Вторую неделю мы ждали самолёта в затерянном среди непроходимых якутских лесов маленьком таёжном посёлке. Нас было семеро: три геолога, три геофизика и один журналист. Все мы сошлись в посёлке случайно — вышли к аэродрому из тайги, где ходили с поисковыми отрядами, занимаясь каждый своими делами. И всем нам нужно было срочно лететь в город, на центральную базу главной разведочной экспедиции.

По утрам, ещё до восхода солнца, мы переправлялись через речку на большую галечную косу, служившую аэродромом, и, усевшись на перевёрнутые лодки, с тоской смотрели на горизонт. До полудня мы сидели молча: праздные разговоры на аэродроме в ожидании самолёта считались в тех местах дурной приметой.

В полдень мы доставали из рюкзаков консервы и сухари и, лениво жуя этот немудрёный обед, в который раз начинали жаловаться друг другу на проклятую непогоду и на затянувшиеся таёжные пожары. Соблюдение примет во вторую половину дня считалось необязательным, так как все знали, что самолёт после обеда всё равно не прилетит: не успеет вернуться обратно на базу, но, несмотря на это, мы продолжали сидеть на аэродроме до самого вечера.

С наступлением темноты мы брали свои полегчавшие за день рюкзаки и, невесело шаркая сапогами по гальке, возвращались к переправе. Перегруженная лодка-шитик, черпая обоими бортами воду и готовая пойти ко дну буквально каждую секунду, всё-таки успевала вовремя пристать к берегу, и мы, вылив воду из сапог и отжав полы своих пальто и плащей, отправлялись сушиться, а заодно и ночевать в одиноко стоявший над рекой дом холостого и угрюмого радиста Ивана Семёновича.

Обиталище Ивана Семёновича походило одновременно и на общежитие, и на мастерскую по ремонту радиоаппаратуры. Вдоль стен стояло несколько раскладных коек с засаленными спальными мешками, одну из которых занимал сам Иван Семёнович, а всё остальные — всякий проезжающий и проходящий через посёлок таёжный люд. Передняя часть дома была плотно заставлена тяжёлыми металлическими ящиками с круглыми эбонитовыми ручками и опутана множеством проводов, которые, казалось, не имели ни конца, ни начала. Здесь игриво перемигивались между собой десятка полтора красных и зелёных, похожих на кошачьи глаза лампочек, и в любое время дня и ночи слышался цыплячий писк.