— Я вот скажу, что такое для меня колхоз. Тут у нас все сравнивают: много хлеба на трудодень получаем, на автомобилях в степь ездим, патефоны, велосипеды, мол, у каждого. Я не об этом, я о другом расскажу…
Вот у меня сейчас самая большая семья в хуторе, семнадцать душ с детьми. Три сына женатых при мне, две дочки, внучки. Интересно получается. Сам иной раз диву даешься, как живем. Со стороны поглядеть — будто и не родня друг другу. У каждого свои трудодни, своя получка, купить ежели чего нужно — каждый за свои покупает. Дом-то этот строили, правда, сообща, в складчину. Собрались все, посоветовались: семья большая, а хата тесная, жить негде, — надо новый дом строить, чтобы каждому квартира была. Ну и поставили, вишь, какие хоромы — шесть комнат, столовая, кухня. Старший сын, Федор дал денег на постройку, Николай и меньший, Яшка, свою долю внесли. И девчата тоже. А у нас со старухой денег не взяли. Комнату и нам отдельную отвели, но в складчине мы не участвовали. Так и живем. Стол, конечно, совместный, — мать готовит на всех, девчата помогают ей, когда бывают дома, а во всем остальном каждый располагает на свой заработок. Костюм новый справить, вещь какую-нибудь купить, в дом отдыха либо в Москву в отпуск с жилкой съездить — это уж как кому желательно, Вот девки мои поехали в прошлом году в город, — одна меховую шубу себе купила там, а другой загорелось во что бы то ни стало на самолете полетать. Взяла билет, слетала аж в Ленинград. Ну, чего ты ей сделаешь? Ее труд, ее деньги, сама себе хозяйка.
Может, кому из отцов такие порядки не нравятся, по, по-моему, лучшего и не придумаешь. Большая тяжесть с моей души снята. Если кто скажет, что нехорошо этак, не по-родственному — между своими людьми, в одном доме, считать раздельно трудодни и деньги, так я на это отвечу: великое спасибо колхозу за то, что учел он труд каждого человека и подсчитал, что стоит его труд.
Ведь я тоже вырос в такой большой семье. Три брата нас было женатых при отце, две сестры. Не делились долго. Старик и слушать не хотел о разделе. Отцовщина наша была там, где сейчас правление колхоза помещается. Дом этот конфискован в тридцатом году как кулацкий. Но это уже младший братец Марко вышел в кулаки, когда остался один, а при отце мы хотя жили и в достатке, но своим трудом обходились. Семья была двадцать две души. Считались мы в селе людьми богатыми, скота имели много, хлеба сеяли десятин тридцать, только богатству нашему никто не завидовал. Как-то у нас все безалаберно шло. От зерна амбары трещат, скот продаем, а носим все домотканое и аршина ситцу, бывало, за год не купим в лавке — штаны из холста, такие ж и рубахи, и у баб все холщовое, и в будень и в праздник.
Отец сам и овчины чинил на кожухи, и шапки шил, сам и сапоги тачал из товара домашней выделки. Сляпает сапог из сыромятины, по мокрому походишь — расползается мешком, не разберешь, где носок, где задник, кругом ровный, хоть обе ноги суй. За зиму пары три такой обуви износишь, зато дешево, сапожнику не платить.