После войны приехал в губернию с юга высокий мужчина, назвавшийся Гуннаром Хуттуненом. Он не пытался подрабатывать земельными работами, как все южане, а просто взял и купил старую мельницу в Суукоски на берегу реки Кеми. Местным жителям эта сделка казалась убыточной: мельница не работала с 1930-х годов и разваливалась на части.

Хуттунен заплатил за мельницу и поселился над ней. Местные землевладельцы и члены кооператива до слез смеялись, когда услышали новость: видно, не перевелись еще на свете дураки, хотя много их полегло в войне.

В первое лето Хуттунен починил гонторезный станок, доставшийся ему вместе с мельницей, и дал объявление в газету «Вести Похьолы». Начиная с этого момента все сараи в Суукоски стали крыть гонтом, это выходило дешевле, чем заводской толь, который к тому же было не достать: немцы сожгли всю Лапландию и стройматериалы стали страшным дефицитом. За рулон рубероида в деревенском магазине приходилось отдавать по шесть килограммов масла. Тервола, хозяин магазина, знал цену вещам.

Гуннар Хуттунен ростом был метр девяносто, русые непослушные волосы, угловатый череп, крупный подбородок, длинный нос, глубоко посаженные глаза, большой крутой лоб. Высокие скулы, узкое лицо. Уши, правда, несколько крупноваты, но зато они не торчали, а были аккуратно прижаты к голове — наверняка родители в детстве заботились о том, чтобы он спал правильно. Младенцу нельзя позволять крутиться в колыбели, если уши у него великоваты: чтобы мальчик не вырос лопоухим, его надо все время поворачивать.

Гуннар Хуттунен был стройным и осанистым. Где обычный человек делал шаг, Хуттунен делал полтора. По его следам на снегу казалось, будто человек не шел, а бежал. С первым снегом Хуттунен смастерил себе лыжи, да такие длинные, что до крыши доставали. Хуттунен держал прямой широкий лыжный шаг, отталкиваясь при ходьбе двумя палками одновременно. По дыркам от палок можно было сказать, что здесь проходил Хуттунен.

Однажды весной, когда сходил лед, Хуттунен чуть вовсе не лишился своей мельницы. Тяжелая талая вода нахлынула на плотину и вырвала из нее двухметровый кусок. Толстые льдины набились в гнилой желоб, пробили его гнилые стенки, сломали водяное колесо и снесли бы мельницу, если бы Хуттунен вовремя не спохватился и не открыл штормовой шпигат. Талая вода вышла через люк и, минуя мельницу, вернулась в нижнее течение реки.

Новая вода все прибывала, неся с собой толстые куски льда. Они бились о стены старой мельницы так, что она накренилась. Мельник испугался, что тяжелые жернова продавят перекрытие над турбиной и ее сломают.

Хуттунен вскочил на велосипед и помчался к магазину.

Весь мокрый, запыхавшийся, он закричал продавцу Терволе, отмерявшему крупу:

— Продай мне взрывчатку!

После наводнения Хуттунен занялся ремонтом мельницы. Он заказал на лесопилке три телеги бруса, досок и фанеры. Купил у Терволы два ящика гвоздей, мелких и четырехдюймовых. Нанял в деревне трех рабочих вбить сваи в плотину.

Через несколько дней уровень воды восстановился. Хуттунен расплатился с рабочими и принялся за ремонт водяного желоба. Он полностью заменил ту часть, что шла от плотины к гонторезному станку, на что ушло полтора грузовика пятидюймовых досок.

Стояли ясные теплые дни, дул ветерок, что еще надо строителю? Хуттунен был человеком дела и хорошим плотником. Работа так его увлекла, что даже спать не хотелось. В четыре-пять утра вставал, шел к желобу, тесал доски и брус, в полдень готовил кофе и снова принимался за работу. В жару он оставался в доме подольше, дремал, просыпался к вечеру, бодрый и готовый к работе. Поев, бежал к плотине. До ночи раздавались с мельницы стук топора и удары молотка.

В деревне Гуннара считали дважды больным — на голову и на работу.

Прошло полторы недели, водяной желоб был готов. Он подавал воду из реки в нужном направлении, заставляя работать мельницу и станок. Ремонт станка Хуттунен начал с того, что починил водяное колесо. Лопасти пришлось менять, они совсем прогнили. Зато ось, на которой держалось колесо, еще могла послужить.

Все последующие дни Хуттунен ремонтировал мельницу. Он починил побитый желоб между мельницей и гонторезным станком. Заменил одну или две доски. В нижней части поменял несколько бревен — они совсем прогнили. Если встать на край желоба и подвигаться, он раскачивался, пропуская воду, и колесо крутилось слабее.

Через пять дней Хуттунен сделал пробный запуск. Он перекрыл доступ воды к станку, чтобы вся вода поступала в мельничную турбину. Жернова завертелись сначала медленно, потом быстрее.

Убедившись, что турбина работает хорошо и на лопасти поступает достаточно воды, Хуттунен поднялся выше, смазал все оси и подшипники, спрыснул маслом самые мелкие шарниры. При помощи рейки натянул на вращательное колесо оси просмоленный ремень, обмотал вокруг барабана. То же самое Хуттунен проделал с верхним жерновом, затем он обмотал ремень передачи вокруг втулки, чтобы тот не слетел с ведущего колеса. Ось турбины повернулась, натянула ремень, тяжелый верхний жернов пришел в движение. Если бросить туда пригоршню зерна, мельница наполнится ароматом свежемолотой муки.

Мельница заработала. Жернова глухо скрипели, натягивая ремень, лопасти стучали, мельница сотрясалась, а внизу, где была турбина, под напором воды издавало неясные звуки водяное колесо.

Хуттунен опустил ремень на другую шестеренку, и второй жернов заработал.

Хуттунен проснулся затемно, взглянул на карманные часы, они показывали четыре. Отличные часы. Хуттунен купил их во время перемирия у одного разорившегося немецкого солдата в Риихимяки, тот уверял, что им не страшны ни вода, ни время. Немец не обманул. Однажды Хуттунен на спор засунул часы в рот, вошел в сауну, пропарился два часа, дважды нырнув в озеро. Опустившись на дно, он полежал, слушая, как громко тикают часы под водой. Давление там было больше, чем в сауне, и то они тикали. Когда Хуттунен вытащил часы изо рта, вытер их насухо, оказалось, что они прекрасно работали, будто все время пролежали в сухом кармане. Часы ходили без сбоя.

Заводя часы, Хуттунен вспомнил о председательше. Она говорила, что если возникнут проблемы с огородом, он должен прийти к ней за советом.

А что, если правда пойти к ней за советом по поводу огородных дел? У него была веская причина для визита — он усердно поливал землю в течение шести дней, а все еще никаких признаков жизни. Вот он и спросит ее, вдруг это испорченные семена? Попросит другие. Вполне разумные основания для официального визита. Кто ему запретит пойти к ней сейчас в гости?

Хуттунен выпил полкувшина холодной воды, вскочил на велосипед и поехал к дому Сипонена.

Деревня словно вымерла: на пастбищах ни коровы, в полях ни души, только птицы щебетали, разбуженные летней зарей, да сонные собаки лениво лаяли на велосипед. Из труб не поднимался дым, все спали.

Жизнь снова загнала Гуннара Хуттунена в тупик: теперь у него не было ни мельницы, ни дома. От него отреклись, и он отрекся от людей, и неизвестно, сколько еще ему придется скрываться в лесах. Он сидел на берегу ручья, слушал, как шумит река в прохладе летней ночи, неся свои воды мимо одинокого странника. Если бы у него был рак легких, его бы не трогали, жалели бы, помогали, позволили жить среди людей, но проблема в том, что его голова работала иначе, чем у других, и жители деревни не захотели с этим мириться, отодвинули, убрали с глаз долой. Уж лучше одиночество, чем больничные решетки и несчастные сумасшедшие, утратившие интерес к жизни.

Из темной воды выпрыгнул лосось или хариус. Хуттунен вздрогнул, по воде пошли круги и снова исчезли. Да, не есть ему больше хлеба и сала, отныне он будет питаться только рыбой и дичью.

Хуттунен потрогал рукой прохладную воду и представил себя килограммовым лососем. Он плыл против течения, кружился, сновал между камней, отдыхал в водорослях, вилял хвостом, открывал жабры, выныривал на поверхность и снова уходил в глубь, быстро перебирая плавниками, несся вверх по ночной реке — аж в жабрах шумело. Но потом ему захотелось курить, пришлось отложить рыбьи проказы и задуматься о жизни.

Хуттунен боялся окончательно потерять рассудок от одиночества. Когда он долго смотрел вдаль, лоб стягивало железным обручем, приходилось энергично трясти головой, чтобы прогнать наваждение.

Хуттунен встал на ноги, сломал несколько веток, сам не понимая, для чего, бросил их в темный ручей и сказал себе:

Лишь отойдя на несколько километров от деревни, Хуттунен сбросил рюкзак. Поднявшись на лесистый пригорок, он раскинул временный лагерь. Из сухих веток развел костер, высушил одежду. Одевшись, взял камень размером с кулак и попробовал вернуть ведру прежнюю форму.

Жалко, не было топора. Сложно в лесу без топора, ножом ни дров не нарубишь, ни шалаш не построишь. Без него мужик как без рук.

Хуттунен потушил костер, спрятал рюкзак под елкой. Полицейский Портимо присвоил его топор, пришло время вернуть свое добро.

Хуттунен снова отправился в деревню.

Пробраться в сарай полицейского не составило труда, так как хозяин руководил поисковой операцией, а жена его ушла в магазин и дома никого не осталось.

Весь день Хуттунен, уже в лагере, слышал крики и собачий лай — решил, что это подняли тревогу из-за мельника, сбежавшего из больницы. Чтобы лучше разглядеть, что происходит, Хуттунен влез на сосну. Пришлось проделать это дважды, так как в первый раз он оставил бинокль внизу, а невооруженным глазом было не разглядеть, что творилось в деревне.

Даже в одну линзу мельнику удалось разглядеть столпотворение на дороге. Собаки бегали без поводков, туда-сюда сновали на велосипедах деревенские. На перекрестке караулили фермеры с ружьями. Остальные наверняка прочесывали лес, но этого с сосны не увидишь.

Хуттунен слез, потушил костер и на всякий случай собрал рюкзак. Председательша обещала прийти к нему ночью в Леппасаари. Если переполох в деревне не утихнет, она может побояться.

Деревня утихла, лишь когда зашло солнце. Собак посадили на цепь, а фермеры разошлись по домам ужинать. Хуттунен побрел в направлении ольшаника.

Оказалось, что днем здесь кто-то уже побывал: навес исчез, повсюду валялись веревки и колышки. Хуттунен сложил колышки в кучу, веревку смотал, пробормотал:

Болота Реутуаапа тянулись более чем на десять километров, образуя бесформенные топкие участки с озерцами темной воды. С запада в них впадала речушка Сивакка, за которой возвышалась небольшая сопка Реутуваара. Туда-то, в пустынные земли, где до ближайшей дороги километров пять, Хуттунен и направился. Там, где Сивакка круто извивалась у подножия сопки, Хуттунен сбросил рюкзак. Подножие сопки было покрыто ягелем, а сразу за рекой начиналась вязкая топь. Между сопкой и болотом открывалось прекрасное место для лагеря — надежное, красивое и безопасное. Где-то далеко курлыкали журавли. У сопки шумели вековые сосны, а в тихой реке плескались форель и хариус.

Хуттунену этот островок в излучине реки сразу приглянулся. Он окрестил его Домашним.

Весь следующий день Хуттунен строил лагерь. Он нарубил сухостоя, скатил его к лагерю, порубил на чурбаны в несколько метров — чтобы в темную холодную ночь можно было развести костер.

Для жилья Хуттунен соорудил прочный деревянный навес. Крышу покрыл мохнатыми ветвями вековых елей, сверху уложил более короткие, переплетя их так, чтобы они не пропускали влагу. Чурбан из толстой березы поставил под навесом — для защиты от пламени костра. Землю выложил двадцатисантиметровым слоем мха, сверху — мягкими ветками с макушек молодых елей, аккуратно отломав острые кончики, чтобы ночью спину не кололи.

Затем он развернул пилу, выстругал для нее деревянное основание с ручкой, сверху натянул веревку. Новой пилой спилил сосну на уровне человеческого роста, сверху соорудил сайбу

[3]

, вырубил в стене отверстие, чтобы рюкзак проходил. Туда Хуттунен поместил продукты, посуду и сам рюкзак.

Неделя пролетела незаметно. Наступил день, когда Роза Яблонен обещала встретиться с Хуттуненом на развилке Реутуаапа. Нетерпеливый отшельник пришел на место загодя. Он хорошо помнил здоровые пышные формы, синие глаза, золотые волосы, мягкий и нежный голос. Мельник залег в лесу близ дороги. Время шло, комары кусали, но Хуттунен их не замечал, так страстно он ждал встречи.

Около шести вечера Хуттунен заметил на дороге женщину на велосипеде. Это она, Роза! Он так обрадовался, что готов был выскочить ей навстречу, но сдержался — договорились в лесу, и он будет ждать ее в тени елей.

Председательша подъехала к развилке. Бросив велосипед на обочине, она перепрыгнула канаву и шмыгнула в лес. Боязливо оглядываясь, прошла метров двадцать вдоль трассы и стала ждать, что ее заметят.

Только Хуттунен собирался выйти к ней и обнять, как послышался хруст веток. Лось? Олень? Да нет, Гнусинен и Портимо! Потные и запыхавшиеся, они пробирались сквозь чащу, преследуя добычу. Залезли на кочку и стали наблюдать. Роза Яблонен их не замечала. Судя по всему, они бежали за ней от самой церкви и явно готовили отшельнику коварную ловушку.

Хуттунен попятился, встал на кочку под кроной пушистой ели, откуда мог видеть и слышать, что происходит у дороги. Он изнывал от тоски, но приблизиться к девушке не смел — преследователи слишком близко. Они утирали пот и били комаров. Тяжело им, видно, пришлось — председательша-то ехала на велосипеде и по гладкой дороге.