В вышине, в чистом небе, мчалась белая тучка. За ней свирепой ордой не спеша двигались чёрные грозовицы, и это пушистое создание небес казалось одиноким всадником, который что есть силы удирает от погони...

Заросли полыни и маков. А ещё калёная земля, почему-то пахнущая муравьями. Он упал на неё, будто в воду. Удивлённые маки стряхнули свои лепестки. Он не заплакал, потому что несказанная горечь сжала маленькое сердце, перехватила дыхание. Он решил умереть. Лежал, втиснув горбатое безобразное тело в полевые цветы, и ожидал молнии, которая испепелит его. Молнии не было. Вместо неё в вышине удирал и никак не мог удрать одинокий всадник, а где-то далеко, возле таверны, опять вспыхнула перебранка и грянуло три выстрела.

Мигель знал, что бы это могло значить. Старый Горгони иногда всё же узнавал, что его сына поколотили в посёлке мальчишки. Тогда он выскакивал из таверны, стрелял куда глаза глядят и яростно выкрикивал:

– Сам дьявол ещё в утробе матери подменил моего настоящего сына на этого выродка. Каждый-всякий бьёт его, а он, видите ли, не может вытряхнуть из обидчика его вонючую душу. Горе мне, несчастному! Как упросить дьявола, чтобы взял назад этого выродка? Ну ничего! Для начала я пристрелю хоть одного пса из тех, что не пьют со мной. Берегитесь, корсиканские ублюдки! Горгони начинает мстить за свой позор...

Потом он выплёвывал табачную жвачку и вновь шёл утолять свою неистребимую жажду. К этому уже все привыкли.