У нее были большие карие глаза и изумительные нежные руки. Длинные тонкие пальцы складывались в кулачке, когда расположение духа ей изменяло, и тогда она походила на ребенка. Фотограф помнил эту женщину так ясно, словно час назад сидел с нею за чашкой чая в привокзальном кафе. Встреча их оказалась самой мимолетной, какую только можно представить на этом свете, но прошлая та история временами совершенно неожиданно являлась пред взором Дмитрия Ли-Марова и волновала вновь его сердце, как если бы невесть откуда взявшийся ветерок волновал бы поверхность глухого пруда. Он вспоминал ее, к примеру, лежа в своем бревенчатом доме в лесу или утром, глядя в окно на сугробы снега, или во дворике за каким-нибудь другим занятием. Его зрительная память могла восстановить все до мельчайших подробностей, например, во что она была одета, какие туфли были у нее на ногах в ту их первую встречу, когда она устанавливала треножник с фотоаппаратом в спортивном зале школы. Он помнил каждый прожитый день с нею, как начиналось утро и как заканчивался вечер. Теперь, по прошествии лет, он даже мог похвастать своей наблюдательностью. Способность запоминать унаследовал он-таки от нее, Эмилии. Она была по профессии фотохудожницей. И Дмитрий стал фотографом. С годами он сделался брюзгой, его уже мало, что удовлетворяло, а большую часть своих снимков он безжалостно уничтожил, резонно полагая, что двадцать лет постоянного занятия одним и тем же делом притупило донельзя способность восприятия окружающего и что схватить некую золотую птичку за хвост ему уже никогда не удастся.

Не так давно он увидел одну даму, ее руки вновь заставили его вспомнить Эмилию. Все началось с того пасмурного осеннего утра, когда Дмитрий в очередной раз отправился искать работу, ехал в электричке и рассматривал свежую газету, которую купил у разносчика. Напротив него сидела молодая женщина лет двадцати семи, тридцати, — кожаная куртка, на шее повязан платок, русые волосы прядями опускались на плечи. Лицо удлиненное, строгое, тонкий нос, темные зеленые глаза. Она коротала время не за чтением газеты или книги, а задумчиво глядела на проплывающий за окном скучный пейзаж, окутанный легким туманом. Ли-Марова привлекли ее руки, лежащие поверх темной сумочки, — тонкие длинные пальцы будто точеные из фантастически прозрачного белого камня, излучали таинственный свет. На безымянные пальцы были вдеты ажурные серебряные кольца с фиолетово-бирюзовыми камешками. И фотограф вдруг подумал, что эти кольца, как нельзя кстати, подходят ее нежным рукам, что без них пальцы выглядели бы сиротливо. У бугорочков, где выпирали костяшки указательных пальцев, сквозь тонкую кожу просвечивали голубые жилки. Точь в точь как у Эмилии. Между тем женщина занервничала. Она накрыла ладонью правой руки левую. Фотограф поднял глаза и наткнулся на округлые, большие, глубокие и полные настороженности, глаза. Да, он слишком увлекся руками незнакомки, дал, как говорится, маху и теперь женщина Бог знает, о чем думала. Наверняка, она подумала о нем самое плохое, что он отпетый бандюга и только ждет момента, чтобы ограбить ее, забрать сумочку и снять кольца с рук. Она намеревалась немедля пересесть на другое место, где больше народу.

— Прошу извинить меня, — сказал Ли-Маров как можно учтивым тоном, — за некоторую мою бестактность. Мое внимание привлекли ваши руки… Дело в том, что все красивое в природе меня притягивает. Знаете, давняя привычка… Ничего не могу с собой поделать. Еще раз извините.

По мере того, как фотограф выговаривал свое объяснение, лицо женщины менялось. Строгость ее лица сгладилась, а выразительные глаза уже не глядели так настороженно.

— Мои руки? — переспросила она тихим голосом. — Что в них особенного? Обыкновенные руки.