Праславянские и восточнославянские этимологии

Орёл Владимир Эммануилович

Слав. *

mirъ

Общеславянское слово *

mirъ

, пережившее достаточно типичную для этого круга понятий семантическую эволюцию от значений типа ‘дружба, согласие, спокойствие’ к социально и концептуально насыщенным понятиям ‘мир, свет’ и ‘община, общество’, ‘народ, люди’ (последние — исключительно в восточнославянском, см. СРНГ 18, 170; Гринченко II, 426)

[1]

, едва ли может вызвать какие-либо сомнения в том, что касается его принадлежности к и.‑е. *

mēi‑

‘связывать’ (Pokorny I, 711—712)

[2]

. Однако наличие — пусть даже верной — корневой этимологии еще не влечет за собой ясности в деталях и не характеризует слово *

mirъ

с точки зрения его деривационной истории и, в особенности, его положения в кругу близких индоевропейских форм. В этом смысле существенно то обстоятельство, что у слав. *

mirъ

отсутствуют или, по крайней мере, не фигурируют в явном виде точные цельнолексемные соответствия в других индоевропейских языках, прежде всего, в балтийском, поскольку ст.-лит.

mieras

‘мир, покой’ (в Катехизисе 1547 г.) и лтш.

miêrs

то же все-таки должны рассматриваться как старьте славянские заимствования

[3]

.

Выводя за рамки этимологии как таковой указанные балтийские формы, мы сразу же резко сокращаем весь объем сопоставления. При этом основным и ближайшим соответствием слав. *

mirъ

оказывается славянская же форма *

milъ

‘милый, любимый’ (ЭССЯ 19, 56), которая как раз в отличие от *

mirъ

имеет совершенно очевидные балтийские связи — лит.

mi̇́elas

‘милый’, лтш.

mĩlš

то же, др.-прус.

mijls

то же. Однако, обнаруживая несомненное родство с *

mirъ

и близость к нему в семантическом плане (притом, в самом архаичном значении *

mirъ

),

форма *

milъ

, будучи вполне несомненным отглагольным прилагательным на *

‑lo‑

, по-прежнему оставляет интересующее нас слово в полной словообразовательной изоляции

[4]

.

Корневой характер имеет и родство *

mirъ

с др.-швд.

mitrá‑

‘друг; договор’

[5]

, авест.

miϑra

‘дружба; договор; божество договора’. Однако высказывалось и предположение о другом характере связи между славянским и иранским словами: некоторые исследователи допускали здесь заимствование из иранского в славянский через стадии постепенного упрощения на иранской почве консонантной группы

В этимологической литературе изредка, в ряду иных корневых соответствий (таких, например, как ирл.

В отличие от подавляющего большинства албанских прилагательных, в которых было проведено обобщение одной из праалбанских акцентных моделей, алб.

Слав. *

paxъ

Наряду с вынесенной в заголовок формой, обозначающей ‘пах’ (болг.

пах

, чеш.

pach

, рус.

пах

), могут с уверенностью реконструироваться и формы *

paxa

, а также *

paxy

, род. пад. *

paxъve

со значением ‘подмышка’: польск.

pacha

, рус.

паха

, укр.

паха

,

пахва

, блр.

пахва

(Фасмер III, 220). Оставляя в стороне давно оставленные за некорректностью или необоснованностью сближения

[15]

, убеждаемся в том, что и формально приемлемые этимологии слав. *

paxъ

едва ли могут рассматриваться сегодня как правдоподобные. Вопреки Брюкнеру (Brückner, 389), случайный характер носит сходство нашего слова с чеш.

paže

‘плечо’, словац.

podpažie

‘подмышка’ (к *

pazъ

?). С другой стороны, не слишком привлекательна идея о родстве *

paxъ

с др.-инд.

pakṣá

‘часть тела, сторона, бок’ (Педерсен

apud

Фасмер III, 220), но также (и в первую очередь!) ‘крыло, перо’.

Известные проблемы порождаются, собственно говоря, не только семантикой слова (о чем ниже), но и особенностями его звукового строения, прежде всего, наличием немотивированного в историко-фонетическом плане интервокального *

‑х‑

. Как и в других подобных случаях, этимолог вынужден либо искать вне славянского материала соответствия, содержащие срединное сочетание *

‑ks‑

, что в данном случае не сулит серьезных результатов, либо исходить, оставаясь в рамках славянского, из презумпции аналогического или суффиксального происхождения *

‑х‑

.

Само сочетание значений ‘пах’ и ‘подмышка’ в одном слове достаточно ясно указывает на то, какой могла быть его исходная семантическая структура. Несомненно, перед нами не старое название части тела, а инновация, направленная на то, чтобы создать анатомический термин, который восполнял бы лакуны старой, унаследованной от индоевропейского системы наименований; в этой системе, как известно, имелась лишь сравнительно скудная номенклатура конечностей и, в особенности,

сгибов и соединений

конечностей. Видимо, и в нашем случае речь идет о создании термина типа

iūnctūra

или

iūnctus

(на основе

iungō

‘соединять’), а значит, можно было бы

предполагать и похожую мотивацию, лежащую в основе слав. *

Исходя из этого, кажется перспективным сопоставление слав. *