и синими, сейчас стали оранжевыми и желтыми, а когда солнце перешло на ту сторону неба, побагровели, будто их залило кровью героев.

Я чувствовал морозность воздуха, хотя землю хорошо прогрело солнечными лучами, в траве стрекочут теплолюбивые кузнечики и носятся крупные, почти тропические муравьи.

Пес, поняв, в каком направлении движемся, носился по сторонам, пугал птиц и зверей, однажды прибежал и подал мне толстого молодого гуся. Я похвалил, погладил, сунул гуся в сумку, а сам задумался: то ли пес еще и охотничий, то ли гусь совсем дурак, позволил себя схватить бескрылому зверю. Хотя, впрочем, надо будет как-нибудь проверить, на какую высоту пес прыгает…

Сейчас под копытами гремит выжженная пустыня, в лицо встречный ветер, я всматривался в даль, не сразу и заметил, что в сторонке на самом солнцепеке высится крест, еще чуть – и я проскочил бы мимо.

Огромный крест из неошкуренных бревен. А на нем распят голый человек. Вниз головой. Живот распорот, кишки грязной грудой свисают до земли. Пара мелких зверьков, рыча, дерутся за лакомство, нападают друг на друга. Завидев нас, в первую очередь – Черного Пса, зверьки разбежались.

Дюжие стражники с обеих сторон, крепкий старшой, ветеран и два священника, что окропляют въезжающих святой водой. Стражники внимательно и цепко следили, чтобы никто не увильнул от святого очищения. На моих глазах впереди возникла брань, одного перехватили и заставили еще раз вытерпеть кропление, да еще и потребовали, чтобы прочел «Аве, Мария».

Когда мы приблизились, я поклонился и сказал первым:

– Хорошая мера, святые отцы! Суровая, но необходимая.

Стражники никак не среагировали, ведь лесть – тоже подкуп, а один из монахов спросил строго:

– Кто будешь, странник на черном коне? Это твой пес?

Он пугливо огляделся, за соседним столом звероватого вида мужики заревели хриплыми голосами песню о веселой резне в урочище Темных Мечей. Чуть дальше двое затеяли борьбу на локтях, с другой стороны выставив остриями кверху ножи.

Я же чуть отодвинулся от стола, чтобы не зацепиться, вскакивая, молот на поясе напомнил о себе приятной тяжестью. Широкоротый идет, шагая тяжело, набычившись, всем видом вызывая на драку, и двое за ним держатся тоже весьма, скажем скромно, вызывающе. Он не только одет богаче, но даже ножны меча расшиты золотом, в то же время не выглядит сеньором, что-то выдает слугу, хоть и высокого ранга.

Он остановился перед нашим столом и сказал непререкаемым тоном:

– Эй, вы двое! Собирайтесь, пойдете со мной.

Брат Кадфаэль сделал движение встать, я взглядом пригвоздил к месту, осведомился со всей кроткостью:

Голова с утра налита свинцом. Я создал кофе, выпил с величайшим наслаждением, взбодрился, однако голова осталась такой же невыносимо больной. Сделал еще порцию, нервы уже как струны, голове легче не стало. И в этот момент ощутилось некое давление, словно мощный инфразвук глушит мои мысли, подавляет волю.

А вот тебе хрен, ответило во мне почти на автомате. Я поставил кружку с остатками кофейной гущи на стол, пусть слуги гадают, что же такое я пил, поднялся. Осталось ощущение, что некто беспомощно колотится о непрошибаемую оболочку, окружающую меня, пытается отыскать щелочку, как делает всякий раз новая реклама, но она должна быть в самом деле очень уж изощренной и умелой, чтобы пробиться через все защитные системы современного человека, живущего в рыночном изобилии. А здесь некий дурак колотится в одно и то же место, растрачивает силы, я его почти не замечаю, спасибо нашей системе маркетинга, сделавшей нас невосприимчивыми к простым пиаровским ходам.

– Подучитесь, – пробормотал я, – маги недобитые… Мало на вас инквизиции. Ничего, Святая Церковь до всех вас доберется…

Мелькнула мысль, что и мне тогда не творить кофе, ведь церковные доктрины отрицают чудеса, а все эти дикарские слухи о чудотворных иконах – отголоски языческих верований. Никто да не смеет творить чудес, кроме Господа Бога, а он сотворил однажды, создав этот мир и позволив нам перестраивать его по своему усмотрению.

Пес встал, потянулся, прогибая спину, как балерина, и сладко зевнул. В коричневых глазах вопрос, я ответил бодро:

Мы расположились на виду у замка, два больших костра, пусть видят, что все живы и здоровы, никто даже не ранен, пьем и радуемся, а ночью, возможно, сделаем вылазку и захватим замок, пусть потрясутся. Купцы на радостях вытащили запасы еды и вина, которые собирались расходовать экономно, один из стражей, что был ранен особенно тяжело, пустился в пляс, делая в сторону замка непристойные жесты.

Леди Женевьева с Клотаром и Альдером сидела у нашего костра, посматривала, как я жадно пожираю нежное мясо и сочные форели, морщилась, но я постоянно видел в ее темных, как ночное небо, глазах живейший интерес.

– А что же вы не разметали их молотом, сэр Ричард?

– Молот хорош, – ответил я, – чтобы крушить стены. Против человека… это что из катапульты по воробьям. И слишком могуч, и… чересчур медленный.

Я отвечал обстоятельно, разжевывал намного старательнее, чем жевал обычно, желудок мой кричал, что и недожеванное пойдет, только давай скорее, здесь уже не желудочный сок, а настоящая азотная кислота, все переварим-с…

На выходе, почти перекрывая узкий проход между отвесными горами, высится небольшая крепость, а к ней стягиваются пестрые отряды: пешие, конные, на телегах, некоторые на конях, но многие и на верблюдах. Полыхают костры, все выглядит так, будто огромные толпы народу собрались на воскресную прогулку за город.

– Кто осадил их? – спросил я. – Не Грубер же?.. Вряд ли у него столько войска.

Подъехал Клотар, сказал веско:

– Это не Грубер.

– Понятно, – ответил я, тщательно скрывая раздражение. – Но я не слышал, что где-то поблизости вторглись войска не то императора Карла, не то какого-то короля.

После часовой скачки, когда следы становились все четче и четче, даже я увидел, как однажды прямо в отпечатке конского копыта медленно распрямляется притоптанный стебелек. Однако небо на западе начинает багроветь, тяжелые тучи выглядят как кровавая корка на ране, а само неимоверно разбухшее солнце медленно сползает к темнеющему краю земли.

– Я не сомневаюсь, – сказал я наконец, – что брат Кадфаэль может превратить ночь в день… но кони у нас не железные. Да и я отбил задницу за это время.

– Уже скоро, – заверил Клотар кровожадно. – Вон там вроде бы стены какого-то городка!.. Следы ведут прямо туда.

Альдер прокричал со злостью в голосе:

– Они уже пируют там и насмехаются, как ловко нас обставили!

Рынок есть рынок: когда есть, чем платить, находятся лучшие комнаты, а простыни оказываются действительно чистыми. Я с великим удовольствием потащил было через голову перевязь с мечом, но сердце тревожно стукнуло, а на душе все еще осадок, как после любой ссоры.

Пес вздохнул и бухнулся всем тяжелым, как гранитная глыба, телом у моей постели. Чертов кабан, уже в который раз наступаю спросонья, а он хотя бы отодвинулся.

Здесь нет милиции, только право кулака и острого меча. Конечно, хозяин гостиницы отвечает за наше имущество, однако береженого Бог бережет. Я прикинул, где поставлю меч, где положу молот, а сапоги поставлю на табуретку, которой подопру дверь. Если сумеет кто открыть, сапоги своим грохотом разбудят…

В этом мире, несмотря на опасности везде и повсюду, люди слишком беспечны. Возможно, потому, что слишком невелика ценность жизни вообще, люди гибнут на каждом шагу, мрут как мухи, и потому всякий, что начинает заботиться о собственной безопасности, выглядит трусом.

Здесь коммандос, что вымазывают рожи гуталином и ползут по грязи, дабы подобраться к противнику, были бы объявлены расподлейшими трусами и навсегда изгнаны не только из рядов рыцарей, но вообще из мужского сословия. Потому меры предосторожности только в моей комнатке, где их никто не видит и не объявит меня трусом, а во двор я вышел вовсе не затем, чтобы проверить, на месте ли наши кони и нет ли снизу лесенки к нашим окнам на второй этаж, а просто подышать свежим воздухом и присмотреть молоденькую служаночку для своей постели.